— В этом вы с мамой похожи.
— Наверное, да.
— А как возникла политология?
— У меня просто повышенное чувство справедливости. Я хотела повысить пенсии, раздавать старикам еду… У меня были детские фантазии в голове, мне казалось, что всё это легко, что надо просто прийти и объяснить. Я пришла учиться на первый курс и вскоре поняла, что не согласна с педагогами по многим позициям. Я вскакивала с парты и начинала ругаться с преподавателями, — это в 17 лет! К счастью, эта моя история быстро закончилась.
— И все-таки зачем нужны были эти телодвижения, когда с тобой и так всё было понятно? Ты же актриса до мозга костей.
— Это были по большей части неосознанные действия. Всё, что я знала о себе, — это то, что я не хочу связывать свою жизнь с математикой. Понимаешь, это очень странно, но я никогда не думала, что вообще в эту область актерскую зайду, она для меня не была какой-то особенной и волшебной, потому что я всё знала изнутри. Я очень много времени проводила в Малом драматическом театре, где мама работает. И мне посчастливилось ребенком увидеть мир, потому что мама гастролировала с театром и часто брала меня с собой. Я была в Австралии, я была в Северной Америке, мы месяц гастролировали по Англии. Как-то в Австралии, Сиднее, была такая история. Я смотрю «Дядю Ваню», наверное, двадцать четвертый раз, потом подхожу к Льву Абрамовичу Додину и говорю: «Лев Абрамович, ну посмотрите, этот актер сегодня не в форме. Вот вчера на репетиции было намного лучше». А мне было тогда лет 12. (Улыбается.) Я, конечно, не понимала тогда масштаба личности Додина. Для меня это был мамин режиссер, и всё. Поэтому я считала возможным вот так просто подойти к нему и что-то сказать… В детстве в актерскую сторону я никаких шагов делать не собиралась. А когда заканчивала школу, у меня появились страхи, я абсолютно не понимала, кем хочу быть.
— А как появилась уверенность?
— Все произошло достаточно случайно. Мама снималась в Эстонии и просила меня к ней приехать. А я не хотела этого абсолютно, потому что у меня была первая любовь, мне хотелось гулять по Петербургу, мамы нет, отлично, значит, свобода. Но мама меня буквально заставила поехать к ней. Правда, меня не пропустили на границе, потому что не было какого-то документа от папы. Я там долго просидела, меня отправили обратно. Счастливая, звоню: «Всё, до свидания». А мама отвечает: нет не всё, документы сделаем. Я поехала во второй раз. Опять та же картина — опять не пропускают. И мама за мной отправилась на машине (а это четыре часа езды от места маминых съемок), чтобы меня наконец-то забрать. В результате я неожиданно получаю эпизодическую роль в этом фильме. Потом я вернулась в Питер, уже обо всем забыла. И вдруг через месяц звонит режиссер: «Ты должна сыграть главную роль». Оказывается, девочка, которая там снималась, решила уехать в Лондон, потому что собиралась стать моделью, и нужно было всё переснимать заново. А режиссеру понравился мой эпизод. И дальше началось. Это были шесть месяцев какого-то фантастического удовольствия. В перерывах я ещё ездила в автобусе между Эстонией и Петербургом, между Таллином и Петербургом, чтобы учиться на политолога. В какой-то момент я отчётливо поняла, что вот тут я счастлива, а здесь нет. И я покинула институт.
— Твоя мама — большая актриса и чуткая женщина. Как она тебя направляла?
— Мама, конечно, всегда была готова помочь мне и дать совет, но я должна была сама понять, чего хочу. Надо признать, что из-за мамы у меня всегда был этот комплекс детский. В школе, помню, ходила курить с девочками. Их выгоняли из школы, а мне говорили: «Ай-ай-ай, Аглая, у нас твоя мама училась, ты должна лучше себя вести». В какой-то момент мы даже решили поменять школу, чтобы избежать предвзятого отношения. У меня были какие-то дикие проблемы с самооценкой, начиная с того, что мне не нравилась моя внешность: кудрявые волосы, голубые глаза… Мне казалось, что я людям не интересна сама по себе. Я мамой очень гордилась всегда. Но были моменты… Я лет в тринадцать загуляла с уличной компанией — прогуливала репетиторов, врала дома. Но было и другое. Например, я гуляла с ребятами, и мы общались нормально. А потом они приходили ко мне домой, мама открывала дверь, и я видела, как люди меняются. Они начинали заискивать перед мамой. Мне становилось так противно. И я говорила: «Всё, ребята, уходите». Были периоды, когда трудно было всем. Но мне кажется, это нормальный этап взросления, поиска себя. Мы смогли пройти этот период всей семьей и не потеряли наши отношения. На самом деле у меня в детстве было очень много занятий: балет, музыкальная школа, рисование, иностранные языки. Я была почти всё время занята. Наверное, поэтому в какой-то момент взбунтовалась и ушла во двор. Зато многие в восемнадцать лет только начинают тусить, а я в шестнадцать сказала: «Я всё, ребята». (Смеется.)
Мне потребовалось время, чтобы встать на ноги самой и понять, что я сама что-то значу. И мама мне очень в этом помогла. Когда меня спрашивают, как правильно выстроить отношения с мамой, я говорю, что главный рецепт — это честность. Наши отношения были разрушены в моем подростковом возрасте, потому что я часто ее обманывала, многое скрывала, потому что боялась не быть понятой. А когда я стала честна сама с собой, многое в наших отношениях изменилось.
