— Что там, мон амур? — говорит он с экрана «лэптопа». — Куда ты пропала?
— Милый, возникло небольшое дело. Мне нужно срочно слетать в Париж.
— Но мы же приглашены на новогодний прием к его высочеству! Мы не можем пропустить!..
— Я постараюсь вернуться к одиннадцати.
— Я люблю тебя…
Снимая свадебное платье, она улыбается в видеокамеру:
— Я тебя тоже люблю, мон шер!
Посылает ему воздушный поцелуй и тут же выключает компьютер.
Изображение жениха исчезает с экрана «лэптопа», невеста открывает стенной шкаф и, порывшись в нем, достает короткоствольный дамский пистолет, прячет его в сумочку…
А спустя двадцать минут в открытом «мерседесе» она уже мчится по Верхней дороге из Вильфранша в Ниццу, украшенную еще не убранной рождественской иллюминацией. Выходное платье делает ее неотразимой, а рядом с ней на пассажирском сиденье лежат ее норковая шубка и сумочка с пистолетом.
В аэропорту, на поле для частных самолетов, она останавливает машину у трапа небольшого реактивного самолета фирмы «Гольфстрим». Стюард в белой форме приветствует ее:
— Мадам, вы сегодня — нокаут!
— Спасибо. Это именно то, что мне нужно, — отвечает она и входит в салон.
Самолет разбегается и взлетает.
Сидя в салоне, она смотрит в иллюминатор.
Под ней — накренившись — стелется Ницца и полоска Лазурного берега, а затем самолет разворачивается над Средиземным морем и плывет на север…
«Господи, — думает она, — какая же я идиотка! Этого мерзавца, негодяя и подлеца я называла принцем и любила всю жизнь…»
Часть перваяДолгие Крики
1
Принц. Сначала он выглядел очень просто — кружочек вместо головы, точки вместо глаз и носа, палочки вместо ручек и ножек, но с обязательной подписью «ПРЫНЦ» кривыми детскими буквами. Затем, когда ей стукнуло девять или десять, подписи исчезли, а принцы стали натуральней, надели камзолы и шляпы. В двенадцать они оседлали боевых коней, в четырнадцать к ним добавились высокие красивые замки. В шестнадцать на стене печной завалинки, где Алена спала с младшей сестрой, не осталось свободного места, но, просыпаясь по утрам, она все равно дорисовывала и дорисовывала своих принцев — в просветах между старыми рисунками, над ними, в углах…
Кричал в курятнике петух, блеяла во дворе коза, мычали, проходя за забором, коровы, плакал в горнице младший братсосунок, сползала с печи и шумно писала в ведро сеструха Настя, а Алена все рисовала на печной стене своего принца, все ладила карандашами его волшебный лик. Пока не доставал ее громкий окрик матери:
— Алена, ё-моё! Сколько ты будешь спать?! Вставай козу доить! Артемка проснулся!
Впрочем, нет, Алена, поглощенная своим принцем, и на этот крик не обращала внимания. Хотя одним глазом, боковым зрением, уже видела за окном своего отчима Федора — как он вороватой походкой шкодливого кота прямиком крадется в курятник. Но бесшумно открыть дверь курятника Федору не удалось — оттуда с криком вылетел петух, а за ним кудахтающие куры.
И тут же мать ринулась в доме к окну, высунулась наружу:
— Федор, стой! А что ты на праздник пить будешь?
Зная, что за этим последует, Алена включала плейер, надевала наушники и с француженкой Патрисией Каас улетала куда подальше — от Федора, который, добравшись до спрятанного в курятнике самогонного аппарата, наспех выпивал все, что там накапало за ночь, и от матери-хромоножки, которая с криком «Ах ты, алкаш гребаный!» набрасывалась там на него с тумаками…
Вздохнув, Алена слезала с печи. Одиннадцатилетняя Настя, нависая над звучным цинковым ведром, что-то кричала ей, показывая рукой в угол комнаты, Алена снимала наушники, слышала рев Артемки, подходила к люльке и совала соску годовалому брату. Тот, доверчиво чмокая, тут же и замолкал. Алена снимала с себя ночную холщовую рубашку, чтоб переодеться в дневное, а Настя, вставая с ведра, подходила к ней и завистливо зырилась на ее грудь.
— Ален, а почему у меня не растут?
— Рано еще.
— А у Катьки Свиридовой уже третий номер!
— Ладно врать!
— Ну, первый! А она меня младше! И по телику я видела — в Африке у десятилетних знаешь какие сиськи!
— То в Африке! Там климат другой…
— Ой! — ойкала Настя, глянув за окно. — Твой Виктор едет!
И бегом, в одной рубашке, выскакивала на крыльцо навстречу почтарю, который на велике катил к их домику от реки, от парома.
Остановившись подле их калитки, Виктор отстегивал от багажника свою тяжелую брезентовую сумку и вынимал из нее пачку писем, перетянутую резинкой.
А Настя уже нетерпеливо гарцевала по эту сторону калитки.
— Привет, Виктор!
— Привет, малявка, — отвечал Виктор.
— Сам ты малявка! — обижалась Настя. — Мне письма есть?
Тут Алена, одетая и в наушниках, ленивой павой выходила на крыльцо. Виктор столбенел от одного ее вида, шумно сглатывал кадыком неизвестно что и пялил глаза. Алена, зная свою власть над бедным парнем, белой лебедью плыла через двор и с усмешкой протягивала ручку за письмами.
— Это всё мне?
Виктор приходил в себя, обижался:
— А «здрасти» где?
— Приветик! — снисходила Алена, ногой катая пустую пивную бутылку, валявшуюся на земле.
— Все Францию слушаешь?
Алена промолчала, не удосужила.
— Та-ак… — Виктор напустил на себя значительный вид и снял резинку с пачки писем. — Кузьмины…
— Мы не Кузьмины! — возмутилась Настя. — Мы Бочкаревы!
— А отчим? — спросил Виктор.
— Отчим не в счет! — отмахнулась Настя. — Мы Бочкаревы!
— Та-ак… — Виктор, шурша конвертами, стал считывать с них имя получателя и по одному вручать эти письма Алене и Насте. — Бочкаревой Алене, Бочкаревой Алене, Бочкаревой Алене… Бочкаревой Насте… Бочкаревой Алене, Бочкаревой Алене… Бочкаревой Насте, Бочкаревой Насте… Бочкаревой Алене… Бочкаревой Насте… Ну, вы даете, девки! Даже на Курилах достали пограничников!
— А тебе-то от кого письма? — удивилась Алена сестре.
— Тоже от солдат, — сообщил Виктор.
— А что я — тебя хуже? — фыркнула Настя.
Алена попыталась выхватить у сестры письма.
— Ты ж малолетка еще!
Но та спрятала свои письма за спину.
— А я вырасту, не боись! — И отбежала с ними в сторону, нетерпеливо вскрывая первый конверт.
— Значит, за солдата стремишься? — обиженно спросил у Алены Виктор. — И где вы только их адреса берете?
— В газете, — усмехнулась Алена.
Тут из курятника вышли мать с отчимом. Мать, пряча сытые масленые глаза, отряхивала с подола пух и перья, а Федор, хмельно покачиваясь, пошел к Виктору, распахнув руки и лучезарно улыбаясь.
— Витек! Керя ты мой! Гляди, какая у нас краля выросла! — И, обняв Алену со спины, слапал ее за грудь.
Алена резко отстранилась:
— Руки!
