– Ну-ка, скажи еще раз адрес, – попросила я.
– Дегтярный переулок, прямо под гостиницей «Минск», – вежливо ответила девочка и принялась проталкиваться к выходу.
На следующее утро, едва стрелки часов подобрались к цифре девять, я вошла в просторный холл школы. Довольно полная, пожилая гардеробщица, сдвинув на кончик носа очки, пришивала вешалку на черную куртку. Увидав меня, она улыбнулась.
– Вот ведь поросята, не снимают куртки, а сдергивают, вешалки рвут и бегут потом: «Тетя Надя, пришей, мама ругаться будет». Так и шью всю смену. – И она вновь улыбнулась.
– Скажите, а где директор?
– Ступайте на второй этаж.
Я поднялась по крутой лестнице наверх. Небось директриса на уроке, но она оказалась на месте. Целый час я самыми черными красками описывала Кирюшкину судьбу. Наконец Татьяна Алексеевна вздохнула:
– Ладно, уговорили, хотя и не положено в середине года, но парнишке надо помочь. Идите в 39-й кабинет, там учительница математики, Милочка, то есть Людмила Геннадьевна, скажите – я послала. К ней в класс и пойдет ваш пострел.
К трем часам дня я уладила все формальности. Написала заявление о приеме, забрала из старой школы документы, привезла их в новую и побродила по широким коридорам. Из классных комнат не доносилось истерических криков, а во время перемены галдящая детская толпа не дралась и не ругалась, наверное, в этой школе скандалы не в чести.
Окрыленная успехом, в четыре часа я входила в редакцию журнала «Вера». Вернее, редакции как таковой не было. Сотрудники занимали всего три небольшие комнатки в старом, явно дожидающемся сноса четырехэтажном здании. Толкнув первую дверь, я тихонько спросила:
– Где можно найти Рагозина?
– Не знаю, – ответила женщина в бордовом костюме.
– Колю? – поинтересовался парень, одетый не по сезону в белые джинсы.
– Да, – обрадовалась я.
– Он уволился, в другое место перешел.
– Куда?
Парень пожал плечами:
– Понятия не имею.
– Кто-нибудь знает?
– Может, Валя? – предположила женщина.
– Точно, – щелкнул юноша пальцами, – идите в соседний кабинет и спросите Титову.
Я послушно дернула другую дверь. В крохотном пятиметровом пространстве еле-еле уместилось два не слишком больших стола и парочка простых стульев. Место справа пустовало, слева правила гранки худощавая девушка со старомодным пучком на затылке. Компьютера не было, сотрудница действовала по старинке, вычеркивая шариковой ручкой ошибки.
– Вы Валентина Титова?
Девушка подняла ненакрашенные глаза и губами без признаков помады коротко ответила:
– Да.
– Хочу видеть Николая Рагозина, скажите…
– Зачем? – перебила Валя.
Выслушав историю про письмо, она открыла ящик, вытащила сигареты и сообщила:
– Колю не ищите, его нет.
– Как – нет, – испугалась я, – умер?
– Считайте, что скончался.
– Не понимаю…
Валя зачиркала зажигалкой и сухо произнесла:
– В этом мире его нет!
Я расстегнула куртку, бесцеремонно протиснулась в кабинет, плюхнулась на свободный стул и заявила:
– Никак в толк не возьму, о чем вы говорите.
Титова закашлялась. Я терпеливо ждала, пока Валентина утихла, вытерла выступившие слезы, трубно высморкалась и сообщила:
– Коля удалился от мира, ушел в монастырь.
– Куда? – ахнула я.
– В монастырь, – повторила Титова, – монах он теперь. Всегда был ненормальный, посты держал, праздники соблюдал, на работу частенько опаздывал. Его наш главный начнет ругать, а Николаша глазки в пол и лепечет: «Простите, на литургию ходил».
Одно слово – блаженный. Домой едет – всем нищим подаст. Сколько раз я над ним смеялась и говорила:
– Эти, «люди неместные», богаче тебя в сто раз, бизнес у них такой – нас жалобить.
Но Коля только качал головой.
– Господь велел делиться.
Дальше – больше. Николай принялся отдавать страждущим все, что имел – одежду, деньги, еду.
– Мне много не надо, – бормотал он, – две пары башмаков сразу не наденешь и две шапки тоже.
Потом он отпустил бороду с усами, перестал стричь волосы, пользоваться одеколоном и дезодорантом. А год тому назад ушел в монастырь.
– Адрес знаете?
Валентина вытащила растрепанную телефонную книжку и забормотала:
– Где-то был, ага, вот оно. Казакино!
– Что?
– Городок такой, Казакино.
– Это по какой дороге?
– Понятия не имею, – отрезала Титова и добавила: – Я даже не знаю, там ли он!
Домой я вернулась расстроенная. Монастырь! Неужели в наше время еще кто-то прячется от мира за крепкими стенами, чтобы проводить дни в молитвах?
– Принесла вкусненького? – поинтересовалась Юля.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я, аккуратно укладывая на стул у входа пакет с яйцами.
– Ну тортик или кекс…
– Нет, ничего сладкого, но если хочешь, сейчас испеку пирог, яйца есть, мука тоже…
Но не успела я докончить фразу, как Муля, полная радости и не знающая, куда деваться от счастья при виде любимой хозяйки, подпрыгнула и со всего размаха плюхнулась на стул. Мешочек, набитый яйцами, жалобно хрустнул. Желтая жижа потекла на пол. Мопсица, недоумевая, подняла лапу и поглядела на нее.
