— Нет, стоп, крестьяне — пример неудачный, — машу я руками на Юлика. — У них уклад был такой, что без телесного присутствия друг друга — не выживешь! Общинный дух же… Жили несколькими семьями на одном дворе, да еще работники тут же жили часто, и вспахивал сообща землю, и за скотиной ухаживали… А сенокос? А в ночное ходить, у костра сидеть байки травить? Все это удаленно по зуму не сделаешь!
— О, срочно напиши об этом сенсационном открытии! А то народ нынче не в курсе! — хохочет Юлик. И я с тоской понимаю, что могу опять не успеть сказать самое важное. Самое важное для меня. Юлик оказывает мне спасительную услугу, он — мой исповедальный терапевт. Я знаю, что он вечная для всех опора и поддержка и не злоупотребляю. Но… это тайный мотив каждой нашей встречи, я могу выговориться, хотя и корю себя за шкурный интерес. Однако мои планы могут рухнуть, ведь на горизонте маячит разорившийся Даниил…
— Юлик, я хотела… не знаю, уместно ли сейчас…
— Совершенно уместно! — категорически прерывает мои топтания самостийный доктор. — Здесь так уютно и безалаберно — как раз то, что нужно.
— … я не знаю, с чего начать, чтобы не слишком ужасно прозвучало… хотя ты говоришь, что наша психологическая раковина изнутри всегда страшнее, чем снаружи! В общем… а что если то, что случилось с Митей — это родовое возмездие? Это мне вчера пришло в голову! Вот понимаешь, у меня один прадед священник, и он был репрессирован, и моя любимая бабушка Зоя, его дочь…в общем я в детстве любила именно эту бабушку, а другую… не то чтобы… но ее муж, мой дед, был… работал в НКВД. Я никогда не говорю об этом. Ребенком очень боялась его, хотя он ничего плохого не делал, просто пил в своей комнате и бормотал… Мне было так плохо и тоскливо в их доме, хотя я бывала там редко, но даже в это короткое пребывание я мечтала поскорее уехать оттуда и оказаться у другой, любимой бабушки… Мама в наши редкие разговоры об этом дедушке, своем отце, уверяла меня, что его судьба очень трагична, что никого он, конечно, не расстреливал — но ведь она не могла это знать наверняка… Что его якобы "завербовали" после армии — а он-то мечтал стать журналистом, и, боже, как она радовалась, когда я поступила на журфак — чтобы, по ее мнению, осуществить мечту ее несчастного отца… Меня это смущало и удивляло, я никак не могла взять в толк, как неприятный и чуждый мне человек хотел заниматься тем же, что и я… И все же я видела в этом светлую кульминацию.
— Так я не пойму — в чем же возмездие? — тихо спросил Юлик.
— В том, что… я же не любила дедушку. Не любила их дом… Не то что другие внуки! И поэтому он решил возложить возмездие за свои грехи на меня… Это вроде как естественно, что отдуваться будет тот, кто остался тебе по сути чужим…
Юлик закончил с излишним старанием мешать сахар в кофе и вдруг резко и нервно отодвинул от себя чашку.
— Но ведь это же чушь какая-то! Ты полагаешь, что человек отходит в мир иной и там, значит, решает — ага, вот такой-то родственничек не относился ко мне с должным почтением, дай-ка я его нахлобучу возмездием! И пишет, значит, заяву в небесную канцелярию… Ужас! Это ж прямо советская бюрократическая система и то самое НКВД там наверху, по-твоему?! Не сказать, чтобы я был фанатом какой-либо религиозной концепции, и не представляю Тот свет вещественно и зримо, но такая картина мне точно не по нутру. К тому же дедушка, может, наоборот тебе благодарен за то, что ты исполнила его мечту!
— Благодарен?… Ох, вероятно, я перегнула палку. Мысль изреченная есть ложь, сам знаешь, — растеряно бубнила я. — Но меня так пронзило это мрачное открытие!
— Вот поэтому всему живому на Земле необходима обратная связь. Начинаешь рассказывать, рассуждать вслух — и понимаешь, какую ахинею внутри себя вырастил! Дружище, я понимаю, что сказать легко… но давай ты сожжешь, как энцефалитного клеща, эту свою несуществующую вину. Пусть она сгорит в костре здравого смысла! Все эти "родовые проклятья", возмездия, сглазы и порчи… Вера в них — миазмы нашей низменной природы. Ничего этого нет. И даже если есть в той или иной преломленной форме — но не в Митином случае. Все, что я знаю о нем, все, что видел в нем сам, слышал от тебя или от кого-либо еще — все это говорит мне о выполненном предназначении. Не всем для этого предназначения нужно прожить лет восемьдесят или даже сорок… кому-то достаточно и двадцати. Он как стрела или луч, он жил стремительно и глубоко, он сосредоточил на себе столько любви, вобрал ее в себя, словно образцы теплых животворящих энергий, и полетел с ней в космос. Может, он там, сейчас делает из нее новую музыку…
— Как ты думаешь… он предчувствовал, он знал об этом?
— Думаю, что да. Только это не то знание, которое можно рассказать кому-то или самому себе. Это… как быть матрешкой и чувствовать, что ты в другой матрешке, которая больше тебя, но между вами — целая вселенная, прослойка пространства и времени… Но всякий раз, когда упадешь духом, напомни себе, просто скажи шепотом: предназначение!