— А я чё? — нагло ухмыльнулся Федор. — Я ему твою красоту показую! Вон у тебя какая красотища-то вызрела! — И двумя лапами поддел Алену за ягодицы.
И тут Алена, не выдержав, подхватила с земли пустую бутылку «Балтики» и так ухнула ею Федора по затылку, что тот, оглушенно обхватив голову руками, кулем осел на землю.
— Боже мой! Федя! — хромая, набежала мать.
— Алена, ты чё? — испугался и Виктор.
— А он к ней все время под юбку лезет! — сказала Настя. — Я свидетель!
— Воды! Воды неси! — закричала ей мать. И Алене: — Ты его убила, сука!
— Сама ты сука! — отрезала Алена. — А будет лезть — и убью. — И на Федора, с трудом поднимающегося на колени: — Кобель гребаный…
Коза, забравшаяся на крышу сарая, громким блеянием подтвердила ее слова.
2
У входа в церковь стояли две старухи с плакатами «ПРЕКРАТИТЬ БОГОХУЛЬСТВО!» и «ВЕРНИТЕ НАМ ЦЕРКВУ!». Плакаты были самодельные — углем по обрывкам картона изпод коробок «Bananas from Congo».
Не обращая на пикетчиц никакого внимания, Алена — с наушниками от плейера в ушах — вошла в церковь.
Здесь, в зале, переделанном под сельский клуб и дискотеку, руководитель художественной самодеятельности Марксен Владиленович, еще при советской власти высланный из Москвы за гомосексуализм да так и прижившийся в Долгих Криках, сдавал концертную программу председателю местного сельсовета Георгию Жукову: на сцене, под магнитофон, сельские дети в пачках и балетных тапочках изображали «Вальс цветов» из «Щелкунчика» Чайковского.
А Жуков и Марксен Владиленович сидели на скамье перед сценой.
Алена прошла через зал, села рядом с Жуковым.
Но Жуков и не посмотрел на нее, наклонился к Марксену:
— Слышь, Марик…
«Марик», однако, берег свое достоинство.
— Я вам не Марик, а Марксен Владиленович.
— Ладно, Марксен, — согласился Жуков. — А нельзя это полюбовно решить? На церковные праздники — они в церкви, а на гражданские — самодеятельность?
— Ни в коем случае! — горячо вскинулся Марксен.
— Почему? Ты подумай…
— И думать нечего! — перебил Марксен. — Если ты впустишь их сюда с попом и кадилом, они отсюда еще тыщу лет не выйдут! — И семилетнему пацану на сцене: — Петя, не части!
— Но понимаешь, Марик, — сказал Жуков. — Ты знаешь разницу между селом и деревней?
— Нет. Какая разница?
— А-а! То-то! — назидательно ответил Жуков. — Вот у нас сейчас что? Деревня Долгие Крики, и нам из районного бюджета что дают? Копейки! А соседям в Черные Грязи что дают? Рубли! Потому что у них село, у села статус выше, понимаешь? А на самом-то деле село — это что такое? Та же деревня, только если в ней церковь имеется. Теперь понимаешь?
Тут Марксен вдруг порывисто вскочил на сцену и закричал танцующим детям:
— Стоп! Стоп! Замрите! — и хлопнул в ладоши.
Дети по его хлопку замерли в своих позах, как статуи.
Марксен обошел их, трогая каждого и даже толкая, чтоб пошевелить, но дети словно окаменели.
Проверив последнего, Марксен с гордостью повернулся к Жукову:
— Видишь? Они у меня не только танцуют! Они римскими статуями стоят! А хочешь — греческими будут стоять по пять часов не шелохнувшись! — И снова хлопнул в ладоши: — Отомрите! А теперь греческими богами — замрите! — И опять хлопок.
Дети по этому хлопку действительно сменили позы и застыли теперь на манер древнегреческих статуй богов и богинь.
— Понял? — сказал Марксен Жукову. — Но и это не все! Алена, коман сова?
— Сова бьен! — ответила Алена.
— Понял? — гордо спросил Марксен у Жукова.
— Ни хрена не понял! — сказал Жуков.
— И правильно! — согласился Марксен. — Потому что ты, я извиняюсь, человек необразованный! А они у меня и по-французски, и по-английски. Петька, отомри! Хау ар йю?
Восьмилетний Петька, выйдя из позы Геракла, светски наклонил голову:
— Вери гуд, сэр. Сэнк йю, сэр.
— А ну-ка прочти нам что-нибудь из Шекспира!
И Петька, не дрогнув, стал наизусть жарить монолог Гамлета «To be or not to be?».
— Стоп! — перебил его Марксен. — А теперь по-французски! Бодлера!
И Петька начал читать Бодлера, но, правда, сбился после второй строфы, и Алена стала суфлировать.
— Стоп! — остановил ее Марксен и торжествующе повернулся к Жукову: — Ну? Кто еще их этому научит? Поп с кадилом? Я их культурными людьми делаю! Так что ты лучше подумай, куда ты свою деревню ведешь — в будущее, к интеграции в европейскую культуру или назад, к церковной схоластике? — И снова хлопнул в ладоши. — Все, дети! Отомрите! Переходим к «Танцу пастушков». Музыку!..
Жуков, почесав в затылке, озадаченно пошел к выходу из церкви. Но Алена заступила ему дорогу, улыбнулась:
— Дядя Жора, дай взаймы сорок шесть рублей.
— Не дам! — отрезал Жуков.
Алена, однако, верила в свои чары и улыбнулась еще ослепительней:
— Ну, дядь Жор! Пожалуйста!
— Не лыбься, — сказал Жуков. — Ослепну, а все равно не дам. Зачем тебе деньги?
— На билет. Я уехать хочу.
— Вот именно! Ты уедешь, а кто ж отдавать будет? Отстань! — И, отстранив Алену, Жуков вышел из церкви.
Но Алена не отставала, а шла следом, канюча:
— Ну, дядь Жора… Ну, дядь Жора…
Он наконец не выдержал, повернулся, смерил ее взглядом с ног до головы.
— Ладно, пошли ко мне.
Алена воспрянула духом:
— Зачем? За деньгами?
— Деньги за просто так не дают, — назидательно сказал Жуков. — Заработать надо.
— Дядь Жора, вы чё? — оторопела Алена. — Я ж девушка.
— Тьфу! Дура ты, а не девушка! Нужна ты мне?! — осерчал Жуков и показал вдаль, на свой приусадебный участок. — Вон грядки видишь? Прополешь — получишь сорок шесть рублёв.
— Да там же соток тридцать, дядь Жора!
— Тридцать две, — уточнил Жуков. — Полтора рубля за сотку.
— Жамэ дэ ля ви!
— Чего? — не понял Жуков.
— Да никогда в жизни! — оскорбленно перевела ему Алена с французского. — Ты б еще полторы копейки дал! — И, надев наушники, пошла прочь по деревенской улице.
Но и сквозь наушники слышала, как Жуков кричал ей в спину:
— А тут тебе не Франция, блин! Тут работать надо!
3
Днем неподалеку от причала парома, который был единственной связью Долгих Криков с остальным миром, Алена и Настя стирали в речке белье. Катая мокрую простыню по стиральной доске в ритме песни все той же Патрисии Каас, Алена и головой подергивала в такт музыке, и плечами, и бедрами. Но тут Настя дернула ее за кофту.
Алена сняла наушники и услышала крик:
— Алена! Алена!
Она повернулась.
