— Не буду, — мрачно сказал Папс. — Давай-ка теперь я сам.
Он аккуратно взял статуэтку — получается, что сам себя, еще пару раз провел вдоль теплого бока арнума. Снова появилась борозда, Папс ловко снял черный завиток и скатал из него крохотный черный шарик. Посмотрел на ладонь и засмеялся.
— Ты не представляешь, как это здорово, — счастливо засмеялся он. — Ну, бывай! Я пошел на встречу. Ты тут давай пока поспи.
Он исчез. Азрик повертел головой, осторожно притронулся к уху — болит. Снова завернул арнум и спрятал его в мешок. Потом засунул туда же статуэтку. Засунул в самую глубину.
Потом вытащил кусок сыра, завернул его в лепешку и поел. Вздохнул, огляделся и решил, что лучше места для ночлега придумать трудно. Вытянулся, потом свернулся калачиком и уснул.
Проснулся он, когда солнце стояло уже высоко. Разбудили его громкие голоса внизу. Он сначала думал, что это вернулся Папсуккаль — но нет, голосов было несколько и все они принадлежали взрослым мужчинам. Он замер у себя в клетушке, надеясь, что никто его не увидит.
— Брось арцет, Чернозубый, — услышал он.
Через некоторое время послышался стук и шуршание, потом шаги.
— В Унатане он, — раздался другой голос. — Или вышел только что. В Тир идет.
— Пускай идет, — третий голос, глубокий и злой. — Отдохнем тут и пойдем вверх по тропе, на перехват. Завтра, край — через день он будет у нас.
Сгнившие доски пола скрипели под тяжелыми шагами. Шорох, шелест — кто-то, видимо, сел.
— Слышь, Пульций, — злой голос, от его звука Азрик вздрагивал. — А что там с храмами-то?
Голос отвечавшего Пульция был тонок. Дрожал.
— Откуда мне знать? Мало ли от чего храм сгореть может?
— Мало не мало, только он сгорел аккурат тогда, когда твой хозяин должен был своему хозяину помогать, а? Я считать умею.
— Умеешь. Ну и что?
— А то, что не люблю я такого, когда что-то делаю, а что на самом деле — не знаю. Я господина Аполлинора провожал в горы, на важную встречу. Это я понимаю, это одно дело. Но если потом храмы рушатся и все такое — это ведь совсем другое дело, а? И оно совсем по-другому стоит! Верно говорю?
Раздалась пара одобрительных возгласов. Потом ответил несмелый:
— Но ты ж в любом случае просто прошел туда-сюда в горы.
— Если бы просто туда-сюда — я бы здесь не сидел, да?
— За поимку мальчика тебе отдельная плата…
— А что это за малец? Ты — молчишь, не отвечаешь. Тот старик в Инере — тоже молчал.
Азрик стиснул зубы.
— Все молчат. Малец не простой, всем понятно. Я вот знать хочу, что с ним не так. Ты — знаешь?
— Нет.
— А вот так, не зная не ведая — мне совсем не улыбается куда-то переться. Дураков нет! Сколько нам его еще ловить?
— Господин Аполлинор дал тебе арцет!
— Ну да, дал! Только вот толку с него мало, сколько раз уже он нас обманывал? Может, и сейчас так? Показывает на Унатан, а он на самом деле…
— Чернозубый, — вступил в разговор еще один голос. — Ну чего ты заводишься? Поймаем мальца и придержим. Проявится господин Аполлинор — тогда с ним и потолкуем. И насчет того, что это и где, и насчет повышения оплаты. Чего ты от этого шеделя хочешь? Он и так вот сидит, скрючился…
Повисло молчание. Прервал его Чернозубый.
— Что-то я в толк не могу взять, Долговязый, — тихо и с явной угрозой в голосе сказал он. — Ты чего голос поднимаешь, когда не спрашивают?
Никто ему не ответил.
— Ты думаешь, ты у себя в своем арабском племени вонючем? Ты там, говорят, важным перцем был, да? Да не сговорился с местными…
— Чернозубый, ну чего ты? — попытался его кто-то урезонить.
— Молчать! Не с тобой говорю, Клешня. А с этим вот, который часто голос подавать стал, когда не просят. Уж не на мое ли место метишь?
Ненадолго воцарилось молчание.
— Чего молчишь?
— Ты ж сказал, не поднимать голос. Вот я и не поднимаю.
Азрику страшно хотелось выглянуть и посмотреть на говорящих, но он заставлял себя лежать смирно.
Внизу вдруг раздался смех.
— Ох, Долговязый, позабавил, — смеялся злой. — Хорошо сказал. Ладно, отдыхаем все. О делах ни слова.
Какое-то время доносились только звуки леса. Поднимался ветер.
— Сейчас бы к тетке Стилларии, — мечтательно сказал кто-то. — У нее как раз пара гречанок появилась.
— Так давно уже.
— Нет, ты не знаешь. Давно — это она с Крита привезла, а тут… белокожие, кудрявые…
— Ну, недели не прошло, как у тебя одна кудрявая побывала… только ты не особо рад был, а?
Внизу заржали.
— А чего вы смеетесь? Кто ж знал, что она царапаться начнет? Чуть глаза не лишился с этой куртийской змеей.
Азрик сжал кулаки. Все внутри него вдруг заледенело.
— И пришлось тебе кое-что другое в нее втыкать, — смеялись внизу. — Она от тебя бежала, ты за ней, а под ногами — ее же кишки. Умора!
