Иван Лазаревич похвалил Наталью и обязал ее присутствовать на всех выступлениях, на всякий случай. Пришлось бедняге изображать из себя ненормальную мамашу с семейными фотографиями. Впрочем, отношения у них и впрямь были родительские, ни о каком интиме даже речи не шло, чисто деловое соглашение, приносившее всем немалые капиталы.
Потом Иван Лазаревич скончался, но поднаторевшая в делах Наташа крепкой рукой перехватила бразды правления. Она была совершенно счастлива, жила потрясающей, необыкновенной жизнью, вышло несколько дисков с ее голосом, песни неслись из радиоприемников и телевизоров, толпы фанаток размалевывали лестничную клетку фломастерами… Иногда, засыпая, Наташа думала: «Погодите, лет через десять-пятнадцать, когда Лео придет пора уходить, мы откроем всем правду». То, что ей самой к тому времени перевалит за шестьдесят, Наташа забывала. Кстати, голос ее не претерпел никаких возрастных изменений и звучал по-прежнему ярко и сочно. Денег теперь хватало на любые прихоти, они ни в чем себя не ограничивали, отдыхать летали в Майами, и оставленную в Калуге семью Наташа никогда не вспоминала. Более того, «смазанный» начальник одного из паспортных столов столицы выдал ей паспорт на фамилию Скотинина.
Неприятности возникли только один раз, когда появился Георгий. Мужик узнал в мельтешившем на экране Лео Ско родного брата и явился в гости. Где он достал адрес, Горка не рассказывал, но пообещал разболтать всем правду про Наташу и Олега, если они ему не станут платить. Заломил Горка по своим понятиям невероятную сумму – тысячу долларов в месяц. Скотинины изобразили негодование, но после ухода парня долго смеялись. Лео получал за один концерт в ночных клубах не менее пяти штук, и один кусок не решал в их бюджете ровным счетом ничего.
Словом, судьба улыбалась. Лео встретил Настю, женился, пришлось посвятить девушку в тайны бизнеса. Но молодая жена только расхохоталась, узнав, как сладкая парочка дурит публику… Затем случилась ее болезнь, перелом ноги и… смерть.
– Для нас это был настоящий удар, – вздыхала Наташа. – Во-первых, мы искренне любили Настю, во-вторых, страшно не хотели, чтобы в газеты проникла весть о ее сумасшествии, поэтому и перевели в другую больницу, туда, где есть психиатрическое отделение для подобных пациентов. Денег заплатили уйму! Еще нам повезло, что ни в Склифе, ни на новом месте не узнали Лео. Он на сцене выглядит по-иному, парик, грим, высокая платформа. Но все равно боялись. Тут пару раз звонили, спрашивали, где Настя, так мы с перепугу другие номера клиник сообщали.
– Вам не показалось странной ее смерть? – спросила я. – Шизофрения, конечно, неприятная штука, но с ней живут десятилетиями, сломанная нога тоже не повод, чтобы отправляться на тот свет…
Наташа сдернула с крючка посудное полотенце, шумно высморкалась и спросила:
– Думаешь, мы убили ее? Конечно же, нет, еще раз повторяю, Лео очень любил жену, и потом, мы не из тех людей, что конфликтуют с законом. Ну подумай сама, с нашими-то деньгами… Сейчас полно частных психиатрических клиник, куда можно поместить больного человека, как в комфортабельную тюрьму, и забыть про него. А мы пытались лечить Настю амбулаторно, терпели ее выходки и капризы. Нам-то от нее ничего не надо было. Квартира? Ой, боже мой, да я завтра три такие купить могу.
– Все же это странная смерть, – гнула я свое.
– Да нет, – вздохнула Наташа, – нам врачи подробно объяснили. У Настюши на фоне приема психотропных средств развился тромбофлебит, она, правда, пила всякие тромбо-ассы и аспирин, да не помогло. Перелом, лежачее положение усугубили ситуацию, сгусток оторвался, и все! Олег целые сутки проплакал.
«А на следующий день отправился изображать гениального певца в «Метелицу», – ехидно подумала я.
Впрочем, скорей всего Наташа не врет, хотя сбрехать данной даме, как мне чашку чая выпить. Но Настю они и впрямь не отравили, и я видела, как Наташа и Олег суетились вокруг девушки в Склифе. И квартира им, наверное, не нужна, своих денег полно. Нет, кончина Насти – трагическая случайность.
– Бери пять тысяч баксов, – сказала собеседница, – и не болтай.
Я встала со стула и с наслаждением потянулась.
– Зря не веришь, мне деньги не нужны. На самом деле я ищу в Настином окружении мужчину по имени Егор.
– Никогда она не упоминала такого, – пробормотала Наташа. – Ее бывшего мужа звали Виктор.
– Дайте его координаты.
Наташа принялась рыться в толстой растрепанной книжке.
– Уж и не знаю, там ли он до сих пор живет, но думается, про Настю больше всех знает доктор Ростов. Знаете, с психиатром больной бывает откровенным. Во всяком случае, если какой-то Егор и существовал, то где-то в прошлом, до замужества с Олегом.
– Странно, что Настя не рассказывала о брате…
Наташа, совершенно успокоившись и безумно довольная тем, как разговор плавно отходит от ее личных тайн, словоохотливо пояснила:
– Да она терпеть не могла вспоминать детство и юность.
– Почему?