Это на паром въезжал трактор с прицепом. В прицепе сидели и стояли местные парни и девчата, кричали и звали ее ехать с ними.
— Ладно, достираешь, — сказала Алена сестре, вытирая руки о подол.
— Ну вот, так всегда! — проворчала Настя, но Алена уже побежала к парому.
Там, сидя на водительском месте, тракторист Алеха — уже под банкой, конечно, под водкой с димедролом — наяривал на гармошке и пел:
Как над нашим над селом
Аура зеленая.
Карма ехать в магазин
Покупать крепленое.
Когда паром достиг противоположного берега, Алексей повернулся к Алене:
— Плейер дашь послушать?
— А трактор дашь повести? — И Алена тут же нацепила ему на шею плейер на шнурке, столкнула с водительского места. — Все! Все! Мы договорились!
Он и не особенно сопротивлялся — в школе они все учились автоделу, и в деревне любой пацан мог водить хоть трактор, хоть грузовик. А страсть Алены к автовождению Леха уже не раз проверил — за «порулить» она могла ему потом и кое-что позволить. Не все, конечно, но все-таки…
Однако в этот день — после стычки с Федором и отказа Жукова — у Алены было иное настроение. Спустив на противоположном берегу трактор с парома, она вдруг до упора выжала педаль газа — так, что трактор сорвался с места, и в прицепе все попадали с ног. Но Алена, не обращая на это никакого внимания, все гнала и гнала трактор, выписывая им кренделя по полям и лугам. В прицепе всех болтало, они что-то кричали, размахивали руками, Леха пытался перехватить у Алены рычаги, но Алена, хохоча, пела что-то из репертуара Патрисии Каас и закладывала новый вираж, да такой, что Леху отшатывало в сторону и едва не сносило с трактора.
Наконец трактор выскочил на асфальтированную дорогу Новгород — Тверь — Москва и остановился у придорожного сельпо. Парни и девчата посыпались из прицепа.
— Леха, кому ты трактор дал?!
— Она ж чумная!
— Ей лечиться надо!
— Я чуть голову не сломала!..
Леха отдал Алене плейер и вытащил ключ из замка зажигания.
— Охолонись, психованная! Постереги машину…
Ругая Алену, парни и девчата, переждав проходивших коров, ушли в магазин, а Алена уселась под солнцем на бревно у дороги, вставила в уши наушники и в такт новой песне закачала головой, отлетая со своей любимой Каас в заоблачные выси и дали.
Там, в этих заоблачных высях, все было хорошо — там плыли облака, пышные, как взбитые сливки, там пели ангелы с крыльями, как у лебедей, а прямо перед Аленой вдруг остановился спортивный кабриолет с сияющими лаковыми крыльями, кожаными креслами и никелированной панелью приборов. За рулем этого роскошного космического авто сидел загорелый красавец в белоснежной рубашке со стоячим, как у киношных звезд, воротником. Повернувшись к Алене, он что-то сказал ей, но она не слышала его из-за музыки в наушниках.
Он помахал ей рукой.
Алена сняла наушники и спросила по-русски:
— Чё?
— Загораем, я говорю? — тоже по-русски произнес красавец.
— В каком смысле? — с медлительностью парашютирования на землю спросила Алена и огляделась вокруг. Оказалось, что заоблачный красавец четырьмя колесами своего немыслимого авто действительно стоял на земле, причем буквально в двух шагах от свежих коровьих лепешек.
— Вот я и спрашиваю, — говорил он, — какой смысл девушке такой красоты так бездарно тратить время у деревенского сельпо? — И красавец выразительно посмотрел на воробья, усевшегося на коровью лепешку. А потом опять на Алену. — Ведь так и жизнь пройдет на фоне этого пейзажа, будто ее и не было. Правильно?
Алена, балдея от его неместной красоты, тупо молчала.
— Так, может, покатаемся? — предложил красавец.
— Куда?
— А куда угодно! Можем в Тверь, можем в Москву, можем в Париж, а можем и в Монте-Карло.
— Куда-куда?
— Монте-Карло, девушка, — это город на Лазурном берегу в княжестве Монако. Неплохое, скажу тебе, местечко: улицы выложены чистым мрамором, и живут там, между прочим, настоящие принцы и принцессы. Поехали?
И вдруг Алена, как загипнотизированная, стала подниматься, словно ее магнитом потянуло к этому красавцу.
Но именно в этот миг из магазина вышли парни и девчата с бутылками «Балтики» и банками «Джин энд тоник». И Леха, конечно, тут же попер на красавчика:
— Эй, козел, тебе чё надо? Алена, пошли!
А красавец, игнорируя его, насмешливо усмехнулся Алене:
— О! У вас, оказывается, свой транспорт. Оревуар, чудо мое!
И, сделав двумя пальцами прощальный жест, с места рванул свой кабриолет, со скоростью метеора полетел прочь по дороге.
Алена завороженно смотрела ему вслед, а Леха, сев за рычаги трактора, хозяйски распорядился:
— Алена, ну долго тебя ждать? Залазь в прицеп!
Алена перевела взгляд с улетевшего кабриолета на Леху и своих земляков в прицепе и сказала в сердцах:
— Да пошли вы все! С прицепом!
Тут на старом грузовичке времен Второй мировой войны к сельпо подкатили черногрязские парни. Черные Грязи были ближайшими соседями Долгих Криков, и между парнями двух сел шла постоянная война. Алена даже не успела заметить, по какому поводу на этот раз началась драка, да повод и не был важен, драка при встрече черногрязских и долгокрикских возникала всегда — что с поводом, что без. Вот и на этот раз мордобой начался сразу, без предисловий и толковища — просто кто-то из черногрязских, проходя мимо долгокрикских, как бы случайно выбил у долгокрикской девахи банку джина с тоником и — пошло, поехало. Только слышались мат, шмяканье кулаков и кастетов, да голоса долгокрикных девчат, которые наблюдали за дракой из кузова прицепа, словно с трибуны:
— Колян, вмажь ему по яйцам, по яйцам!..
— Васька, берегись! Сзади!..
— Леха, башку прикрой!..
— Серый, вломи ему по рогам!..
— Вовик, токо не падай, не падай!..
— Эй, козлы черногрязские! Хватит! Хватит!.. — Ссыпавшись с прицепа, Алена и другие девчата заслонили собой побитых долгокрикских парней, отпихивая от них разгорячившихся черногрязских.
— Ну, все, все!.. Помахали, и будет!..
— Но-но! Не лапай, козел! А то я те сама счас врежу!..
В этот приятный момент на подводе подвалили черногрязские девчата и стали уводить своих парней, базаря при том с долгокрикскими девахами, поскольку черногрязские парни неохотно отставали от долгокрикских красавиц. В связи с чем снова чуть не возникла драка — уже женская, но черногрязские парни удержали своих девчат и уехали, оставив на поле боя побитых ими долгокрикских парней. Девчонки помогли своим богатырям завалиться в кузов. У Лехи рука была вывернута, и Алена села за рычаги, повела трактор назад.
На пароме девчата развели своих героев по оба борта и стали замывать им раны, говоря:
— Ну, ты ему влупил!..
— Здорово вы им врезали!..
— Суки они, с кастетами! Это нечестно…
Когда паром пристал к причалу в Долгих Криках, девчата вывели своих героев на берег.
Навстречу им катил на паром почтальон Виктор.
Алена спрыгнула с трактора, подошла к Виктору и проникновенно заглянула ему в глаза.
— Витя, ты меня любишь?
