не хотели, чтобы я шла по их стопам. Они не знали, что меня может ожидать. Но когда возникла картина «Фортуна», стало понятно, что увести меня в другую сторону не удалось. И мама тогда развела руками и сказала: «Ну что ж, получишь хорошее гуманитарное образование. Иди с богом, поступай». Ну и я пошла поступать и поступила, и продолжала сниматься. И, в общем, с той поры максимальный перерыв, который у меня был в профессии, без съемок или репетиций — это полгода.
— В профессии, мне кажется, ты всегда такая пионерка: всё должно быть на пять с плюсом.
— Пионерка — нехорошее слово. (Улыбается.) Хотя, может, ты и прав. Но с возрастом этого становится чуть меньше. Во мне сидит этот страх не облажаться. Наверное, только в последние какие-то пару лет он стал чуть-чуть исчезать. Особенно на сцене. А так… У меня была гениальная совершенно история с Виктором Гвоздицким, с которым я имела счастье партнерствовать несколько раз в Художественном театре. Спектакль «Вечность и еще один день». Мне 18 лет, у меня главная роль, я сижу за сценой, настраиваюсь на свой выход — там спектакль начинается без меня. И я понимаю, что нахожусь в каком-то жутком состоянии, я нервничаю, повторяю текст. Проходит мимо Гвоздицкий. Смотрит на меня и говорит: «Дашенька, дайте себе право на ошибку». Я это запомнила на всю жизнь.
— Вот-вот!
— Это же вопрос не закомплексованности, — мол, сейчас я вам всем докажу, на что способна — а неумения вовремя расслабить свой организм. Это то, чему нас учил Константин Богомолов: отпустить себя, выдохнуть. И это самое прекрасное, что, наверное, может с тобой произойти в профессии, когда ты способен позволить себе отпустить ситуацию. Спектакль ведь не самолет, каждый раз он взлетать не должен, как говорил великий Някрошюс.
— Ты довольно быстро нашла с Богомоловым общий язык и на целое десятилетие стала его главной артисткой.
— Ты знаешь, это забавная вещь. Я понимаю, что до встречи с Костей я просто куда-то слепо шла в профессии. В какой-то момент я поняла, что ну да, меня многому научили в Школе-студии, я такая готовенькая артистка, надо плакать — буду плакать, надо смеяться, быть веселой — легко сыграю и это. Пионерка, как ты говоришь. Но в какой-то момент… Вот я играла спектакль «Живи и помни» по Распутину…
— Я видел этот спектакль в Художественном театре. Такая драматическая история любви в годы войны. Ты была там Настеной. И в твоем исполнении эта роль обрела по-настоящему трагическое звучание.
— А у меня самой были другие эмоции. Вот я рыдаю на сцене, а внутри пустота полная. Выхолощенность. Я это прямо отчетливо почувствовала однажды. И поняла, что пришла в точку невозврата, когда мне буквально стало стыдно за то, что я делаю. Я обманываю себя, свою природу, зрителей, и вообще всё это ужас какой-то. Как быть? И так получилось, что как раз в то время я познакомилась с Костей Богомоловым, и через некоторое время мы стали вместе работать. Он предложил какой-то совсем иной способ существования в профессии, вообще что-то кардинально другое. Я не понимала, что это. Но я интуитивно чувствовала, что так мне явно лучше. Сейчас уже через десять лет нашей совместной работы и его бесконечного прессинга, тренинга, обучения, похвалы, еще чего-то я, наконец, начинаю видеть результаты, которых я бы никогда в жизни, ни при каких других обстоятельствах не добилась бы. И сейчас, благодаря Косте в большей степени, я являюсь тем, что представляю собой в профессии.
— А как папа, Юрий Мороз, относится к твоим актерским экспериментам?
— У нас с папой немножко разошлись взгляды. Он в хорошем смысле консервативен в профессии и тяжело принимает современный театр и современную манеру существования артистов. И уж он никак не ожидал, что я вдруг окажусь в этой обойме. (Улыбается.) Ему это сложно, мне кажется, принять. То есть он как бы отдает должное, что это мой путь, но всё равно каждый раз после премьеры пытается меня переубедить: мол, это не тот путь, которым должен идти артист.
— Ну что ж, творческие споры в семье — дело тонкое… Теперь о другом. Однажды в программе «Кто там…» я делал сюжет о твоем увлечении: ты лепила из муки потрясающие куклы, у каждой из них считывался характер, своя судьба. Такая кропотливая работа, которая требует особой концентрации. Ты очень талантлива в этом своем увлечении.
— Спасибо, Вадик. Знаешь, я хотела заниматься мультипликацией, но рисовала всегда очень плохо. А лепить у меня получалось. На занятиях в студии при ВГИКе мы лепили фигурки кукол. И выяснилось, что у меня к этому есть какая-то склонность. Я начала делать эти куклы уже для себя.
— Ты лепишь странных героев, некрасивых, даже уродливых, в стиле Брейгеля или Гофмана, и в этом есть какая-то своя эстетическая красота.
