Пальцы Автолика пробежались по кучерявым и совсем ещё коротеньким волосикам, а затем губы припали к обители наслаждения. Умелый язык танцевал, выписывая удивительные узоры по плоти обители нимф, отчего юная жрица стонала, покрикивала и плакала слезами удовольствия. Она так извивалась и дергалась, что рука статуи Диониса не выдержала и медленно опустилась вниз.
Внутри статуи послышался приглушённый скрежет, позвякивание, а потом с лёгким стуком отворилась скрытая под мраморными листьями винограда дверца в постаменте. Глаза полубога прищурились, трясущиеся от жадности пальцы, потянулись к золотой чаше, которая не видела света солнца долгие годы. Оторвав кусок ткани от туники Исимеи, Автолик смахнул им вековую пыль. Божественное золото засверкало, засияло, отражая лучи восходящего солнца.
В отсветах разгорающегося дня лицо божественной статуи выглядело мрачной маской отчаяния. Глаза Диониса с возмущением взирали, как немытые руки его бессовестного родственничка забирают единственное стоящее сокровище Тиринфийского храма. Игра света и тени исказила благородные черты бога виноделия. В этот миг статуя была больше похожа на Фобоса — олицетворение ужаса и ненависти, гнева и страха. Лёгкая улыбка мраморных губ превратилась в оскал, который непременно бы разродился криком: «А-ну, полож на место мою чашку-сиську!» или какими-нибудь древнегреческими ругательствами, но иногда статуя — это всего лишь статуя…
Солнце окончательно воспарило над горизонтом, погладило землю своими лучами, одарило всех теплом и стерло гнев с мраморного лика. Запели птицы, ветер принёс издали аромат горных трав. Начался новый день.
Глава 16С утра…
Не у всех с утра камасутра!
Каждый, кому довелось испытать боль разлуки с любимым человеком или кто наступал ногой на гвоздь или сбивал угол мизинцем на ноге, может понять, что пережитое — одна сотая той боли, которая сидит в голове у того, кто вчера много пил. Любой звук — грохот камнепада, любое действие — сродни тринадцатому подвигу Геракла. А уж если вчерашний симпозиум оставил после себя ощущение, что весь мир кружился вокруг тебя… Утро, каким бы светлым, радостным и прохладным оно не было, превращается в наказание из царства Аида, когда малейшее движение отдает в голове ударом молота о наковальню в кузне Гефеста.
…С утра наши героини, как вы уже догадались, мучились жесточайшим похмельем. Они лениво переругивались, мысленно рвали на себе волосы, не понимая, как могли дать себя облапошить проходимцу. Наваждение какое-то! Отдаваться первому встречному — это еще куда ни шло, это ещё ладно, с кем не бывает? Но что хуже — отдать драгоценности обманщику, который и не думал ничего относить в храм. Или банде обманщиков и проходимцев! Кстати, рассказу Соллы про смену личин никто не поверил, посчитав, что та перебрала сливовки и ей всё привиделось.
…Как известно из египетских манускриптов: подобное лечится подобным. Холодное, разведённое впятеро вино, отлично лечит больную голову. К сожалению, в вина в храме виноделия не было, и женщинам оставалось лишь уповать на милость Диониса. Крепче всех оказалась Тисея, с молодости привыкшая к бурным вечеринкам. Она сходила к ручью и принесла на всех большой кувшин с водой.
— Знаете, девочки, — стала рассказывать она лежащим пластом товаркам. — А вот был со мной случай! На меня напали как-то возле Спарты. Голый мужик напал и приставил нож к горлу. Представляете? Думаю, ну все — ограбит, изнасилует, убьёт. А, нет! Сунул он мне в руку кусок пергамента и заставил громко читать, а там «Приглашаем на курсы самообороны» и адрес «Второй дом справа от оливковой рощи».
— Не напоминай про рощу, — морщась от головной боли, застонала Солла.
Анастасия с Массандрой лежали рядышком под сенью диких слив и лениво переругивались. И если амазонка выглядела вполне себе ничего, то уроженка Лесбоса, как никогда смахивала на юношу, которого злокозненные мудрецы держали на маковом молочке. Синяки под глазами, нездоровая бледность и выразительный взгляд отлично отражали хрупкую поэтическую душу.
— Вам в Играх участвовать разрешили, а вы… Поэтессы хреновы! — в сердцах произнесла Массандра.
— Так это… — попыталась, возразить ей Анастасия, но собеседница её не слушала.
— Была бы у меня такая возможность! Вот лук! — она сунула замученной островитянке под нос свой лук. — Стреляю лучше всех! Кроме Артемиды, — сразу поправила себя амазонка, зная, как ревнивы олимпийские боги, а особенно богини. — Лук есть, возможности нету, — печально закончила она.
— Так это… — наконец нашла силы закончить мысль Анастасия. — Плыви на Лесбос, стань лесбиянкой…
— Чего?!
— Гражданство наше получи, а не то, что ты подумала!
— А что так можно было?! — поразилась простоте исполнения своего желания амазонка.
— Да, таков закон. Любая женщина может стать лесбиянкой, то есть, я хотела сказать… гражданкой Лесбоса.
— Говорила мне, мама, на юриста учись! — обрадовалась амазонка. — Когда отправляемся?
— Когда скажешь, только дай отлежусь.