Виктор покраснел, но не дрогнул.
— Люблю.
— Займи сорок шесть рублей.
Виктор развел руками:
— Откуда?
Алена, круто повернувшись, ушла.
— Алена! Если бы было, я б те всё отдал! — крикнул он вслед, но она лишь пренебрежительно повела плечом.
4
Ночью она лежала на печи и через окно смотрела на луну и на россыпь звезд над Долгими Криками.
Звенели цикады, с близкого лесного озера ухал филин, а где-то вдали, в глубине леса выли волки. На луну, наверно.
Рядом с Аленой, свернувшись калачиком, спала Настя и во сне одной рукой прикрывала несуществующую грудь, а другой отбивалась от кого-то.
Потом из темноты спящего дома до Алены доносятся шум какой-то возни, скрип кровати и сдавленные голоса матери и Федора.
— Не надо, Федя, Алена не спит.
— Да спит она. Давай!
— Ну тебя! Не хочу. Ты опять нажрался.
— Давай, сука!
— Нет. Отстань.
— Счас к Алене пойду! — пригрозил Федор, и тут же послышался звонкий удар оплеухи, которую отвесила ему мать.
И голос Федора:
— Ах ты, кур…
И — еще удар, но уже глухой, кулаком, и тут же — вскрик матери, грохот упавших с кровати тел, матерщина, шум драки и плач проснувшегося Артемки.
Алена, спрыгнув с печи, схватила валявшийся у стены топор и бросилась в комнату матери.
Там в темноте пьяный Федор бил ногами мать, лежавшую на полу, и орал:
— Ах ты, курва кривая! На кого руку поднимаешь? Я тебе и вторую ногу укорочу, сука гребаная!
Алена, не раздумывая, занесла топор под потолок.
— Не-е-ет!!! — вдруг закричала мать и, перекатившись по полу, ударилась в ноги Алены. — Нет, Алена!
Федор, повернувшись, увидел и топор над своей головой, и глаза Алены, которые были посильней топора.
— Вон отсюда! — негромко сказала ему Алена.
Федор не вынес ее взгляда, опустил глаза.
— Да я вас тут всех… в три креста! — буркнул он и ушел, шибанув наружной дверью.
Алена помогла матери подняться с пола.
Со двора донеслось кудахтанье переполошенных кур. Это Федор пошел в курятник — знамо зачем.
— Все, мама, — сказала Алена. — Или я, или он.
— А что у тебя с ним? — ревниво и словно бы вскользь спросила мать.
Алена долгим взглядом посмотрела на мать, но та отвела глаза и сказала:
— Ехала бы ты от греха. Поступать куда, что ли…
— Дай на билет, — ответила Алена.
Мать, как и Виктор днем, бессильно развела руками:
— Откуда?
5
Назавтра она полола Жукову грядки под музыку своего плейера и песню Патрисии Каас.
Въедливая пыль засоряла глаза.
Тяпка мозолила руки.
Нагибаться да выдергивать сорняки с корнем — от этих (даже под музыку) поклонов спина надламывалась так, что не разогнешь.
А солнце палило, и капли пота катились по лбу.
Мимо катил на велике Виктор. Остановился и спросил изумленно:
— Эй, Алена! Ты чё делаешь?
Алена, разгибаясь, сняла наушники.
— Я говорю: ты чё делаешь? — повторил Виктор.
— Чем спрашивать, помог бы.
— Мне почту надо развозить, — пожаловался Виктор.
— Ну и катись тогда…
Виктор подумал, потом положил свой велик у дороги и пошел помогать Алене.
Спустя какое-то время мимо катили на тракторе с прицепом все те же местные девчата и парни. И весело заорали наперебой:
— Алена, вы чего — в крепостные подались? На Жукова пашете?
А Леха-тракторист загорланил:
Я работала в колхозе —
Загубила жизнь в навозе!
Вот такая дребедень,
Зашибись, мой трудодень!
Но Алена презрительно заткнула уши наушниками.
6
Все ее имущество поместилось в пластиковый пакет с надписью «Наш дом — Россия!». Провожать ее собралась у парома вся семья — мать, отчим, Настя, грудной братик и даже коза.
— Пиши! Пиши обязательно, ладно? — с лживой нежностью просила мать.
— А мне плейер в городе купи, — сказала Настя.
— И правда, купи ей, — подхватила мать. — Она меня уже допекла с этим плейером. А мне знаешь чего купи? Прокладки и… — И мать зашептала Алене на ухо про какие-то обезболивающие импортные таблетки при месячных.
— Купи, купи им! — сказал и Федор. — Семью не забывай.
Почтальон Виктор, стоя на пароме и держа канат, позвал:
— Ну, Алена. Поехали!
Алена вдруг отдала Насте свой плейер — «Держи!» — и запрыгнула на паром. Виктор тросом потянул этот паром к другому берегу.
Там Алена села на раму его велосипеда, и Виктор, нажимая на педали, покатил вдоль берега все дальше и дальше от деревни Долгие Крики.
Мать, отчим и Настя махали ей вслед руками.
Вскоре Алена уже стояла на палубе большого волжского парохода. Проходя под огромным мостом, этот пароход вплывал в Тверь…
7
Так Алена впервые в жизни оказалась в городе с высокими пятиэтажными домами, с потоками пешеходов на тротуарах и даже с автобусами, которые катят по мостовым. Шагая по тверским улицам, она во все глаза разглядывала витрины магазинов, ларьки с заморскими фруктами, удивительные машины — «мерседесы» и джипы, сияющие лаковыми боками, и вывески неизвестных ей фитнесс-клубов. Что это за фитнесс такой, гадала она, фрукт, что ли?
Тут она увидела вожделенное с детства мороженое. И уже шагнула было за ним в кафе, но вовремя пересчитала свои деньги и поняла, что на мороженое у нее не хватает. Утерши ладонью пересохшие губы, она собралась двинуться дальше, когда заметила на двери кафе трепыхавшийся под ветром листок с объявлением:
ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЕ ДЕВУШКИ ПРИГЛАШАЮТСЯ НА КОНКУРС КРАСАВИЦ. ТОЛЬКО ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ! ТАВЕРНА-КЛУБ «МОНТЕ-КАРЛО»
Сразу за словами «Монте-Карло» была нарисована стрелочка, которая указывала на соседнюю дверь, украшенную вывеской «Таверна-клуб “Монте-Карло”» и неоновой Мэрилин Монро в юбке, взлетающей парашютом.
Сам же клуб располагался в подвале бывшего бомбоубежища — сразу за лестницей было помещение с железными дверьми, зелеными трубами теплового коллектора и стенами, покрашенными в черный цвет и разрисованными парусами и нагими красавицами.
У этой железной двери Алену и встретила администраторша:
— Ты на конкурс?
— Да.
Кивком головы администраторша приказала следовать за ней и провела Алену в узкую проходную комнату перед туалетом. Здесь на стене висело длинное зеркало, перед ним прихорашивались юные местные красавицы, а где-то за стеной гремела музыка.
— Готовься, — сказала Алене администраторша. — Ты шестая. Как фамилия?
— Бочкарева.
— Как на пиве, что ли?
Алена не успела ответить — в комнату влетела разгоряченная брюнетка не старше пятнадцати лет.
— Ну? Как там? — спросила у нее одна из сидевших у зеркала.
— Ой, клево! — возбужденно откликнулась брюнетка. — Мне сказали, что я лучше всех! А я, между прочим, и не знала, что это конкурс стриптиза!