— Видишь, пазл сошелся, и все встало на свои места.
— Уже оказавшись в актерской профессии, постфактум, я поняла, что вот это и было всегда моей мечтой. А как именно я эту мечту обрела (бог меня привел, или так сложились обстоятельства) и чем я заслужила такое счастье, я до сих пор только догадываюсь. Когда порой говорят, что мама меня проталкивала, мне становится обидно — не за себя, а за маму, потому что она очень честный человек. Даже если бы я ее попросила, она не стала бы этого делать. Она, наверное, сказала бы мне: «У тебя самой всё получится, без моего вмешательства. И ты всегда будешь этим гордиться».
— Я был свидетелем, какой сюрприз устроила тебе Ксения, когда внезапно прилетела со съемок из Израиля на твой день рождения, и как ты была счастлива!
— Конечно. Мы действительно очень сблизились. Я встала на ноги, стала самостоятельной. Сейчас у нас друг от друга нет никаких тайн.
— Скажи, а ты со своим отцом общаешься?
— Я про папу стараюсь ничего не говорить. Да, иногда мы общаемся, он буддист, живет где-то в горах в Тибете. Он мне пишет, я ему что-то отвечаю. Но конечно, той заботы, которую я бы хотела чувствовать, нет. Мне хочется еще побыть ребенком, чтобы меня пожалели, чему-то научили. Конечно, у меня есть мама, но девочке важно иметь перед глазами мужской авторитет, знать, что ее защитят.
— Я знаком с твоими бабушкой и дедушкой, родителями Ксении. Интеллигентнейшие питерские люди!
— Они у меня крепкая парочка, вместе почти пятьдесят лет. Конечно, они во многом занимались моим воспитанием, но всё равно это другое. Вот поэтому я на подсознательном уровне ищу такую мужскую фигуру, а надо уже научиться справляться самой.
— У тебя был роман с актером Милошем Биковичем. До Милоша ты встречалась с актером Ильёй Глинниковым. Или это всё слухи?
— Это не слухи. В самом начале наших отношений Милош сказал мне: «Аглая, я тебя люблю, но я тебе не папа». Поэтому Милош для меня стал партнёром, другом, надежным плечом, я с ним очень повзрослела, изменилась. Стала внимательнее относиться к своему здоровью, больше размышлять о будущем, о личностном развитии, о репутации. Я думаю, что он помог мне встать на свой путь. А с Ильей мы прожили вместе три года. Это был сумасшедший период: нам казалось, что есть только мы вдвоем в целом мире, и ничего, кроме наших отношений, нас не интересовало. И хотя тогда мне казалось, что всё классно, позже я поняла, что в любых отношениях всё равно надо заниматься саморазвитием и нельзя полностью растворяться в партнере.
— Мне кажется, если ты, Аглая, влюбляешься, то сносишь все преграды.
— Да, со мной сложно. (Улыбается.) Меня нужно очень любить. Я часто переоцениваю значение отношений в своей жизни, и когда отношений нет, мне кажется, что я не живу. Но постепенно я начала работать над собой. Только сейчас потихоньку нахожу себя, расту, получаю от этого большой кайф. Нужно иметь какой-то стержень в себе, чтобы быть интересной другим людям, надо быть наполненным, чтобы отдавать, — вот это я начала наконец понимать.
— Очень верные слова ты сейчас говоришь. А что тебе нужно для того, чтобы быть наполненной?
— Путешествовать, читать, смотреть, разговаривать, не держать всё в себе, выговариваться близким людям, работать с психологом. Я вот еще поняла, что мне нужно научиться жить в гармонии с самой собой.
— Ты переехала из Питера в Москву. Место жительства тоже влияет на внутреннюю гармонию.
— Я уже шесть лет здесь, в Москве. Я не хочу в Питер. Мне всегда было там грустно, я очень рада, что сбежала оттуда, и я, честно говоря, пытаюсь перевезти маму. Мне кажется, она для Питера уже сделала гораздо больше, чем могла.
— А мама готова к этому морально?
— Она никогда не будет готова, мы уже десять лет этот переезд обсуждаем. Я уже даже не спрашиваю, хочу решить всё радикально. (Улыбается.)
— То есть ты старшая в вашей семье?
— Да. (Смеется.) Мама же сама тебе это в интервью рассказывала.
— Да-да… У тебя двойное имя: Дарья-Аглая. Почему?
— Это всё семья! Не договорились. Ты не представляешь, Вадим, сколько времени я трачу на то, чтобы объяснить людям, почему у меня двойное имя. Эти проверки в самолетах, поездах — все задают вопросы. Мама хотела, чтобы я была Аглаей. А остальные — чтобы была Дарьей.
— А имя Даша тебе не нравилось?
— Меня до шестнадцати лет звали только Дашей. Когда мама пыталась называть меня Аглаей, я кричала: да что это такое, что это за имя, ни у кого такого нет! В детстве ты, наоборот, хочешь быть как все. А потом вдруг как-то почувствовала, что я Аглая. Говорю же, раздвоение личности. (Улыбается.) Мне стало казаться, что Дашу я переросла, а Аглая — это то, к чему я тянусь. Это был непростой период, я ещё тогда училась в школе, а заставить одноклассников называть тебя другим именем очень сложно. Бабушка с дедушкой несколько лет переучивались, только мама рада была. (Улыбается.) И знаешь, как только я стала Аглаей, у меня начались съемки.