Прибежавшие Ада и Рейчел не растерялись и принялись бодро слизывать «омлет».
– Уйди с глаз долой, – вскипела я.
Мопсиха обиженно засопела и спрыгнула вниз.
– Надо ей вымыть лапы и брюхо, – вздохнула Юля и крикнула: – Мулька, топай в ванную!
Я безнадежно посмотрела на пакет. Может, нам вообще не покупать яиц? А то последнее время они дальше прихожей не попадают.
Подхватив оставшиеся сумки, я втащила их на кухню и принялась рассовывать продукты. В ту же секунду из коридора донесся бодрый голос Сережки:
– Кушать дадут? Надеюсь, на ужин будут котлеты!
Великолепно зная, что сейчас произойдет, я заорала как ненормальная:
– Нет, стой! – и вылетела в прихожую.
Но поздно. Со словами: «Как нет? У нас нечего поесть?» – Сережа со всего размаха сел на стул.
Раздался треск, это раздавились чудом уцелевшие несколько яиц.
– Идиот! – в сердцах воскликнула я.
– Что я сделал-то? – изумился он и встал.
Желтые капли стекли на пол.
– Что это? – еще больше изумился парень.
– Яйца, – коротко ответила я.
– Яйца? Чьи?
– Куриные. Лежали на стуле, сначала Муля прыгнула, а потом ты сел!
– Так это не я идиот, а вы дурынды, – заявил Сережка, – не убрали вовремя, теперь брюки стирать.
– Да уж, – вздохнула я и пошла за тряпкой, но не успела добраться до ванной, как входная дверь распахнулась, и Кирюшка с радостным воплем влетел в дом.
– Погоди, остановись! – в голос взревели мы, но он уже плюхнулся на стул и принялся расшнуровывать ботинки.
– Кретин, – припечатал старший брат.
– Чего вы? – изумился Кирюшка.
– Ничего, – вздохнула Юля, – снимайте брюки, братья разлюбезные.
– Что происходит? – раздалось из-за двери, и влетела Катя.
– Не двигайся! – завопил Сережка.
А Кирюшка не растерялся и выдернул стул из-под собирающейся усесться матери. Катюша, не ожидавшая подвоха, рухнула на пол.
– Дурак, – обозлился Сережка, поднимая Катерину.
– Ну и шуточки у тебя, Кирюшка, – укорила Катя, – я чуть не расшиблась.
– Зато пальто чистое, – ответил мальчишка.
– А вот и нет, – сообщила Юля, – на полу желток размазан.
Они продолжали ругаться, а я тихонько отползла на кухню и с ужасом увидела, что вкусные и страшно дорогие пельмени «От Палыча» развалились в малоаппетитную кашу. Нет, больше ни за что не куплю яиц.
Глава 8
Городишко Казакино находился в Московской области. От станции Кратово примерно сорок минут в одышливом, воняющем бензином автобусе. Когда престарелый «Лиаз» затормозил в центре рыночной площади, я искренне удивилась. Ну кому пришла в голову идея назвать местечко из одной улицы городком.
Довольно широкая магистраль плавно стекала от рынка вниз. На угловом доме красовалась табличка «Проспект Маркса». Очевидно, демократические преобразования не добрались до Казакино, или городские власти решили не тратиться на новые указатели. По обе стороны дороги тянулись деревянные избы, покосившиеся, черные. Кое-где виднелись колодцы, скорей всего, в домах не было водопровода. Тишина стояла такая, будто жители вымерли, лишь где-то вдали истошно кукарекал петух, решивший, что на дворе раннее утро. Снег бодро хрустел под ногами, ясное солнце било в глаза, и я прищурилась. Такого чистого, искрящегося снега в Москве не увидишь, и пахло в Казакино антоновскими яблоками.
За спиной послышался треск и странное почмокиванье. Я обернулась. Большая мохноногая лошадь тащила розвальни, доверху набитые упаковками с кока-колой, пакетами засахаренного арахиса и коробками «Принглс». Я невольно хихикнула. Да, далеко зашел прогресс, вместо дров на саночках – любимая жратва американцев, отвратительная и вовсе не полезная.
Правил лошадью молодой парень в короткой светлой дубленке и темно-синих джинсах. Ноги в блестящих кожаных ботинках болтались на весу, руками в дорогих замшевых перчатках он сжимал грязные вожжи.
Увидав меня, «конюх» улыбнулся и крикнул:
– Давай, шевелись, залетная!
Я рассмеялась, юноша улыбнулся еще шире и пояснил:
– Моей «Ауди» тут нет шансов проехать, животом снег черпает, а Нюрка везде протащит…
– Где здесь монастырь? – спросила я.
«Извозчик» дернул поводья.
– Внизу, за оврагом, прямо идите, не сворачивая, как раз к воротам выйдете, только он мужской.
– Знаю, – отмахнулась я и пошла в указанном направлении.
Широкая дорога постепенно сузилась до размеров тропинки, по бокам возник лес. Тишина стояла замечательная, лишь под ногами громко и бодро скрипел снег.
Внезапно тропка резко завернула влево, открылось небольшое сельское кладбище, а за ним старая церковь из красного кирпича. В здании явно шел ремонт, стены были окружены лесами, стекол не было, но купола горели праздничным золотым блес