Алена удивленно повернулась к администраторше:
— Так это стриптиз?
Кто-то из девушек фыркнул, кто-то посмотрел на нее с насмешкой.
— А стриптиз — это что? — сказала администраторша. — Сифилис, что ли? Это эстрадное искусство и ничего больше! — И, взяв Алену за руку, повела ее куда-то в глубину клуба-бомбоубежища.
Тут из динамиков грянула мелодия «На пароходе музыка играет, а я одна стою на берегу», администраторша сказала: «Пошла! Смелей!» — и вытолкнула Алену на сцену.
Алена, ослепленная мощным прожектором, плохо видела сидевшее перед сценой жюри. Но, пританцовывая, запела, чтобы произвести на жюри впечатление:
На пароходе музыка играет,
А я одна стою на берегу.
Машу рукой, а сердце замирает,
И ничего поделать не могу…
Жюри — четверо крутых парней, хозяев «Монте-Карло», которые, развалясь в креслах, сидели перед сценой, — удивленно уставилось на нее.
А Алена как ни в чем не бывало продолжала свой эстрадный номер:
Вот опять теплоход
Замедляет свой ход,
То ли мель, то ли лед…
— Раздевайся, раздевайся!.. — зашипела ей из-за кулис администраторша.
Алена стала раздеваться, не прекращая петь и танцевать, — скинула туфли… кокетливо сняла с шеи платочек… потом сбросила кофточку… юбку… (Не надо объяснять, какое на ней было белье.) И так, отплясывая, довела свой номер до конца, а напоследок помахала юбкой над головой, словно косынкой вслед уходящему пароходу.
Жюри расхохоталось, но Костя — менеджер и один из хозяев клуба — сказал им:
— А чего? Смешная девчонка! — И Алене, которая уже убегала со сцены: — Постой! Мы тебя берем. Только больше не пой.
— А что я буду делать? — спросила Алена.
— То же самое — танцевать.
— За деньги?
— Конечно.
— А за сколько?
— Десять баксов. Триста рублей. Устроит?
— За месяц?
— За один вечер, дуреха!
— Только предупреждаю, — тут же сказала Алена, — я девушка. Танцевать буду, но ничего кроме.
8
Ровно в девять вечера из настенных часов клуба «Монте-Карло» выскакивала кукушка, а потом начинался «стрип-парад» — на сцену под музыку выходила сначала одна танцорка, за ней вторая, третья, пятая, и наконец все пятнадцать стриптизерш, стоя на подиуме, синхронно танцевали и раздевались. Алена была в их числе. И оказалось, что делать это в компании с другими девчонками куда проще, чем в одиночку…
Под утро, когда на настенных часах кукушка куковала пять раз, клуб закрывался, и Алена устало уходила спать в общежитие — в дальнюю комнату бомбоубежища, где стояло восемь двухэтажных коек.
Койка Алены была у бетонной стены. И как бы она ни уставала, Алена карандашом для ресниц делала перед сном несколько штрихов на этой стене, рисуя себе очередного принца — теперь уже не на боевом коне, а в открытом спортивном автомобиле. Только после этого засыпала…
А днем, в перерыве между репетициями, девушки постоянно занимались марафетом. Двухметроворостая татарка Зарема накручивала волосы на бигуди, Полина делала себе педикюр, Вика — мелирование, Шура рисовала узоры на ногтях, и при этом все, конечно, трепались и рассматривали «Вог», «Элит», «Плейбой» и другие модные журналы, которые Алена в своих Долгих Криках и в глаза не видела. Но виду не показывала, конечно, а, наоборот, старалась продемонстрировать свою «не лыком шитость».
Как-то во время такого общего трепа Зарема заметила, что раньше, когда она работала в «Гаване», там «было ужасно, а тут, в «Монте-Карло», жить можно». Желая поучаствовать в общем разговоре, Алена встряла, сказала:
— Ха! Думаете, эта дыра и есть Монте-Карло? Монте-Карло это знаете что?
— Ну расскажи! — насмешливо глянула на нее Зарема.
— Это… это такое место… — не замечая подначки, мечтательно произнесла Алена, — там улицы выложены белым мрамором! Там живут настоящие принцы и принцессы!..
Но никто не поддержал эту тему.
— Курникова опять на обложке, надо же! — завистливо произнесла Полина, разглядывая журнал.
— А Анисимова уже три раза в «Элит»! — заметила ей Вика.
— Да, — мечтательно произнесла Зарема, — хотела бы я в Париже побывать!..
— И в «Элит» на обложке, — иронично поддела ее Шура.
— А я буду! — вдруг вырвалось у Алены, уязвленной тем, что все проигнорировали ее сведения о Монте-Карло.
— Где ты будешь? — спросила Шура.
— А везде! — ответила Алена. — И в Париже, и в МонтеКарло, и даже в «Элит»!
— Будешь, будешь, деревня! Особенно в «Элит»! — презрительно усмехнулась Зарема.
— Ага, я деревня! — вспыхнула Алена. — Только я в деревне такому выучилась, чего никто из вас, городских, не может!
— Это чему же?
— А я могу, как статуя, застыть и хоть час не двигаться!
— Да ладно врать!
— А на что поспорим?
— А на что хочешь!
— Отвечаешь за слова?
— Отвечаю! — завелась и Зарема.
— И на сто баксов отвечаешь?
— Но и ты отвечаешь! — сказала Зарема. — Если двадцать минут не простоишь статуей, отдаешь сто баксов!
Алена вышла на сцену, показала на часы с кукушкой. Было без двадцати два.
— Только тихо! — приказала Алена всем, и так притихшим от любопытства. — Полина, хлопни в ладошки, это будет начало.
И изготовилась — стала в позу дискоболки.
Полина хлопнула ладонями, и Алена замерла.
Танцорки подошли к ней — сначала с недоверчиво-скептическими улыбочками, а потом с изумлением.
Алена стояла совершенно неподвижно, не моргая, не шевеля ни бровью, ни ресницами.
Кто-то дотронулся до нее, хотел пощекотать…
Кто-то помахал руками перед ее глазами…
Глядя прямо перед собой, Алена не шевелилась, не моргала и не дышала.
Зарема смотрела на часы с кукушкой.
Стрелка шла…
Девушки стали трогать Алену, звать ее, кричать ей в уши:
— Эй, деревня, проснись!
— Классно стоишь!
— Эй, у тебя что, паралич?
Алена стояла не шевелясь, не моргая и даже не слыша их…
Менеджер Костя, войдя в зал, остановился в двери.
Зарема с беспокойством смотрела, как стрелка приближается к двум часам.
Ровно в два выскочила кукушка и крикнула свое «Ку-ку!».
Полина зааплодировала Алене, за ней стали аплодировать и остальные.
Алена от этих хлопков пришла в себя, вышла из транса, заулыбалась.
Девушки захлопали ей еще громче.
Алена подошла к двухметроворостой Зареме и протянула руку:
— Гони бабки!
— Да пошла ты! — презрительно ответила Зарема, вставая над Аленой во весь свой рост, как Голиаф над Давидом.
На что Алена с криком «Ах так?» подпрыгнула и вцепилась Зареме в волосы.
Но тут подскочил Костя:
— Девки, девки! Отставить! — и, оттащив Алену в сторону, спросил у нее: — А ты в любой позе можешь так стоять?
— Ну! — подтвердила Алена.
— Не «ну», а можешь или нет?
— Ну, могу!
— И долго?
— А хоть час!
