— Ну-ну, — проговорил профессор Айзенштат. — О каких еще событиях вы намерены поведать нам за оставшиеся часы поездки?
— Об отделении Западной Фландрии от Восточной, — ответил я. — Если вы, конечно, не против.
— Спаси вас Бог, — вздохнул профессор. — Скажите, в ваших словах бывает хоть крупица правды? Или вы все на ходу выдумываете?
— А вам не все равно? Или я неинтересно рассказываю?
— Нет, отчего же, — усмехнулся профессор. — Рассказываете вы интересно. Занимательно, во всяком случае. Но ведь людям хочется знать факты, а не ваши измышления.
— Если людям хочется знать факты, — отрезал я, — пусть полистают справочник. А я — экскурсовод, а не справочное бюро.
По приезде в Брюссель мы разместились в очень неплохой четырехзвездочной гостинице, причем номер мой оказался на одном этаже с номерами большезубой девушки, ее родителей и Риты с супругом Максом. Макс и в самом деле напоминал кота — сытого, ухоженного, ленивого, может быть, даже кастрированного. Он то и дело впадал в какое-то блаженное оцепенение, вальяжно щурился и только что не мурлыкал. Рита обращалась с ним, как с любимым домашним питомцем, оберегая от невзгод и напастей окружающего мира:
— Максик, сядь поудобней… Максик, поправь шарф, ты простудишься… Максик, оставь чемоданы, в отеле есть носильщики.
Макс был, скорее всего, ровесником Риты, но выглядел гораздо старше своей моложавой супруги, и я никак не мог понять, что нашла эта красивая, умная и энергичная женщина в котообразном муже с темпераментом выложенного на блюдо студня. Пока тот дремал в номере или созерцал малопривлекательный пейзаж в окне, Рита успела развесить вещи, переодеться и обежать всю нашу группу, сообщив, что через час нас ожидает автобус для обзорной экскурсии по Брюсселю. В автобусе Макс снова погрузился в дрему, и я, присев позади него и Риты, едва удержался от искушения гаркнуть ему что-нибудь в ухо.
— Все на месте? — осведомилась Рита. — Прекрасно. Позвольте мне представить нашего брюссельского гида Снежану. Она будет сопровождать нас в экскурсии по городу.
— А Миша? — неожиданно спросила большезубая девушка.
Родители с укоризной взглянули на нее, что-то сердито прошушукали, девушка смутилась и покраснела.
— Не волнуйтесь, Миша без работы не останется, — усмехнулась Рита. — Он будет нашим экскурсоводом в музее и, может быть, добавит что-то от себя, пока мы будем гулять по городу.
— Вы даже не представляете, насколько от себя, — заверил я Риту.
Тем временем микрофон взяла Снежана. Это была высокая и чудовищно худая женщина лет тридцати с прямыми черными волосами и такими же черными глазами.
— Добри ден, — произнесла она почему-то с акцентом. — Рада приветствовать на вас в Белгия.
— Что она на нас рада? — шепотом спросил я у Риты. — К чему такое эротическое начало?
— Она болгарка, Миша, — также шепотом ответила Рита.
— В каком смысле «болгарка»? — не понял я. — Шлифовальная машина?
Рита, не удержавшись, прыснула. Снежана покосилась на нее с легким недоумением. Рита смущенно улыбнулась ей и повернулась ко мне.
— Миша, уймитесь, Бога ради, — тихо проговорила она. — Вы меня ставите в неловкое положение.
Автобус тронулся и покатил по брюссельским улочкам.
Откровенно говоря, для европейской столицы выглядел Брюссель несколько однообразно и даже провинциально. Снежана вещала что-то о Лакенском дворце, где проживал бельгийский монарх, о соборе Святых Михаила и Гудулы, о брабантской готике и фламандском барокко. Голос ее звучал монотонно, сильный акцент и болгарские словечки, обильно пересыпающие русскую речь, превращали информацию в забавную невнятицу. Особенно приятно было услышать, что «Брюксел не толко столица на Белгия, но и седалище на множество международни организации».
Наконец мы остановились невдалеке от Гран-Плас, центральной площади старого города, вышли из автобуса и продолжили путешествие пешим ходом. Площадь была великолепна. Почти вся она утопала в огромном цветочном ковре, окаймленном старинными, необычайной красоты строениями. Под нависающим пасмурным небом цветы выглядели чужеродно и празднично. Снежана снова затарабарила — о ратуше, о Хлебном доме, о зданиях гильдий. Скучающей цепочкой наша группа пересекла площадь, свернула на прилегающую улочку и остановилась у фонтана с маленькой скульптурой Писающего мальчика. Мальчик с самым сосредоточенным выражением лица журчал в раковину небольшого фонтана и делал вид, что ему совершенно не до туристов.
— Пред вами, — сообщила Снежана, — одна от главных достопримечателности на Брюксел — Маннекен Пис, или Маленьки Жюльен. Легенда голосит, что в четырнадцати век во время Гримбергенска война одно детято попикало на враже войско.
— Что попикало? — переспросили из толпы.
— Детято… Э-э… Дитя. Ребенок. — Снежана смутилась. — А по друго предание детято попикало на горящи боеприпасы и изгасило пожар.
— Разве можно таким образом потушить целый пожар? — изумился кто-то.
