Большинство художественных произведений, включённых в настоящий том, написано по горячим следам событий, непосредственно в годы войны. Повесть К. М. Симонова «Дни и ночи» раскрывает духовные истоки небывалой стойкости и мужества советских воинов в период грандиозной Сталинградской битвы. Повесть Л. М. Леонова «Взятие Великошумска» впервые в годы войны отразила неудержимый порыв наступающих советских войск. В рассказе А. Н. Платонова «Одухотворённые люди» показана несгибаемая сила духа героических защитников Севастополя. Эти повести и рассказы успели принять участие в Великой Отечественной войне, они являлись мощным средством патриотического воодушевления, яростно сражались за победу.
Первым боям Великой Отечественной посвящён рассказ В. П. Беляева «У старой заставы». В рассказе Е. И. Носова «Красное вино Победы» неразрывно слиты боль тяжелейших утрат и ни с чем не сравнимая радость победы.
Документальный раздел книги построен по хронологическому принципу в соответствии с периодизацией Великой Отечественной войны, принятой в советской исторической науке: I период — с 22 июня 1941 года до 18 ноября 1942 года, II период — с 19 ноября 1942 года до конца 1943 года, III период — с начала 1944 года до 9 мая 1945 года. Здесь наряду с воспоминаниями наиболее крупных советских военачальников помещены официальные документы, отражающие важнейшие решения партии и правительства в период войны, фронтовые корреспонденции, сводки Совинформбюро, письма военных лет. Конечно, в одном томе невозможно показать всю исключительно богатую героическими свершениями историю Великой Отечественной войны. Поэтому мы стремились отразить в этой книге наиболее важные, решающие события военного времени, развернуть перед читателем широкую картину священной войны нашего народа с гитлеровскими захватчиками, за честь, свободу и счастье всех людей на земле.
Владимир БеляевУ СТАРОЙ ЗАСТАВЫ[4]
...Пограничная тропа, вырвавшись из густого леса, подводит нас к развалинам старой заставы.
На остатках её стен — оспины снарядных осколков, чёрные потеки термита. По ним можно представить себе всё напряжение внезапного боя, завязавшегося за маленький клочок пограничной земли июньским рассветом 1941 года...
Заходим в кирпичное здание и слышим громкий мужской голос. В ленинской комнате расположились пограничники. Перед ними у стола, держа в руках раскрытую книжку, стоит худощавый сержант Демидов.
Он читает:
«Об одном прошу тех, кто переживёт это время: не забудьте! Не забудьте ни добрых, ни злых. Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за вас. Придёт день, когда настоящее станет прошедшим, когда будут говорить о великом времени и безымянных героях, творивших историю. Помните — не было безымянных героев. Были люди, у каждого своё имя, свой облик, свои чаяния и надежды, и муки самого незаметного из них были не меньше, чем муки того, чьё имя войдёт в историю. Пусть же павшие в бою будут близки вам, как друзья, как родные, как вы сами...»
Мы слушаем Демидова и припоминаем: «Откуда это? Не о советских ли пограничниках, нёсших до него боевую службу на этих же рубежах, он читает?» И вдруг вспоминается: да это же чешский коммунист Юлиус Фучик, учившийся мужеству у советских людей, из тёмной камеры гестаповского застенка на Панкраце говорит перед смертью устами молодого чекиста Демидова. Говорит о своё, о всех бойцах революции, честных людях великого времени, а значит, и о пограничниках, павших героями здесь, у Западного Буга, летом 1941 года за то, чтобы будущее было прекрасным...
События начала Отечественной войны на этом участке границы, где слышали мы прочитанные вслух слова Фучика, до недавнего времени были слабо изучены.
...В то самое время, когда гитлеровцы на сопредельной стороне посыпали песком улицы Кристынополя, Грубешова и других пограничных городков, чтобы ночью бесшумно подвести свои танки до самой реки, на заставе, расположенной в пяти крестьянских хатах возле притока Буга, послышалась музыка.
Старшина заставы Иван Григорьев, уроженец Пскова, поманил на воздух заместителя политрука токаря ленинградского завода имени Свердлова Петра Бродова и сказал ему:
— Зачем сидеть в духоте? Погодка установилась как по заказу! Забирай баян — поиграем...
Бродов вышел с баяном в яблоневый сад и присел на скамейку.
Свет полной луны пробирался сквозь листву, освещал дорожку. Бродов, глубоко вдыхая свежий воздух, глядел на деревья, усеянные завязавшимися плодами, и думало том, что в этом году будет обильный урожай фруктов. Тем временем старшина принёс «хромку», и друзья заиграли для начала «Катюшу». Знакомая мелодия долетела до старой мельницы, стоявшей около плотины у освещённого луною озера. Она пробиралась в гущу леса, что сплошной стеной подходил к заставе. Звуки баяна и гармони растекались по лугу, ведущему к реке. Слышали музыку и немцы на той стороне.
Вскоре под яблонями стало людно. Сюда собрались пограничники, свободные от службы. Те, кому не хватило места на скамейке, рассаживались прямо на траве.
«...Броня крепка, и танки наши быстры!» — затянул кто-то, и песня под аккомпанемент баяна и гармошки разнеслась вокруг. Потом затеяли пляску, а когда повар Юрий Тимонев стал отбивать «русского», послышались аплодисменты и на другом берегу Западного Буга.