— Не врешь? — усомнился Костя. — А как ты это делаешь?
— Меня учили, есть система.
— А сотку баксов за вечер хочешь делать?
— Смотря чем.
— Стань на четвереньки!
Алена уставилась на него подозрительно.
— Стань, стань! — сказал Костя. — Не надломишься!
Алена нехотя стала на четвереньки.
— Так, неплохо… — сказал он. — Только чтоб спина ровной была, горизонтальной!
Алена выпрямила спину.
Сняв с журнального столика стекло, Костя положил его на спину Алене и, любуясь своей выдумкой, отошел, как художник перед полотном.
— Класс!
9
Через неделю в клубе загремел туш, и Костя в смокинге и при бабочке вышел на сцену перед закрытым занавесом.
— Дамы и господа! Внимание! Клуб «Монте-Карло» приготовил вам сюрприз! Такого вы еще не видели! Необыкновенное зрелище! Фантастический трюк с шампанским и фруктами! Занавес!
Занавес взлетел, открыв зрителям сцену. На сцене, на круглом подиуме с колесиками, Алена, полностью обнаженная, стояла на четвереньках, держа на спине овальное стекло и изображая собой скульптуру-«столик».
— Дамы и господа! — Взмахом руки Костя подавил смех в зале и продолжил с серьезной миной на лице: — Приглашаем вас в мебельный салон нашего клуба! Экспонат номер один! Античный греческий столик. Такие столики служили украшением интерьеров в Древней Греции. Да и сегодня такой предмет может украсить любую гостиную нового русского бизнесмена…
Тут — под смех зала — Костя крутанул столик, демонстрируя посетителям казино все его прелести. И продолжил тоном экскурсовода на выставке мебели:
— Несколько слов об использовании этого столика в быту. На него можно ставить шампанское…
Конечно, на сцену немедленно вышла полуобнаженная стриптизерка и поставила на Алену-«столик» бутылку шампанского и бокалы.
— А можно, — сказал Костя, — положить фрукты…
Еще одна полуголая стриптизерка, выбежав на сцену, поставила на «столик» большую вазу с фруктами.
— Возле него, — сказал Костя, — удобно смотреть телевизор… — Он сел в кресло и положил ноги на «столик». — А теперь — следующий предмет! Прошу барабанную дробь!
Под барабанную дробь занавес упал, и Костя, выйдя перед занавесом на авансцену, объявил:
— В нашем антикварном магазине вы можете приобрести самые редкие вещи. Например, мавританскую статуэтку под названием «Женщина в позе подношения». Прошу!
Взлетел занавес, открыв сцену, на которой обнаженная Алена стояла мавританской статуэткой с подносом на ладонях.
Зрители зааплодировали.
Алена стояла не шелохнувшись.
— Но и это не все! — сказал Костя. — Дамы и господа! Сегодня вы имеете редчайшую возможность приобрести действительно бесценные античные произведения искусства…
Он хлопнул в ладоши, занавес упал и тут же взлетел, а на сцене Алена уже стояла в позе Афродиты.
— Новое «Рождение Афродиты»! — победно объявил Костя. — Вы думаете, она живая? Ничего подобного! — Костя хлопнул в ладоши перед глазами Алены, но Алена и не моргнула. — Видите? Это чистейший мрамор со дна Эгейского моря! — Он стал гладить Алену по плечам, по груди. — Обратите внимание на белоснежные формы, созданные неизвестным скульптором древности…
Публика ревела от восторга.
Алена стояла в позе лотоса, Статуи Свободы, русалки и еще бог знает кого.
Костя, развивая успех, сочинял на ходу:
— Наш салон открыт с девяти вечера до пяти утра семь дней в неделю! Приходите семьями, приводите друзей, делайте индивидуальные заказы на девушку-«столик» или любую скульптуру по вашему выбору!
Алена, «ожив», кланялась и принимала аплодисменты.
А через несколько дней, сидя на почте, писала домой в письме:
«Дорогие мои! Пишет вам ваша дочь и сестра Алена. Я нашла свою дорогу в жизни. Теперь я так зарабатываю, что уже купила себе новый плейер, а маме прокладки…»
И действительно, трюк Алены стал пользоваться популярностью. Ей аплодировали и заезжие знаменитости, и местные крутые, и сотрудники районной администрации. Она стала настоящей звездой клуба, у нее завелись деньги, и она уже позволяла себе погулять днем по магазинам, потратиться на красивое белье, косметику, бижутерию…
Во время одной из таких прогулок она наткнулась на небольшую очередь девушек, стоявших у дверей «Бракопосредническое бюро “Женихи из Европы”». Там она и записала свое звуковое видеописьмо: «ЗДРАВСТВУЙТЕ, ДОРОГОЙ НЕЗНАКОМЫЙ ЖЕНИХ! ПОСЫЛАЮ ВАМ ЭТО ВИДЕОПИСЬМО, ЧТОБЫ ВЫ ВИДЕЛИ, КАКАЯ Я ЕСТЬ». Но это был так, мелкий и проходной эпизод ее тверской жизни, а обычно, отработав свой номер в клубе «Монте-Карло», она возвращалась в пустое общежитие в дальней комнате бомбоубежища и, слушая по новому плейеру все ту же Патрисию Каас, продолжала рисовать на стене своего принца, который так стремительно укатил от нее в Долгих Криках на своем роскошном кабриолете…
Однажды на рассвете в это общежитие забежала Зарема.
— Слушай, «звезда»! — сказала она Алене. — Хватит дурью маяться! Там на тебя такой жених запал — ну просто завал! Денег немерено! Хочешь заработать?
Алена вынула из ушей наушники.
— Что?
— «Что, что»! — передразнила Зарема. — Мужика я тебе нашла. Хочешь заработать?
— Я же сто раз говорила: я девушка.
— Дура ты, а не девушка! — психанула Зарема от перспективы потери комиссионных.
— Ну и пусть! — согласилась Алена. — Лучше я буду всю жизнь столиком стоять, чем это.
И все шло хорошо, и клуб продолжал процветать, пока не произошел один случай. Как-то приехали из столицы крутые парни, заказали в кабинет «мавританку», то есть Алену в позе мавританки на коленях с подносом в руках и коньяком на этом подносе. Оказалось, что они назначили в этом кабинете «стрелку» местным товарищам. Те пришли, и сначала у них шло цивилизованное толковище.
— За что будет базар? — спросили местные.
— За Долгие Крики, — сказали столичные.
Алена, недвижимо стоя на коленях с подносом в руках, насторожилась.
— А какие у вас претензии? — цивильно спросили местные.
— А такие, — отвечали столичные. — Мы три года пробивали разрешение строить гольф-клуб в этой экологически чистой зоне. Столько бабок вложили! Проект утвердили! По проекту — деревню сносим, засаживаем все канадской травой, делаем вертолетную площадку. К нам весь дипкорпус уже записался и половина начальства из Завидова. Гольф теперь — самый шик!
— А с чего вы взяли, что Долгие Крики ваши? — спросили местные. — Это мы Долгие Крики сносим. Вот бумага. У нас землеотвод, уже подписанный под строительство коттеджей.
Стоя неподвижной «мавританкой» между двумя спорящими сторонами, Алена с ужасом вслушивалась в этот спор о судьбе ее родных Долгих Криков.
— Да кто вы такие? — горячились столичные. — Вы понимаете, что мы на федеральном уровне?
— А мы на областном, — ухмылялись местные. — Вы что, не знаете, что теперь вся власть в регионах?
