У каждого сложившегося писателя есть свои излюбленные темы, навеянные либо непосредственными жизненными впечатлениями, либо какими-то особыми интересами и пристрастиями. В творчестве Борисова громче других звучат две повторяющиеся темы, связанные с изображением реальной жизни и жизни, отображенной в искусстве. Первая воплотилась в цикле автобиографических и мемуарных произведений, вторая — в повестях и рассказах, посвященных писателям и композиторам.
«Весьма возможно» и «Сеанс окончен» — так называются автобиографические повести о детстве, написанные еще в тридцатых годах. Правда, Миша Басков и Леонид Борисов не одно и то же лицо, хотя в основу повествования положены реальные жизненные факты. Тревожная предреволюционная обстановка, события 1905 года и годы реакции — все это Борисов хорошо запомнил и показал глазами мальчика из трудовой рабочей семьи. В судьбе родных Миши Баскова отражаются, как в капле воды, заботы, треволнения и надежды многих тысяч рабочих семей, втянутых в водоворот событий, потрясших устои самодержавия. Быстро взрослеющий мальчик по-своему воспринимает все происходящее и, сталкиваясь на каждом шагу с общественными несправедливостями, учится отделять истину от лжи. Его чуткое детское сознание и есть тот особый угол зрения, под которым рассматриваются изображаемые события. Наблюдательному подростку далеко не все ясно, но читатель сам сделает за него нужные выводы.
Среди многочисленных произведений Леонида Борисова едва ли не самую большую группу составляют романы, повести и рассказы о невыдуманных героях — классиках литературы и музыки. Психология творчества, отношение искусства к жизни, история великих художественных замыслов — вот что его в первую очередь интересует. Но при этом он действует как художник, а не как исследователь. Жизненная правда сочетается у него с выдумкой, достоверный фактический материал, когда подсказывает развитие сюжета, подчиняется творческому вымыслу.
Искусство имеет свои условности и умирает, когда становится фотографией. Роман или рассказ о выдающейся личности не может и не должен подменять научного жизнеописания. Поэтому к биографическим романам Леонида Борисова нельзя подходить с такими же мерками, как, скажем, к книгам из серии «Жизнь замечательных людей». Равным образом было бы ошибкой видеть в его повестях о композиторах Римском-Корсакове («Золотой петушок») и Рахманинове («Щедрый рыцарь», «Цветы и слезы») своего рода учебное пособие по истории русской музыки, а в рассказах о писателях — пособие по русской литературе.
Сборник рассказов, составленный автором для юных читателей, не случайно озаглавлен «Свои по сердцу». Это именно те писатели, которые на протяжении десятилетий были жизненными спутниками Борисова. Каждый из них, от Гоголя до Грина, оставил глубокий след в его сознании и помог найти себя в литературе.
В некоторых случаях писатель передает свои личные впечатления. С Куприным он встречался в Гатчине, когда был еще подростком; Блока вместе с другими «начинающими» он провожал до дому после литературных вечеров; Горький отметил его первый роман; с Грином он сталкивался в редакциях и у общих знакомых. Но, независимо от того, реальный или вымышленный факт составляет основу замысла, Борисову удается всякий раз воссоздать атмосферу художественного творчества и найти характерные оттенки, соответствующие человеческому облику, психологическому складу, настроениям того или иного писателя.
Преобразующая сила искусства стирает грани между тем, что случилось на самом деле, и тем, что порождено воображением художника, ибо искусство есть продолжение жизни. Так, по-видимому, следует понимать злоключение с молодым Гоголем, которое предвосхищает печальную историю Акакия Акакиевича Башмачкина («Шинель»). Так можно понять и мытарства юноши Некрасова в Петербурге, где сам он живет впроголодь и сталкивается на каждом шагу с горем и нищетой («Чрез бездны темные»). В грустной созерцательности старика Тютчева мы угадываем настроения, отразившиеся в его проникновенных философских стихах о человеке и природе («Вечерняя заря»). Затаенные страдания Чехова, живущего в предчувствии близкой смерти и окруженного чуждыми по духу людьми, запечатлены в рассказах «Ялта» и «Антон Павлович». Настроения Александра Блока, старающегося понять «музыку Революции», и тех людей, которые вдохновили его на создание поэмы «Двенадцать», хорошо уловлены в рассказе «Чудесный гость».
Леонид Борисов впервые публикует в этом сборнике несколько новых рассказов о Федоре Ивановиче Шаляпине.
Начало «шаляпинскому циклу», непосредственно примыкающему к «Своим по сердцу», было положено в 1951 году блестящей новеллой «Шутка». Великий русский певец и актер, с его изумительным даром перевоплощения, умением создавать потрясающие по жизненной правде образы, рисуется в разные периоды его творческого пути — и на сцене, и в бытовом окружении. Мы видим его в деревне на отдыхе, встречающим восход солнца могучей песней, которую подхватывают крестьяне всей округи («Росистое утро»), и среди друзей-артистов в Петербурге и в Саратове, и в «коронной» роли Бориса Годунова в парижском оперном театре.