– Бог ее знает, хотя понятно. Отец и мать скончались, трагически погибли в горах, вырастила ее бабушка, которая умерла, едва Настене исполнилось шестнадцать. Жизнь, наверное, была голодной и тяжелой. Не поверишь, у нее не осталось никаких фотографий детства, даже с родителями. Говорила, будто бабуля все выкинула.
– Зачем?
Наташа пожала плечами:
– Кто же разберет? Блажь такая в голову пришла.
Мы замолчали, говорить больше было не о чем.
Потом Наташа с надеждой пробормотала:
– Может, возьмешь деньги? Мне как-то спокойней будет.
– Не надо, книжку поищи, – напомнила я.
– На, – сказала Наташа и протянула мне черненький потрепанный блокнотик. – А зачем, если не секрет, тебе этот Егор?
Недолго думая, я ляпнула:
– Она ему тридцать тысяч долларов оставила.
Наташа секунду стояла с раскрытым ртом, потом расхохоталась.
– Ну, ты горазда баки заливать!
– Не веришь?
– Конечно, нет.
– Почему?
– Да откуда у нее возьмется такая сумма? Настена полунищая была, когда за Олега замуж выскакивала, ври, но не завирайся.
Уже дома, разглядывая густо исписанную телефонную книжку, я внезапно подумала: «А и впрямь, откуда у Насти появилась такая прорва денег?»
Глава 20
Наши собаки обожают суп из окорочков с рисом, поэтому я с раннего утра отправилась на оптушку за продуктами. Муля, Ада и Рейчел с тоской смотрели, как я одеваюсь.
– Не расстраивайтесь, девочки, сейчас вернусь, погуляем лишний разок.
Из кухни выползла Муму и тоже уселась у двери.
– Хочешь сказать, что нигде не написала и готова выйти?
Болонка повернула голову влево, а Рейчел деликатно сказала:
– Гав.
– Ладно, – согласилась я, – так и быть, пошли!
Разномастная стая вылетела во двор. Местные кошки даже не вздрогнули, как сидели, так и остались у порога на ступенечках. Киски отлично знают мопсов со стаффордширихой и совершенно их не боятся. А те, привыкшие жить в одной стае с кошачьими, норовят облизать подвальных обитательниц. Вот когда на прогулку выходит такса из сорок третьей квартиры, кошечки мигом взлетают на деревья и страшно вопят. Наших же собак держат за друзей, а Муму бодро игнорируют. Собаки носились по двору, поскальзываясь на заинденевших февральских лужах. Внезапно Муля подбежала к черному прямоугольнику асфальта, где утром стояла машина Сережки, и принялась яростно облаивать место парковки и отчаянно фыркать. Через секунду к ней присоединилась Ада. Я удивилась, неужели мопсихи ухитрились учуять запах любимого хозяина?
Мы погуляли еще минут двадцать и засобирались домой. Плохая, ветреная погода прогнала от подъезда всех местных пенсионеров, и никто не говорил мне, поджимая губы: «Как вы столько собак содержите, небось зарабатываете жуткие тысячи!»
Рейчел носилась у забора, не обращая внимания на зов. Муля, Ада и Муму спокойно стояли у подъезда.
Я пригрозила терьерице поводком и велела:
– А ну, иди сюда немедленно.
Но непослушная стаффордшириха великолепно знала, что никто никогда не тронет ее даже пальцем, и не слишком торопилась.
– Вот безобразница, – обозлилась я и пошла за ослушницей. Но не успела я дойти до ограды, как тяжелая железная дверь подъезда с грохотом распахнулась и на порог выскочил высокий, тощий, картинно-рыжий парень. Волосы цвета первой июньской морковки метались по ветру, веер крупных веснушек покрывал не только нос, но и щеки, лицо было бледным, каким-то мертвенным. В руках он сжимал сумку. Не заметив собак, парень шагнул вперед и зацепил ногой Аду. Мопсиха завизжала от боли. Парень злобно прошептал что-то и еще раз ударил собачку ногой. Мопсы заплакали вдвоем. Ада от обиды, Муля за компанию.
– Ты что делаешь, негодяй! – заорала я, хватая за ошейник рванувшуюся Рейчел.
Наша стаффордшириха мирное существо. Дикая злоба просыпается в ней только, когда кто-нибудь обижает членов стаи. Восьмидесятикилограммовая собачка запросто может опрокинуть мое не дотянувшее до веса барана тело. Поэтому я зацепилась правой рукой за забор, а левой пыталась удержать стаффордшириху.
– Не смей трогать мою собаку! – заорала я, чувствуя, как вязаная шапочка съезжает к носу. – Отойди от мопсов, иначе спущу стаффа!
Парень секунду смотрел в мою сторону, и я невольно вздрогнула. У него был взгляд отморозка, пустой, холодный и какой-то равнодушно-злобный. Очень давно в детстве я случайно столкнулась во дворе с живодером, тащившим в машину воющую собаку. Так вот, тот мужик глянул на меня точь-в-точь такими же глазами.
Муля и Ада продолжали причитать, Муму просто осела у крыльца на тучную задницу. Парень широким шагом пересек двор и свернул на улицу. Я разжала онемевшие пальцы. Рейчел, словно снаряд, выпущенный из орудия, с ухающим топаньем донеслась до мопсов и принялась яростно облизывать своих подружек. Доля ласки досталась даже Муму. Подхватив под животик вздыхающую от обиды Аду, я поехала наверх. Встречаются же такие уроды! Пнуть ногой крохотную собачку, размером чуть больше кошки! Нет, следова