— Но у нас постановление!
— А у нас землеотвод! Это мы пробили решение деревню снести, жителей отселить!..
— Ну, козлы! — хрипло вырвалось у Алены, про которую все в пылу спора давно забыли.
— Что?! — оскорбились местные, глядя на столичных и хватаясь за пистолеты. — Кто козлы? Мы козлы?
При виде оружия главарь столичных тут же выхватил свою пушку, и они стали палить друг в друга.
Алена, стоя «мавританкой», зажмурила от страха глаза. Прямо перед ней гремели выстрелы, сыпалась штукатурка со стен, кричали раненые, чья-то кровь брызнула ей в лицо, а под потолком вдребезги разлетелась люстра, засыпав комнату осколками хрусталя…
Алена, оцепенев, продолжала стоять статуей, в ужасе вращая глазами. И только когда пальба прекратилась, в кабинет ворвались бравые охранники с криками:
— Хватит! Все! Постреляли и будет! Счас «скорая» приедет! А кто живые — валите, пока менты не замели.
Оставшиеся в живых бандиты тут же сбежали, а появившиеся санитары «скорой помощи» стали выносить убитых и раненых.
— Стойте! — остановил Костя врача. — А девку? Девку сначала!
— Какую еще девку? — спросил врач.
— Да вот эту, статую!
Санитары уставились на Алену, по-прежнему стоявшую статуей голой «мавританки». Глаза у «мавританки» были неподвижны.
— А она что? Живая? — изумился врач.
— Была живая. А сейчас не знаю… — Костя стал тормошить Алену: — Алена, вставай! Все уже…
Но Алена не шевелилась.
Врач подошел к ней, ударил по щекам. Алена не двигалась. Он пощупал ей пульс, потом щелкнул зажигалкой и посветил в зрачок.
— Она жива, но в шоке, в ступоре, — поставил он диагноз и поднес к носу Алены нашатырь.
А когда и это не помогло, он сделал ей укол и насильно влил в рот коньяк из бутылки, да такую дозу, что Алена тут же пришла в себя, дико повела глазами из стороны в сторону и затрясла головой — ее стал бить озноб.
Костя притащил скатерть из клубного ресторана, укрыл ее.
— Послушай, — сказал он. — Я к тебе хорошо отношусь, ты знаешь. Но сейчас ты должна исчезнуть. Просто исчезни и все.
Алена захлопала глазами и произнесла сквозь стучащие зубы:
— К-как «исчезни»? А г-где мне ж-жить?
— А ты знаешь, чей базар ты слышала? Пойми: им свидетели не нужны. Так что лучше сама исчезни по-быстрому, иначе завтра исчезнешь навсегда. Поняла?
Пошатываясь, Алена пошла в комнату-общежитие собирать свои вещи. И обнаружила, что под матрацем нет ее потайного узелка, в который она прятала свою бижутерию и заработанные деньги. Хлопая глазами, Алена обвела взглядом своих соседок, но те индифферентно отвернулись, а с улицы уже послышался вой милицейской сирены, и Костя вбежал в комнату:
— Алена, скорее! Менты! Если к ним попадешь, тебя братки достанут! Бегом!
Алена — в одном платье, с сумкой под мышкой — в ужасе выскочила из клуба через черный ход — в ночь, в проливной дождь и пронизывающий ветер.
На улицу, из парадных дверей клуба, освещенных неоновой рекламой с силуэтом танцующей Мэрилин Монро, санитары выносили носилки с пострадавшими в перестрелке, а из-за угла, завывая сиренами, сюда летели милицейские машины с включенными мигалками.
Костя подтолкнул Алену в спину:
— Пошла! Бегом! Спасайся!
И вот она бежит — проходными дворами, по лужам, сквозь дождь, прячась от лучей «скорой помощи» и фар летящей на нее милицейской машины, — бежит все дальше и дальше от «Монте-Карло»… Вот выскакивает на трассу Москва — Петербург, проходящую через центр города, и отчаянно голосует летящим по шоссе машинам… Но и грузовые фургоны, и легковушки проносятся мимо, обдавая ее валами воды из луж…
Услышав новый вой милицейской сирены, Алена в панике перебегает на противоположную сторону улицы и, размахивая руками, преграждает дорогу машине, летящей с другой стороны.
Машина притормозила, и Алена, распахнув дверцу, плюхнулась на переднее сиденье.
Водитель — худощавый сорокалетний брюнет — в сомнении осмотрел ее обвисшие мокрые волосы, размазанную по лицу косметику и насквозь промокшее платье.
В этот момент к их машине с воем сирены приблизились милицейские мигалки.
Брюнет перевел взгляд с Алены, которую била дрожь, на эти мигалки, снова посмотрел на Алену, усмехнулся и нажал на газ.
Машина покатила сквозь дождь.
В стороне, поодаль была видна суета милиции у «Монте-Карло»: там, помимо милицейских машин, стоял теперь «черный воронок», и милиционеры при свете своих мигалок сажали в него всех работников клуба.
Алена в ужасе вжалась в сиденье.
Брюнет увеличил скорость и миновал опасное место.
Алена перевела дух.
— Тебе куда? — спросил брюнет.
— Т-туда… — Алена неопределенно показала вперед, ей было все равно.
— Лично я еду в Питер, — сообщил брюнет.
— Я т-тоже, — продолжала дрожать Алена. — Только у м-меня нет д-денег…
Брюнет посмотрел на воду, стекавшую с туфель Алены на коврик его дорогой машины, но промолчал.
— А вы м-можете п-печку т-теплее в-включить?
Брюнет включил обогреватель на полную мощь и направил поток воздуха на Алену.
Алена вся подалась к теплу, стала сушить волосы.
Брюнет вел машину, искоса поглядывая на нее.
— Ну, рассказывай! — сказал он вдруг.
— Что? — испугалась она.
Он усмехнулся:
— Все, и только честно.
Алена стала лихорадочно думать, что бы соврать, но тут в кармане у брюнета зазвенел телефон, и брюнет достал из кармана свой мобильник.
— Алло! Я? Я еду в Питер, только что Тверь проскочил… А когда нужно?.. На счетчик?.. И где он теперь?.. Я понимаю, что срочно, но раньше чем к утру я не приеду…
Алена между тем стала приводить себя в порядок: достав из сумки косметичку, откинула щиток с зеркальцем, причесала свои почти высохшие волосы, подкрасила карандашом глаза…
А брюнет продолжал телефонный разговор:
— А визы и паспорта когда?.. А прикрытие будет? Нет? Это нехорошо… Так, ну и сколько мне?.. Ладно, договорились.
Брюнет дал отбой, повернулся к Алене и обнаружил, что за это время она из мокрой курицы превратилась в симпатичное юное существо.
— Однако! — заметил он удивленно, но тут же перешел на деловой тон: — Значит, так. Я возвращаюсь в Москву. — И притормозил перед разворотом на шоссе. — Выходишь?
— А можно я с вами?
Брюнет пожал плечами и, разворачивая машину, замурлыкал себе под нос песню Макаревича «Вот новый поворот, что он нам несет — пропасть или брод?».
Когда они проезжали Тверь, Алена снова вжалась в сиденье, но оказалось, что там, у «Монте-Карло», все уже было закончено — санитары уехали, милиция исчезла, и только неоновая Мэрилин Монро сиротливо мокла над дверью под дождем.
— Слушай, — сказал вдруг брюнет Алене, — а ты была за границей?