Как раз напротив, метрах в трёхстах, была расположена немецкая застава. То ли не сменённые вермахтом немецкие пограничники не знали ещё сами, что произойдёт на исходе этой ночи, а быть может, они хотели ввести в заблуждение гарнизон советской заставы аплодисментами и одобрительным криком «хох»...
...Ближе к полуночи Бродов резко сжал мехи любимого баяна и сказал, вставая:
— Ну ладно. Повеселились — и хватит. Теперь, кому в наряд идти, готовьтесь. Остальные — отдыхать.
Придя в комнату, Бродов поставил на тумбочку баян, приготовил выходное обмундирование — утром он собирался сходить в соседний городок, — затем проверил автомат, пистолет, гранаты и лишь после этих вошедших в привычку приготовлений лёг спать.
Как тысячи других пограничников, Бродов в четыре часа ночи был разбужен орудийным грохотом. Вместе с ним соскочили с постелей другие пограничники. Поспешно натягивали брюки, сапоги. Но одеться успели немногие. Вражеский снаряд угодил в помещение заставы.
Хватая в облаках дыма и пыли оружие, запасные диски, пограничники выскакивали во двор. Многие из них были полураздеты, но с автоматами и винтовками. Некоторые воины так и остались на койках, сражённые осколками первых снарядов, выпущенных с противоположного берега в упор по заставе...
Из самой большой хаты, что стояла в центре двора, пограничник Тихомиров и заступивший часовым по заставе Фролов выкатили «максим». Но в ту же минуту осколок фашистского снаряда попал Тихомирову в горло. Пулемётчик, заливаясь кровью, рухнул на землю, освещённую багровым пламенем пожара. Пограничники бросились к Тихомирову на помощь, но было уже поздно, пока раненого несли к блокгаузу, он скончался.
Гитлеровцы вели непрерывный огонь по заставе и дотам, сооружённым в лесу на дальних тылах пограничного участка. Все хаты заставы, за исключением одной, крытой железом, сгорели сразу. В уцелевшей хате, кроме ленинской комнаты, столовой и кухни, помещался склад боеприпасов. Старшина заставы Иван Григорьев вместе с поваром Тимоневым, рядовыми Василием Барановым и Фроловым, переползая под огнём врага, перетащили в блокгауз гранаты, патроны и два ручных пулемёта. Вылили последнюю воду в кожух «максима». Достать воды больше не удалось, колодец во дворе заставы засыпало землёй и кирпичами.
Разобрав патроны и гранаты, пограничники почувствовали себя спокойнее, хотя всё вокруг полыхало. Подсчитали силы. Оказалось, что в блокгаузе 23 человека. Те, кто находился в наряде и был отрезан внезапным нападением, расположились на левом и правом флангах участка границы, остальные погибли в помещениях заставы. Погиб, вероятно, и начальник заставы, ушедший домой после проверки нарядов незадолго до нападения. Его домик, разбитый снарядами, догорал. Политрук заставы Раков находился на сборах. Казалось, лишившаяся основных командиров застава могла быть легко смята врагом. Да не тут-то было! Уцелевшие защитники продолжали оставаться на посту.
В 4 часа 45 минут фашисты прекратили артиллерийскую подготовку.
От зданий советской заставы остались лишь печки да чёрные дымоходы. Весь двор был засыпан кирпичной пылью, перемешанной с сажей.
Убеждённые в том, что ничто уже не помешает им продвигаться в глубь советской территории, гитлеровцы стали волнами переходить границу. Обстреливать их издалека не было смысла, да и лес, острым клином подходящий к самой реке, мешал вести точный огонь.
Пограничники решили подпустить поближе к себе врагов и ударить по ним с ближней дистанции — ведь так или иначе единственный путь фашистов пролегал мимо развалин заставы: передвигаться густым болотистым лесом они не могли...
...Пахнет гарью и взрывчаткой. Взволнованные, полураздетые, с лицами, грязными от ныли и пота, пограничники притаились у бойниц и в полутьме блокгауза. Всё слышнее гортанные звуки чужих команд, лязг оружия. Нарастающий шум вторжения врага не может заглушить передвинувшаяся южнее орудийная канонада.
Так начинался рассвет, разделивший жизнь на мир и войну.
...Они идут в полный рост, безусловно, уверенные в себе, развязные, наглые, уже привыкшие покорять целые народы, чужие солдаты, ведомые не менее наглыми офицерами — лейтенантами, капиталами, майорами в мундирах, украшенных Железными крестами, полученными за Польшу, за Крит, за Францию, за действия на Балканах.
Они мечтают о новых наградах и богатых трофеях и самодовольно поглядывают на подчинённых, шагающих по пыльной дороге в лёгких гимнастёрках с рукавами, засученными выше локтей. Всё идёт как нельзя лучше. Артиллеристы сделали своё дело, оставив чёрное пепелище на месте заставы, в которой ещё вчера сидели «совиет гренцшутцеы». Столько легенд распускали об их ловкости и стойкости гитлеровские разведчики из «абвера», пытавшиеся неоднократно прорваться через границу, проникнуть в тыл советской территории, а тут этих «зеленоголовых» как не бывало. Всех смело уничтожающим шквалом орудийного огня.