— Ну да, такие персонажи-уродцы — с большими ртами, большими носами. Если бы я стала аниматором, то рисовала бы таких гоблинов немножко. Это же как в актерской профессии: интереснее играть характерные роли, чем лирические. Здесь то же самое — идет какое-то подключение, и руки уже сами начинают лепить.
— Куклы еще не вытесняют тебя из квартиры? Их же великое множество. Хорошо помню твою старуху Изергиль, Сальватора Дали, балерину, ангела… Все они фактурные и очень экспрессивные.
— Сейчас мои куклы живут у папы за городом, потому что я уже два года нахожусь в состоянии переезда. Стоят на полочках, отлично себя чувствуют. Кстати, ангел с голубыми крыльями снимался у папы в «Каменской», он его очень любит.
— Продолжаешь лепить?
— Пока нет. Если я вновь сяду и стану делать куклы, у меня, конечно, всё получится. Но просто времени не хватает.
— К вопросу о времени. Ты, конечно, такая ускользающая натура. Как тебе не позвоню, слышу в телефоне: «я в аэропорту, взлетаю» или «я в Берлине, через 5 минут начнется спектакль, а через 4 часа вылетаю обратно в Москву». Такая лягушка-путешественница.
— Ну а как иначе? Я летала в Берлин послушать оперу в постановке Мити Чернякова, был всего один свободный день. Слушай, ну невозможно только работать, во-первых. Во-вторых, у меня есть ребенок, которому надо посвящать время независимо от того, есть оно у тебя или нет. Мы с Аней тоже много путешествуем вдвоем.
— Смотрю на тебя и восхищаюсь! Тебе так идет эта короткая стрижка. И потрясающей красоты зеленое платье. Такой элегантный шик.
— Да, я это люблю. Мне кажется, надо одеваться в соответствии со своим настроением. Вот сегодня у меня такое легкое настроение, значит надо было его поддержать каким-то правильным луком. Я сегодня такая девушка-весна. (Улыбается.)
Семён Трескунов«Не думайте, что я строю из себя умника»
Когда летом 2016-го на «Кинотавре» я посмотрел фильм «Хороший мальчик», то был поражен, насколько по-актерски опытным выглядит 16-летний исполнитель главной роли Семён ТРЕСКУНОВ. Он фактически на равных играет с такими маститыми партнерами, как Константин Хабенский, Михаил Ефремов и Ирина Пегова.
Там же, на «Кинотавре», я спросил мнение Константина Хабенского о юном актере. И вот что он сказал: «В кадре Семён наполнен, за ним интересно следить, он в процессе, — он большой молодец. Если он не будет отвлекаться на ерунду, на погремушки и на всю прочую мишуру, а будет заниматься делом, честно относиться к той профессии, которой мы занимаемся, — скажу так: мы общаемся с большим актером современности». А еще раньше об удовольствии от партнерства с этим актером-вундеркиндом мне говорил Фёдор Бондарчук — они вместе снимались в картине «Призрак».
К идее взять интервью у школьника, пусть и старшеклассника, я отнесся поначалу скептически. Но режиссер «Хорошего мальчика» Оксана Карас убедила меня поговорить с Семёном. И я ничуть не пожалел!
— Ты сейчас много снимаешься. А как же школа?
— Я пошел в одиннадцатый класс, но в конце предыдущего учебного года уже написал экзамен по математике за текущий год, чтобы максимально себя разгрузить. Карт-бланш поступил от Министерства образования: оказалось, что в этом году там сделали поблажку для десятых классов — официально разрешили сдать базовую математику для аттестации, чтобы оценка в аттестате была на год раньше. И собственно, я воспользовался шансом и сдал.
— Как ты всё успеваешь: и учиться, и сниматься, да еще и экзамены заранее сдавать?
— У меня четкий распорядок дня. Если его соблюдать, то появляется куча свободного времени, которое, как потом оказывается, тратить и не на что. Ты вовремя ложишься, вовремя встаешь, не чувствуешь дискомфорта, всегда бодрячком. Под вечер остается пара свободных часов, которые можно потратить на всё что угодно: можно посмотреть фильм, очередной эпизод своего любимого сериала, например, «Мистера Робота». Можно погулять с девочками.
— В каком возрасте ты впервые влюбился?
— В двенадцать лет. Мы жили с девочкой в одном подъезде, вместе ходили в кино, я ей предложил встречаться. Встречались около года, но это условно, конечно. Отношения наши можно назвать чисто платоническими, мы даже почти не целовались.
— А первый свой поцелуй помнишь?
— Конечно. Это было в четырнадцать лет. В то время я снимался в фильме «Частное пионерское». По сценарию я должен был поцеловать свою партнершу Анфису Вистингаузен. Это был мой первый поцелуй на съемочной площадке. Это же надо было не то что переступить через себя, надо было сконцентрироваться, внутренне собраться и максимально быть в этот момент с партнером.
— Какая у тебя интересная работа! То, о чем мечтают твои сверстники, ты получаешь прямо на съемочной площадке… Как я понимаю, твоя семья далека от мира кино.
— Да. Мама работает региональным представителем детского журнала, а папа у меня… Вообще, про таких людей принято говорить «бизнесмен», но суть его бизнеса в том, что он занимается аэрографией и транспортной графикой.