— Не-а… — призналась она.
— А хочешь прокатиться?
Алена вспомнила принца, который тоже предлагал прокатиться, и усмехнулась:
— В Монте-Карло?
Брюнет удивился:
— Ну, в общем, в ту сторону… Как, ты сказала, тебя зовут?
Алена посмотрела на него и сказала:
— Только предупреждаю: я девушка.
10
Рассветная Москва — солнечная и без всякого дождя — стремительно летела навстречу машине под лихую мелодию «Русского радио».
Брюнет и Алена сидели в «БМВ», машина катила по Ленинградскому проспекту, затем по Тверской.
Алена вертела головой из стороны в сторону, восхищаясь Москвой.
В экспресс-фото возле Белорусского вокзала брюнет сделал несколько ее паспортных фото. Затем, лихо свернув с Тверской в одну из боковых улиц, заехал во двор многоэтажного офисного здания и остановил машину перед полуподвальной дверью с вывеской:
ФОНД ПОДДЕРЖКИ ВОЗДУШНЫХ ПУТЕШЕСТВИЙ В ЗАЩИТУ МИРА И ПРОГРЕССА
Вытащив ключ из замка зажигания и оставив Алену в машине, он вышел из авто и нырнул в дверь фонда.
Поскольку радио в машине замолчало, Алена достала из сумки свой плейер, надела наушники и снова взлетела с Патрисией Каас…
Между тем брюнет, войдя в подвал Фонда поддержки воздушных путешествий, прошел, кивнув охранникам, в глубину коридора, открыл какую-то дверь и оказался в зале профессионально оборудованного тира.
Здесь, в просторном бункере с выкрашенными в черное стенами и с кабинами для стрелков, оборудованными компьютерными экранами, регистрирующими попадания в цель, тренировался сам председатель фонда — моложавый крепыш с ранней залысиной. Стоя в стрелковой кабине, он расстрелял мишень в противоположном конце тира и, когда она упала, снял с головы наушники, протянул брюнету свой пистолет.
— Хочешь попробовать?
Брюнет взял пистолет и тут же, не дожидаясь, пока завтиром установит новую мишень, повернулся к цветным плакатам с портретами Клаудии Шиффер и Шэрон Стоун, висевшим на боковых стенах тира. Подняв пистолет, он навскидку положил все пули в глаза и переносицу Клаудии Шиффер.
Председатель фонда усмехнулся:
— И не жалко в такую красотку стрелять?
— Как видишь, — ответил брюнет. — Стальное сердце бьется ровно, в руке не дрогнул пистолет.
В тир вошла секретарь председателя — деловая стильная женщина в роговых очках.
— Паспорта готовы, — доложила она и передала председателю новенькие паспорта.
Тот полистал их, проверяя, и сказал брюнету:
— Фотки.
Брюнет передал ему свои и Аленины паспортные фотографии. Брюнет глянул на них, спросил:
— А что это за телку ты берешь с собой?
— Для прикрытия, — ответил брюнет.
— Как ее фамилия? — поинтересовалась секретарь председателя.
Брюнет пожал плечами.
— Но мы должны в паспорт вписать, — сказала секретарь.
— Она в машине сидит, пойди сама узнай. — И председатель передал ей паспорта и фотографии, а брюнета кивком головы пригласил следовать за собой.
Вдвоем они вошли в потайную, за тиром, комнату. Здесь председатель открыл сейф, спрятанный за вращающимся шкафом со стрелковым оружием. В сейфе лежали стопки стандартных банковских пачек стодолларовых купюр. Доставая деньги и выкладывая их на стол, председатель спросил:
— Куда положишь?
— А сумки никакой нет? — поинтересовался брюнет. — Женской желательно.
Председатель поднес к губам «уоки-токи»:
— Жанна, принеси свою дорожную сумку. — И, достав из сейфа пистолет, спросил у брюнета: — Пушку возьмешь? «Глок»!
Считая пачки с деньгами, брюнет отмахнулся:
— Обойдусь.
Вошла секретарь, молча положила на стол дорожную женскую сумку и вышла.
— Пойдет? — спросил председатель.
Брюнет кивнул и стал складывать в эту сумку деньги, продолжая вполголоса считать пачки:
— Двадцать три… двадцать четыре… двадцать пять…
— Значит, так, повторяю, — сказал председатель. — Ты должен быть в Марбелье, в Пуэрто-Пескуэро, до пятого числа. Яхта называется «Санта Агата». Эти звери посадили его в трюм и поставили на счетчик: пятого денег нет — отрезают одно ухо, шестого нет — режут второе, седьмого денег нет — отрезают голову. Волки позорные!.. Он, конечно, тоже не прав — королевский дворец в Марокко грабанул с арабскими братками, а потом кинул их не по понятиям, увел их долю. Но и они не правы! Чтобы уши резать! Нет, общак своих не бросает…
Брюнет уложил в сумку последние пачки.
— Тут восемь сотен, — сухо сообщил он.
Председатель бросил на стол еще пять пачек.
— Вот, это твой полтинник. Ну, ни пуха?
Через несколько минут, помахивая сумкой, брюнет вышел из подвала фонда и подошел к своей машине со стороны Алениной дверцы.
— Эй, красотка! — сказал он ей. — Видишь эту сумку? Если по дороге спросят чья — скажешь, что твоя, ясно?
Алена, подергивая плечами под песню Патрисии Каас в наушниках, безразлично кивнула.
Брюнет прошел к багажнику своего «БМВ», открыл его, извлек оттуда ящик с автомобильным инструментом и небольшой чемодан, затем поднял ковровый половик и снял боковую панель, за которой оказался паз между багажником и крылом машины. В этот паз он просунул сумку с деньгами и еще утопил ее вглубь, в поддон. Поставил панель обратно, прикрыл половиком, вернул багаж на место, хлопнул крышкой багажника и сел в кабину, к рулю.
Вставил ключ в замок зажигания и повернулся к Алене:
— Пристегнись.
Алена пристегнулась ремнем, он тоже.
Брюнет уже собрался повернуть ключ зажигания, но задержался.
— Дай-ка твою сумочку, — приказал он Алене.
— Зачем?
— Давай, давай! — потребовал он, взял ее сумку, открыл и стал рыться в ней. — Я не люблю сюрпризов на таможне — наркотики, бриллиантики… — Тут он извлек из сумочки пустую бутылку из-под «Балтики» и удивился: — А это тебе зачем?
— На всякий случай.
Брюнет, пожав плечами, вернул Алене сумку и бутылку.
— Значит, так, — объявил он. — Наш маршрут: Брест, Варшава, Берлин, Париж и далее везде. При этом Россию, Белоруссию и Польшу мы должны проскочить за сутки. Следовательно, остановки только по форс-мажору. Ясно?
— Да. А что такое форс-мажор?
— Форс-мажор — это стихийные бедствия: наводнения, ураганы, землетрясения, понос и малая нужда. Еще есть вопросы?
— Ага. Мы чё — будем спать в машине?
— О «спать», — сказал брюнет, — не может быть и речи, я спешу. И еще запомни: по паспорту я Андрей Серов. — Тут он завел машину, поставил ногу на педаль газа и добавил: — Ну что? Перекрестимся на дорогу?
Оба перекрестились.
Он нажал на газ, и машина сорвалась с места.
Минутой позже они уже миновали зоопарк, спустились к Москве-реке и с Краснопресненской набережной вымахнули на мост и Кутузовский проспект, ведущий на запад, в Европу.