Совершенно неважно, был ли такой случай, когда Шаляпин нечаянно сыграл злую шутку с петербургским извозчиком, представ пред ним в гриме Мефистофеля, а потом разыскал его и пригласил в театр, чтобы загладить свою вину. И кто знает, так ли на самом деле гениальный актер «вживался» в образ царя Бориса, и правда ли, что он исцелил своим пением больную женщину. Ведь важна в таких произведениях не достоверность факта, а совпадение художественного восприятия с неповторимой индивидуальной сущностью высокоодаренной личности.
Вымысел писателя соприкасается, а иногда даже и сливается с жизненной правдой. Трудно бывает установить, придуман ли Борисовым тот или иной эпизод, или он был в действительности. Да и незачем искать опровержения или подтверждения сюжетов его рассказов в биографических источниках. В данном случае мы должны верить художнику, а верить художнику — значит верить правде искусства. Изображаемые события из жизни русских писателей и Ф. И. Шаляпина правдоподобны, а следовательно, могли быть.
То же самое можно сказать и о романтической повести «Волшебник из Гель-Гью» (1945), посвященной Александру Грину. Действие происходит в Петербурге 1913–1914 годов. В изображении Борисова Грин превращается в благородного рыцаря, чем-то напоминающего Дон-Кихота. Он стремится увидеть жизнь освобожденной от «свинцовых мерзостей» и от всяческой скверны, и это резко отделяет его от петербургской литературной богемы предреволюционных лет. Повесть написана в том же романтическом ключе, что и книги Грина, уводящего в мир пленительных фантазий, где невозможное становится явью, где осуществляются все желания и сбываются все мечты. В будничную, прозаическую жизнь писателя врывается волшебная сказка. Легенда, творимая искусством, воспринимается им как нечто реальное, как часть его собственного бытия. Таким хочет видеть Грина Борисов. Таким он предстает в «Волшебнике из Гель-Гью» и в рассказах «Возвращение» и «Прогулка».
Биографические романы о прогрессивных писателях Запада — Жюле Верне и Стивенсоне, чьими произведениями уже много десятилетий увлекаются сменяющиеся поколения молодых читателей, — относятся к числу наиболее популярных книг Борисова. Оба романа написаны с настоящим поэтическим вдохновением и художественной выдумкой. Автор верен себе. Образ писателя, не во всем совпадающий с научным истолкованием его личности и творчества, начинает жить на страницах книги самостоятельной жизнью. Но, в отличие от повести о Грине, романы «Жюль Верн» (1955) и «Под флагом Катрионы» (1957) опираются на документальные источники и охватывают не короткий отрезок биографии, а весь жизненный путь героя.
Жюль Верн открыл поэзию науки и создал научно-фантастический роман. Его пылкая фантазия основана на безмерном преувеличении того, что уже намечалось в действительности. Главная тема творчества Жюля Верна — борьба человека за овладение Вселенной — была подсказана реальными успехами научных знаний. Науку, которая наделила человека могуществом и помогла ему проникнуть в тайны природы, французский писатель сделал своей музой. Избрав героем романа знаменитого автора «Необыкновенных путешествий», Борисов столкнулся с иными творческими задачами, нежели в повести о Грине и рассказах о русских классиках.
Жюль Верн на самом деле не совершал тех или иных поступков и не высказывал тех или иных мыслей, которые приписывает ему Борисов, но, читая книгу, мы невольно начинаем верить, что в определенных обстоятельствах он мог поступить именно так, мог произнести именно эти слова. Образ великого фантаста как бы сливается с его творчеством и не противоречит нашему представлению о Жюле Верне, несмотря на то, что писатель и в этом романе не поскупился на выдумку.
Многие главы построены как психологические новеллы, связанные с общим замыслом и сюжетом. Особенно удачен эпизод, рисующий первую встречу Жюля Верна с прославленным романистом и драматургом Александром Дюма. Запоминаются образы издателя Этцеля, отца писателя — Пьера Верна и матери — Софи Верн. Что касается выдуманных персонажей — Барнаво старшего и младшего, Блуа, Жанны и некоторых других, — то они не только не мешают автору, но, напротив, помогают ему показать Жюля Верна более разносторонне и в различных жизненных обстоятельствах, более полно и эмоционально раскрыть его внутренний мир.
— Я создаю образ, который живет своими законами и своей жизнью, — сказал Леонид Борисов автору этих строк. — Мне хочется видеть Грина и Жюля Верна такими, как я их себе представляю. Но это, конечно, не значит, что они были такими в действительности. Я писатель и оставляю за собой право на вымысел. Некоторые из читателей писали мне, что не представляют теперь Жюля Верна без Барнаво. Значит, придуманный Барнаво удался, значит, он был нужен. Мне хотелось вложить в его уста собственные мысли, которые нельзя было вложить в уста Жюля Верна…