— Ты, Долговязый, тоже не герой! Ту, с красными серьгами… Вы ее только вдвоем с Веревкой одолели. И огрела она тебя знатно…
— Ага, это тебе не девочки Стилларии, — отозвался кто-то.
— А мне нравится, когда брыкаются.
Азрик уже ни о чем не думал. Он подполз к краю своей клетушки и выглянул. Ему повезло — он смотрел из темноты, и лицо его было измазано пылью, его никто не заметил. А он заметил всех.
Большой, властный, с черно-белой бородой и злыми глазами. Волосы поддерживает кожаный ремешок. Чернозубый.
Длиннорукий, длинноногий, быстрый, с бритой головой и темной бородкой, с острыми недобрыми глазами. Долговязый.
Молодой, плотный, медлительный, неопрятный, весь какой-то мятый, с большими кулаками. Кудра.
Невысокий, молчаливый, с вечно полуприкрытыми глазами, с длинным синим шрамом во всю щеку, одно плечо выше другого. Рушка.
Пожилой, с седой бородой и усами, с шишкой на шее, на левой руке не хватает половины пальцев. Клешня.
И, наконец, тощий, горбоносый, с впалой грудью, с пушком на щеках и подбородке. Пульций.
Они сидели, поминали старое, смеялись и переругивались, а сверху на них смотрел мальчик, которого они оставили без матери и без родного племени.
Старые храмы бывают разными. Иные старятся достойно: даже через много лет после того, как в их алтарях последний раз разжигали огонь, есть что-то благородное в их облике.
Иные ветшают и рушатся так, что от них остается лишь груда камней.
Иные меняют свой облик.
Храм, в который вошел Папсуккаль, когда-то просто исчез. Он был воздвигнут на крутом берегу маленького горного озера, в одно из половодий его основание не выдержало и он целиком ушел под воду. Редкий случай — практически не разрушившись. И сейчас, почти нетронутый, он стоял скрытый от всех глаз. Тиной покрылись его полы и колонны, меж алтарей плавали рыбы, медные изваяния зеленели и покрывались причудливыми наростами.
— Ну и выбрал ты место, Дагон, — с деланной веселостью сказал Папсуккаль. Его собеседник развалился на заплесневелом троне. В его правой руке, похожей то ли на щупальце, то ли на плавник, покачивался тонкий жезл. И он молчал.
— Впрочем, ты всегда имел слабость к воде, — продолжал он, озираясь. — Помнишь, ты гостил у меня, и мы спускались на дно Тигра?
— Кто ты?
Голос существа, сидящего на троне, был глубок. Вокруг него кружились рыбки, словно исполняя какой-то танец.
— Я же тебе сказал. И ты должен меня помнить! Я — Папсуккаль! Глашатай великого Ашшура!
— Ашшур… это было давно. Так давно. Их боги давно рассыпались в пыль. Забвение окутало их…
— Ну, не всех. Как видишь, я жив.
— Жив, — Дагон наклонил голову. — Что это значит — жив? Тебя помнили, о тебе слагали песни и гимны, тебя чествовали на храмовых праздниках и шествиях?
— Нет, — нетерпеливо сказал Папсуккаль. — Нет и еще раз нет. Мы, Ашшур… ну да, мы пали. Но, как видишь, я жив и здоров. И у меня есть кое-что для тебя!
— Забвение, — не слушая его, медленно проговорил Дагон. — Какое сладкое слово. Расскажи мне, каково оно?
— Дагон, хватит! Встряхнись. У меня — очень и очень важные новости. Они тут все могут перетряхнуть!
— Это не ко мне, это сейчас Мелькарт. Суетится что-то. На что-то надеется. А мне это неинтересно. Мы все скоро уйдем вслед за вами, Папсуккаль, глашатай великого Ашшура. Вослед вам вступим в реку забвения. Вот что важно. Расскажи мне, что это значит — быть забытым?
Папсуккаль в ярости бросился было к Дагону, но тот молниеносным движением выставил перед собой жезл. Его кончик засветился.
— Осторожно, глашатай великого Ашшура, или кто ты там на самом деле…
— Я — Папсуккаль!
— Папсуккаля поглотила река забвения. А ты… ты слишком молод. Я помню его — он был стар уже тысячу лет назад. Скажи мне, кто ты? Откуда знаешь тайные слова, которыми мы обменивались с Папсуккалем на заре времен?
За спиной Папсуккаля замерли две большие рыбы. Он нервно оглянулся на них, из груди его вырвался стон.
— Неужели я не смогу убедить тебя в этом, Дагон?
— В чем, незнакомец? Меня не нужно ни в чем убеждать! Просто расскажи мне о забвении. Каково это — быть забытым?
Папсуккаль воздел руки.
— Дагон, прекрати! Ты же не всерьез…
Около Дагона мелькнула тень, Папсуккаль выставил перед собой ладони, его пальцы плясали, вырисовывая знаки. Тень отпрянула.
— Суета, — с презрением сказал Дагон. — Ты не Папсуккаль, и ты ничего не сможешь рассказать мне о забвении.
— Дагон!
— Прощай, незнакомец…
Покрытый раковинами трон начал поворачиваться. Папсуккаль попытался отпрянуть, но запутался в невесть откуда взявшейся сети. Каждый ее узел светился зеленым светом, его словно облепила туча светлячков. Он дернулся раз, другой, часть светлячков пропала, но в это время трон окончательно перевернулся. Теперь перед Папсуккалем сидела высокая, надменная, очень красивая и очень холодная женщина.
— Ты похож на Папсуккаля, но ты слишком молод, чтобы быть им, — сказала Астарта. Ее голос был низок, она словно пела.