— Но учти! Я не из этих… не из ваших. Чтобы и не думала ко мне приставать по ночам.
— Как скажешь, — ответила Анастасия, сворачиваясь клубочком и обнимая руками голову. — А сейчас ты ко мне не приставай! Дай полежать.
— Кстати, а ты что загадала? — спросила Тисея у Соллы.
Жена торговца поведала о своих проблемах с пасынком.
— Что за чушь? Мне бы твои беды, — отмахнулась гетера.
— А у тебя, что за беда?
— Замуж надо выйти. Срочно.
— Надоела веселая жизнь в Коринфе?
— Во-первых, веселой она никогда не была. Работа есть работа. А во-вторых… Возраст у меня уже предпенсионный. Из Коринфского храма попросили. Вежливо, но…
— А на административную должность не берут?
— Звали, но не мое это в пергаментах ковыряться, лучше спрыгнуть с вершины кипариса. Ты же меня знаешь! Мы с тобой в младших классах за одной партой сидели, хоть я и старше. Меня два раза на второй год оставляли.
— Ну и мудаки там у вас, в Коринфском храме, — в сердцах сказала Солла. — Ты ж красавица! Я тебя как увидела — сначала и не признала. Думаю девчонка, какая-то, пришла. У тебя вон грудь, как у двадцатилетней.
— Спасибо, — польщено улыбнулась гетера, — но это чашки-сиськи.
— Чашки-сиськи?
— Чашка-сиська — это мастодетон, но не просто грудная повязка, а с чашечками. Сама придумала и пошила.
— И мне такое можно пошить?
— Конечно.
— А ну-ка покажи мне чашки-сиськи! — воскликнула Солла, и этот возглас ветер донес до неба и до ушей самого Диониса, еще сладко спавшего в ложе на облаке.
«Чашка-сиська? — встряхнулся спросонья бог вина. — Чашка-сиська… чашка-сиська… Точно! Надо спуститься в Тиринфийский храм и проверить, как там вообще дела. Как поживает та крошка, которую подбросили к дверям храма в корзине во время грозы. Наверное, уже подросла. Подарок ей, какой-нибудь принести надо: куклу-жрицу, игрушечный набор виночерпия. Ну, с чем там дети обычно играют?»
— …пасынка хотелось бы сплавить какой-нибудь хорошей доброй женщине, — продолжила Солла. — Подари мне чашки-сиськи, — попросила она Тисею, — а лучше патент на них давай оформим! На двоих. Помоги мне организовать артель по их продаже, а я…
Тисея ловила намеки на лету:
— Да я же старше его, наверное, лет на двадцать… ты чего…
— Так это и хорошо! — воодущевилась Солла. — Мальчик ведь рано матери лишился. Вернее вообще её не знал. Димитриос прижил его с кем-то. Вроде от жрицы какой-то.
— А что за проблема, что вы до сих пор его не женили?
— Понимаешь, свирелька у него… того…
— Можешь не продолжать. Размер не имеет значения.
Но Солла все-таки продолжила:
— …сильно большая.
— Разберемся! Но сначала… — тут Тисея ткнула пальцем в сторону рощи. — Разберемся вон с тем мужиком!
Глава 17Жулик! Пройдоха! Прохвост!
Из священной рощи, волоча тяжелую суму, выбирался измученный Автолик…
Так как гетера видела его настоящий облик и обладала хорошей профессиональной памятью на мужские лица и прочие характерные особенности, она его сразу узнала, завопив:
— Это же… Это же ОН!
Ссутулившись, Автолик стал прихрамывать и всячески пытался показать, что это он — это не он. Эта нехитрая метаморфоза немного помогла, но строго до крика «Спарта!» (шутка).
— «Бабоньки, держите его!» — закричала тетя Солла.
Этот крик отрезвил сознание нерадивого преступника лучше ледяной воды, вылитой на голову. Он был бы счастлив, обернуться орлом и улететь с добычей как можно дальше, но менять он мог только человеческие обличья.
Превозмогая головную боль, женщины бросились в погоню. Преследовательницы кричали о том, что они сотворят с Автоликом, когда догонят, и полубог не тешил себя надеждой, что это всё фигура речи — ведь, как известно, нет ничего страшнее и непредсказуемое, чем рассерженная женщина. Шансы выжить у Автолика стремились к нулю, недавно изобретенному индийцами в горных ашрамах. И, подбегая к мосту через ручей Пекис, он понял, что нужно выбирать! И выбор этот был, увы, очевиден.
Автолик хотел крикнуть: «Так не доставайся ты никому, проклятая чаша из презренного металла! И вы, никчёмные побрякушки», но получился набор звуков «йетить», и мешок полетел в сторону ручья, а полубог припустил так, что вызвал бы зависть у самого легконогого Гермеса! Автолик дышал, высунув язык, больше походя на собаку, чем на полубога. «Деньги, денежки, деньжули, золото, серебро, бронза, камешки!» — эти слова с желчной горечью неслись в его голове.
…Исимея тем временем горька плакала, умываясь слезами. И коленопреклоненно молилась у алтаря Диониса, глядя на мозаику с множеством отвалившихся камешков, в которой с трудом угадывалось изображение бога виноделия верхом на леопарде.
— Ээ… девушка! Отвлекитесь на секунду от рыданий.
Исимея обернулась.
— Дионис! — обрадовано вскрикнула она и снова захлюпала носом.