— Еще как можно, — вмешался я. — В свое время в Москве не нашлось маленького, но отважного любителя пописать, и та сгорела от копеечной свечи. У каждого города должен быть свой Писающий мальчик.
Снежана с удивлением глянула в мою сторону и продолжила повествование о крошке Писе. Когда она предложила проследовать дальше, я опять подал голос:
— У брюссельцев, к слову, есть немного странная традиция: если вы хотите благополучия в семье и достатка в доме, нужно потереть Писающему мальчику то место, откуда проистекает его слава. Сами понимаете — Европа.
— Это уж чересчур! — раздался рядом со мною знакомый голос профессора Айзенштата. — И давно ли, позвольте узнать, возникла эта традиция?
— Только что, — невозмутимо ответил я. — Но люди уже трут. Посмотрите: еще немного — и у ребенка начнется бронзовая эрекция.
В самом деле, многие из нашей группы, кто украдкой, а кто и откровенно, потирали «детяту» пиписку.
— Чего не сделаешь для дома и семьи, — философски заметил я. — Не хотите присоединиться, профессор?
— Благодарю, — ответил профессор Айзенштат. — У меня дома все в порядке. Да и с головой пока тоже. Что еще вы намерены предпринять с нашей группой? Убедите ее вскарабкаться на Атомиум?
— Вы меня пугаете, профессор, — покачал головою я. — Даже в мой извращенный ум не могла забрести столь изощренная фантазия. Пойдемте, мы отстаем от группы…
Группа наша, между тем, разделилась на две части: одни послушно плелись за Снежаной, другие образовали мою свиту. В их числе были большезубая девушка, следующие по пятам за ней родители и профессор Айзенштат, которого мои бредни по какой-то неведомой причине привлекали больше исторически достоверных сведений от Снежаны.
— Миша, ну что ж вы ничего не рассказываете? — улыбнулась мне своей лошадиной улыбкой большезубая девушка.
— Честно говоря, — я ответно улыбнулся, — мне просто неловко отбивать хлеб у нашего брюссельского гида. Но если вы настаиваете.
— Пожалуйста, — попросила она.
— Что ж, с удовольствием. Тем более что мы находимся в местах, где на каждом камне невидимыми буквами начертано: История. Например, в этом доме, — я указал на четырехэтажное здание в стиле барокко, — родился автор знаменитой «Легенды об Уленшпигеле» Шарль де Костер.
— Неужели? — тихо и с иронией проговорил профессор Айзенштат. — Для меня это приятная новость.
— Для меня тоже, — столь же тихо ответил я.
— Шарль де Костер, — продолжал профессор Айзенштат, — если вас это не смутит, родился в Мюнхене.
— Да? — искренне удивился я. — Ну, это он, конечно, погорячился.
— Кхм-кхм, — привычно кашлянул профессор.
— Миша, а в этом доме кто родился? — на сей раз очень своевременно вмешалась большезубая.
— Многие, — ответил я. — Очень многие. Родились, жили, умерли… Слушайте, — я шепнул ей на ухо, — давайте незаметно отстанем от остальных. А то ходим, как детсадовцы за воспитательницей.
— А. разве так можно? — удивилась она.
— Нужно. Вы зачем в Бельгию приехали?
— Как зачем? Что-то увидеть, что-то узнать.
— Много же вы увидите и узнаете с этой дурацкой экскурсией. Чтобы увидеть и узнать, надо бесцельно бродить, нырять в переулки и закоулки, присесть в каком-нибудь баре и выпить пива или кофе. И наступит момент, когда город вам скажет сам: «Привет, будем знакомы».
— А как же родители? — девушка с сомнением глянула на мамашу с отцом. — Они будут волноваться.
— И отлично, — заверил я ее. — Это нормально, когда родители волнуются о своих детях. Дайте руку.
— Зачем?
— Дайте.
Она робко протянула мне руку, я ухватился за нее и довольно ловко утащил свою большезубую добычу с улицы в переулок.
— А теперь бежим, — велел я.
Мы промчались по переулку, свернули в следующий, затем еще в один.
— Все, — сказал я. — Можем спокойно прогуливаться. Пока они нас хватятся и снарядят по нашим следам погоню, мы уже будем вне зоны их бдительности.
— Куда вы меня затащили? — полуиспуганно-полувосторженно поинтересовалась моя спутница.
— В Чрево Брюсселя.
— Куда?
— Да не пугайтесь вы. Это такой райончик возле Гран-Плас, где полно всяких кафешек, забегаловок, ресторанчиков и пивных. Посидим где-нибудь, я вас пивом угощу.
— Я не люблю пива.
— А вы его пробовали когда-нибудь?
— Нет.
— То есть вы его платонически не любите.
— Как это?
— Вот и я не понимаю — как. Про платоническую любовь слыхал, а с платонической нелюбовью сталкиваюсь впервые. Вас как зовут?
— Лиля.
— А вы знаете, Лиля, что писал Оноре де Бальзак Эмилю Золя? «Быть в Брюсселе и не попробовать бельгийского пива — все равно, что побывать в Париже и не влюбиться». Правда, на момент смерти Бальзака Эмилю Золя было всего десять лет, но читать он уже умел.
Мы углубились в чрево Брюсселя, поглотившее нас с той веселой прожорливостью, которую фламандские живописцы так любовно запечатлели на своих полотнах. Отовсюду неслись запахи свежей выпечки и кофе, жареного мяса и колбасок, рыбы и прочей