Красильня также служила прачечной. В те дни у нас не было мыла, и мы стирали наши одеяния в слабом растворе сока хлебного дерева.
Наш колодец был не очень глубоким – метров шесть, с примерно четырьмя метрами воды на дне. Все мы пили из него. Качество воды при этом было весьма сомнительным.
Мы, монахи из западных стран, постоянно теряли ведро, которым черпали воду. Его опускали в колодец на длинном шесте с крюком на конце. После того как несколько вёдер оказывались на дне, главный виновник (часто им оказывался я) должен был принести прочную верёвку и с помощью других монахов спуститься по ней в колодец. Я спускался в этот колодец очень много раз, но эта неприятность с лихвой компенсировалась восхитительной прохладой и возможностью обойти запрет купаться!
Пока одеяния окрашивались, мы не спали несколько зверски жарких дней и мучительно душных ночей.
Однажды вечером после медитации и чантинга я пошёл в красильню. Там я встретил троих молодых монахов, находившихся примерно на середине этого изнурительного процесса. Увидев их, я вспомнил собственные мучения в красильне.
«Давайте я присмотрю за красильней сегодня ночью, – предложил я. – А вы идите отдохните».
Они исчезли как всполох молнии.
Вернулись они уже после того, как в три часа утра прозвенел колокол. Я пошёл на «утреннее собрание», где мы читали сутты и медитировали. Я был удивлён: несмотря на бессонную ночь, я был полон энергии. Приподнятое настроение не покидало меня и во время похода за подаянием. Я чувствовал себя настолько необычно, что признался своему монаху-наставнику, что нарушил правило, запрещающее помогать молодым монахам во время процесса окрашивания. «Откуда у меня столько энергии? Я же не спал тридцать шесть часов!»
«Вот что происходит, когда ты помогаешь людям», – ответил он.
Разве не замечательно, что то, что, казалось бы, должно истощать и опустошать нас, вместо этого наполняет нас жизненной силой и радостью? Когда речь идёт о помощи людям. Когда речь идёт о даянии.
Когда вы делаете что-то, чтобы помочь другим, вы ощущаете себя достойным человеком. Это порождает чувства удовлетворённости и довольства собой. Вы наслаждаетесь жизнью, а не боретесь с ней. Жизнь кажется полной, бьющей через край, а не проходящей в нужде, мучительной и пустой.
Даяние – это источник великой радости. Она проникает глубоко в ум и облегчает медитацию. Чтобы достигнуть состояния покоя, вы должны уметь удерживать внимание. Есть два способа это сделать. Вы можете заставлять себя сосредоточиться. Как правило, это приводит к усталости и раздражению. Или же вы можете развить восприятие радости в том, за чем вы наблюдаете. Красота в объекте наблюдения удержит ваше внимание.
Даяние развивает прекрасный ум. Когда вы медитируете, то смотрите на свой прекрасный ум. Вы чувствуете глубокое удовлетворение. Вы испытываете огромную радость, глядя на него, как молодой человек, очарованный красивой девушкой. Вы не можете оторвать глаз, а медитация напоминает лёгкий ветерок.
Я пробыл в Ват Па Понге с Аджаном Чаа примерно две или три недели и всё ещё знакомился с рутиной жизни тайского лесного монаха. Каждый день на рассвете мы все отправлялись в деревню за подаянием. Мы шли босиком, а когда возвращались в монастырь, то, прежде чем войти в зал для медитации, нам приходилось мыть ноги.
Когда возвращался Аджан Чаа, его окружала толпа монахов, устраивая жуткую толкотню ради возможности омыть его ноги. Мне как выходцу с Запада это казалось в высшей степени нелепым. Повсюду плескалась вода. Двадцать монахов исступлённо мыли две ноги. Это было явно чересчур.
Моё научное прошлое заставило меня исследовать этот странный феномен; я решил вымыть ноги Аджану Чаа, чтобы понять, из-за чего устраивается весь этот переполох. Я знал, что нужно действовать быстро и решительно. Вернувшись пораньше из похода за подаянием, я сел в умывальне, свернувшись калачиком, как кошка.
Когда Аджан Чаа вернулся, я бросился к нему, нырнув в толпу к ногам моего учителя. Мне достался только большой палец, зато он был полностью моим! Я был потрясён тем, насколько я был счастлив, когда мыл большой палец ноги старого монаха! Тут-то я и понял, что двигало всеми этими монахами. Удовольствие от даяния иррационально. Но оно совершенно реально.
Я знал молодого монаха, который поехал из Таиланда в Чикаго, чтобы повидать свою семью. Представьте себе состояние человека, вырванного из духоты леса Северо-Восточного Таиланда и брошенного в жестокую чикагскую зиму.
Я думаю, что потрясение было для него слишком сильным. Он поскользнулся на обледеневшем тротуаре и сломал ногу.
Его привезли в больницу на «скорой» и быстро сделали операцию. Вскоре к нему приехала мать. Он никогда ещё не видел, чтобы она улыбалась так, как тогда, когда увидела его на больничной койке с загипсованной ногой.
Он был сбит с толку. «Мама, мне больно. Почему же ты буквально сияешь от счастья?»