***
На обратной дороге я ностальгически слушала в такси томную элегию "Вуаяж" в исполнении… если честно, я так и не поняла, Дизайлерс — это мужчина это женщина. И меня пронзило — все ж таки какой гуманной была эпоха невинного диско 80-х, и не только по той мелодике мы тоскуем. Никому тогда не было дела до интимных подробностей исполнителя, и всяк под нее отплясывал — и суровый апологет патриархата, и лютый любер-гомофоб, который тогда еще не знал о своих фобиях. Красивый бархатный голос манил нас каким-то смутным путешествием в сладко неизвестном направлении, возвышая наши детские помыслы, и мы не ведали грязного любопытства. Где ты теперь, дивноголосая птица… конечно же, ты женщина, но можешь быть кем угодно, тебя одну не портит эта гендерная неопределенность.
Таксист из солнечного Кыргызстана тоже разомлел и завел сказочную песнь о своей причудливой жизни, о том, что он-де сирота, и воспитала его добрая няня, а работал он до недавнего времени в Эмиратах, в охранниках у шейха… Сколько лет прошло, а царские охранники на моем пути не переводятся, подумала я и соскользнула было внутрь себя, в размышления. Но не тут-то было, посланник шейха вкрадчиво потребовал, чтобы я в отместку рассказала о своей жизни, о том, есть ли у меня муж и дети. И ведь сколько существует вариантов вежливого уклончивого ответа… Но нет, меня почему-то несет на рифы! Хотя мы столько раз с Алешей тренировались на этот случай! Я сидела в слезах и объясняла ему, что не выхожу на улицу именно из-за этого окаянного вопроса! Именно потому что меня страшит даже туманная его вероятность! Я читаю ее в пустых и страшных глазах жителей Деревни Фу, куда нас забросила невозможность платить столичным зажравшимся квартировладельцам. Да понимаю я, что им до меня никакого дела! Понимаю… но все равно боюсь!
Алеша с деловитостью человека, решающего вопросы, и с легкой ноткой "нам бы ваши проблемы", цитировал мне статью конституции, номера которой я не могу запомнить. Номер заслоняет часто упоминаемая в кинематографе американская пятая поправка. В общем, это все к тому, что по закону мы имеем право хранить молчание. Алешина терапия помогает: я представляю, как в житейском или светском разговоре я вдруг умолкаю, сославшись на конституционное право… и вот как, по-вашему, складывается разговор дальше? "Бабушка, а зачем тебе такие большие зубы? Деточка, разреши-ка я воспользуюсь 51-й статьей Конституции…" — примерно в таком духе?
А Алеше того и надо — смеха сквозь слезы. Он меня повернул в другое русло, он свою миссию выполнил, его совершенно не волнуют детали.
И вот наступил, так скажем, страховой случай, которого я так боюсь, и самое время воспользоваться пятой или какой там еще поправкой, но право остается невостребованным. Потому что для русского психотипа куда более священным является право не хранить, а нарушить молчание — и чтобы за это ничего не было! Право на безнаказанную и безответственную исповедь. И я рассказываю о Мите этому смешному и трогательному фантазеру, который ведь совершенно бескорыстно наплел мне баек о шейхе — заплачу-то я ему по корпоративной таксе вне зависимости от талантов рассказчика. Меня всегда подкупала выдумка не из корысти, а из любви к искусству, ведь это же зародыш писательского дара!
Я рассказываю о Мите, намагниченная и окрыленная Юликом, а таксист вдруг ему в тон вторит о… предназначении. И о том, что никто не умирает. Я дарю ему свою книжку, так и не дождавшуюся обедневшего Даниила — таксист в тихом благоговейном восторге! — я ж всегда как коробейник, со своим товаром, который раздаю бесплатно, Юлик прав. Бывает, что потом обнаруживаю, что розданное бесплатно продается где-нибудь на барахолках за деньги. И даже за приличные! Сначала у меня дух сводило от обиженного шока, а потом я присмотрелась к ценам… и вспомнила, что Митя на все мои роптания о нравах и временах советовал: "Забей!" И только теперь я прочувствовала мудрость этого совета.
И решила "забить" на тот случай, если таксист тоже закинет мою виршу на авито. Ему я прощаю, с ним я говорила, как с родной душой. И уже было последняя дверца открылась — собралась поведать о бессмысленном подвиге, о тайном побеге, о том, что пока и Юлику рассказать не решилась… Но впереди спасительно забрезжило наше временное пристанище и спасло меня неизвестно от чего. Ведь случайных исповедников, как и штатных, идеализировать не стоит.
4. Запах ирисок
— Вы слышали о Филатовых? Понимаете, я имею некоторое отношение к этой семье… — слышу я нервный, но настойчивый голос. Спросонья — еще ни кофейной росинки в организме! — вспоминаю о Леониде Филатове и корю себя за попсовые мечты о сенсации. Вот, дескать, получай теперь вместо княжны Анастасии тайного потомка с Таганки! Экая дурь… Потом всплывают в туманных архивах сознания некие купцы Филатовы и их больница, но голос решительно прерывает мои грезы:
— … это двойники царской семьи. Понимаете, это ведь именно их расстреляли в Ипатьевском доме. Вы должны знать, вы же из Екатеринбурга.