«Потому, что теперь ты находишься именно там, где я хочу, – ответила она. – Я снова могу быть твоей матерью, а ты не сможешь сбежать обратно в Таиланд!»
Ничто так не радует мать, как сорокалетний сын с гипсом на ноге, который никуда не может идти и которого нужно мыть и кормить.
Для неё даяние – это привилегия, высочайшая привилегия. Величайшая радость. Насколько счастливее мы бы были, если бы подходили к жизни так, как эта мать?
Отдавай, отдавай и продолжай отдавать. А другие люди пусть дают вам!
8
8. Хахаяна: стремительный пинок счастья и мудрости
И достопочтенный Го Цзюнь, и я стали буддистами в ранней юности, и оба мы продолжали совершенствовать своё понимание Дхаммы и методы нашего обучения.
Я стал буддистом, когда мне было шестнадцать лет. Я учился в школе Латимер в Лондоне и там получил свой первый школьный приз за успешное прохождение программы предуниверситетской подготовки, которая называлась «Уровень А». Призом была сумма, достаточная для покупки одной книги в твёрдом переплёте. В то время я углублённо изучал математику, и мне посоветовали купить какую-нибудь математическую книгу. Я пошёл в знаменитый книжный магазин «Фойлз», но книги по математике показались мне невероятно скучными. Я был беден, из бедной семьи и не собирался тратить свои с таким трудом заработанные призовые деньги на уравнения и теоремы. Мне хотелось чего-нибудь необычного и непредсказуемого. Эзотерическая литература располагалась в «Фойлзе» в закутке на верхнем этаже. Вот туда-то я и пошёл.
В этом закутке я наткнулся на книги по буддизму. Начал я с «Третьего глаза» Лобсанга Рампы. Себя он представлял как реинкарнацию тибетского ринпоче (оказалось, что на самом деле он водопроводчик родом из Ирландии). Книга была прекрасно издана. Как и Карлос Кастанеда, автор был одновременно и фантастом, и отличным писателем.
В итоге я остановился на общей книге по буддизму. Мне понравилась идея отсутствия бога, а также то, что в буддизме акцент делался на доброте и сострадании. Также меня привлекла и теория перерождений. Почему, собственно, человеческое существование должно восприниматься как прямая линия, имеющая начало и конец? Всё, что я изучал в научных дисциплинах, было больше похоже на круг. Земля была сферой без краёв. Вселенная была криволинейной и тоже не имела границ. Даже времена года были цикличными. Почему же человеческая жизнь должна быть другой?
Мне было наплевать, к какой школе буддизма относились мои тогдашние воззрения. Дело было в начале 1970-х, и, исходя из того немногого, что тогда было доступно в Британии, у меня не было другого выбора, кроме как посещать все буддийские школы подряд. Однажды я побывал на учениях японского мастера дзен. Он почти не говорил по-английски, но на меня произвело огромное впечатление то, как чётко он излагал свои мысли со столь ограниченным словарным запасом, который у него был. Когда кто-то спросил его о впечатлениях от буддизма в Англии, он очень красноречиво ответил: «Книги, книги, книги! Слишком много! Мусорное ведро!».
Потом наступило время, когда я решил, что хочу стать монахом. Это может показаться очень упрощённым, но причина, по которой я выбрал для себя тайскую традицию, заключалась в том, что её монахи больше всех улыбались. Это не имело никакого отношения к философии, а, скорее, было связано с их улыбками. Они были счастливы. Меня привлекли их улыбающиеся лица, и это было началом моего интереса к тому, что я называю хахаяной, – колеснице на буддийском пути.
Не махаяна, хинаяна, тхеравада или мантраяна. Хахаяна.
Когда я только стал буддийским монахом, то не ощущал себя принадлежавшим к какой-то школе по той простой причине, что в той части Таиланда, где находился Ват Па Понг, просто не было монастырей других школ. Мы находились в полной изоляции. Позже, когда я начал путешествовать, то, конечно же, я встретил монахов других традиций. Теперь я много езжу по миру. Иногда я останавливаюсь в храмах других школ. Мы вместе с местными монахами проводим церемонии и строим замечательные дружеские отношения. Всякий раз, когда я оказываюсь в храме друзей, я как будто нахожусь в своём собственном. Я действительно не вижу никакой разницы. Просто у нас разные одеяния. Один и тот же торт, просто с разной глазурью.
Хахаяна выражает великую радость и счастье духовного пути. Слишком долго мне говорили, что духовный путь сух и строго интеллектуален. Эта мудрость холодна. Но я своими глазами видел, что мудрость великих учителей тепла и полна юмора. Они всегда признают первенство взаимоотношений между людьми. Они стремятся создать отношения, которые будут тёплыми, вдохновляющими и весёлыми! Они постоянно настаивают на том, что речь идёт не обо мне или тебе, а всегда, всегда, всегда только о нас.
Если религия – это отношения между людьми и истиной, то почему эти отношения не могут быть весёлыми? Почему это не может быть чем-то радостным? Реальность такова, что это радостно. Весело! Но это не просто пустая забава, а что-то, имеющее смысл.