53. Поток катил камни, нес деревья, его волны вздымались, словно от ветра, и внизу ничего не было видно, шум же и грохот стоял оглушительный. Вместо листьев вокруг меня проносились камни, но вода была такой прозрачной, какой не бывает и в самых чистых источниках. Я в ней пробыл так долго, как мог. Когда же я вышел на берег, по всему моему телу разливалось тепло, от меня шел пар, вся кожа покраснела, и я пел пеан.[66] И когда мы возвращались, то по воле Зевса опять пошел дождь. Так совершилось третье купание.
54. Еще одно купание произошло в Элее[67] следующим образом. Бог послал меня искупаться в море, дав мне предсказание насчет корабля под названием «Асклепий», стоявшего у входа в гавань; с этого корабля я должен был броситься в воду. Дал Он мне предсказание и насчет криков матросов, и прочего, что всегда бывает при дневном отплытии, но подробностей я не помню. И вот когда я прибыл в Элею и пришел в гавань, то сразу же увидел корабль под названием «Асклепий», и когда я его увидел, то матросы на нем прокричали имя Бога. Но дул сильный северный ветер, так что, выйдя из гавани, я направился в укрытие.
55. На следующую ночь Бог снова повелел мне точно так же искупаться в море, а выйдя из воды, встать против ветра и так исцелить тело. Я знаю, что этот рассказ уже увлек многих. Но самое удивительное во всем этом — Бог, который в столь многих случаях являл мне свое могущество и прозорливость, и только потом — все то, что со мной случилось, если это кому-то интересно.
56. Кто может понять, в каком состоянии я тогда находился? Те, кто был тогда при мне, знают, как я выглядел и что со мной творилось. Уже несколько дней и ночей из моей головы текла слизь, клокотало в груди, дыхание сталкивалось со слизью и задерживалось в горле, и горло воспалялось. Я все время ожидал смерти и даже не решался позвать слугу, думая, что позову напрасно, так как умру раньше.
57. Вдобавок у меня были всяческие боли в ушах и зубах, напряжение во всех жилах, и я не мог ни принять пищу, ни извергнуть ее. И если хоть малый кусочек пищи касался глотки или нёба, то он застревал в горле, и я не мог даже вздохнуть. Кроме того, у меня была огненная боль в голове и всевозможные приступы. По ночам я не мог лежать и должен был сидеть в постели и терпеть боль, наклонясь вперед и положив голову на колени.
58. Из-за всего этого мне приходилось кутаться в шерстяную одежду и прочие покрывала. Я был ими обернут так плотно, что день казался мне ночью. Ночи же вместо дней проходили у меня без сна.
Может ли все рассказать хоть один из людей земнородных?[68]
Ведь ни пяти, ни шести лет для этого не хватит.[69] Но времени для рассказа потребуется, пожалуй, не меньше, чем для самого дела.
59. Если кто-нибудь подсчитает и увидит, сколько и какие бедствия я претерпел и с какой неумолимостью Бог посылал меня к морю, рекам и колодцам, заставляя меня противостоять зиме, то всякий скажет, что поистине все это больше, нежели чудеса. И он постигнет Божью силу и Божий промысел и не меньше оценит честь, которой я был удостоен, чем огорчится из-за моей болезни.
60. Теперь кто-нибудь уже, наверное, приготовился услышать, с чего все началось. И хотя для этого требуется времени больше, чем Одиссею для рассказа перед Алкиноем,[70] я попробую коротко обо всем рассказать.
Я выехал в Рим в середине зимы, заболев еще дома из-за дождей и холода, но не обратив на это внимания, так как я положился во всем на свою выносливость и счастливую судьбу. Когда я доехал до Геллеспонта,[71] у меня невыносимо заболело ухо, и все остальное было не лучше. Но, почувствовав небольшое облегчение, я двинулся дальше.
61. Тут начались дожди, все покрылось льдом, стали дуть все ветры. Лед на Гебре[72] только что сломали, чтобы река стала судоходной: ведь если этого не сделать, вся она превратится в ледяную сушу. Равнины, насколько хватало глаз, были заболочены. Постоялых дворов было мало, и через крыши их воды текло больше, чем снаружи с неба. И при всем этом приходилось спешить и ехать быстро, несмотря на время года и мое слабосилие. Достаточно сказать, что даже гонцы с военными донесениями нас не обгоняли. Большинство же моих слуг ехало медленно. Я сам при необходимости отыскивал проводников, и это было нелегким делом: варвары норовили сбежать, и их приходилось привлекать то уговорами, то силой.
62. От всего этого моя болезнь усилилась. Зубы мои были в таком состоянии, что я прикладывал руки к щекам, чтобы унять боль. Пищу я не принимал совсем, разве что одно молоко. Тогда я впервые испытал удушье в груди, на меня напала сильная лихорадка и другие бесчисленные недуги. Так я лежал в Эдессе у водопада.[73] Наконец на сотый день после отъезда из дома я с трудом добрался до Рима. И тут вскоре внутренности у меня вздулись, кровь застыла в жилах, озноб охватил все тело, и дыхание стало затрудненным.
63. Врачи принесли очистительные средства, и я очищался в течение двух дней, принимая слабительное до тех пор, пока оно не всосалось в кровь. На меня напала лихорадка, все было бесполезным, и не оставалось надежды на спасение. Наконец врачи сделали мне надрез по всему телу, от груди до мочевого пузыря. И когда были поставлены банки и дыхание почти прекратилось, меня пронзила нестерпимая оцепеняющая боль, и все обагрилось кровью. Я был в полном изнеможении и чувствовал, будто мои внутренности похолодели и высунуты наружу. Удушье усилилось.
64. Я не знал, что делать, так как не мог ни есть, ни говорить. Мне казалось, я непременно задохнусь. И во всем остальном я чувствовал ту же слабость. Напрасно мне давали и лекарства, составленные из частей животных,[74] и всякие другие средства. Я решил, что нужно возвращаться домой, если только хватит на это сил. Путь по суше оказался для меня невозможным, так как тело мое не выносило тряски, и мы отправились домой морем. К тому же часть нашего вьючного скота погибла от стужи, а ту, что осталась, мы продали. И вот тут произошло нечто, напомнившее случай из «Одиссеи».[75]
65. В Тирренском море тотчас же начался шторм — сгустилась тьма, подул юго-западный ветер, и поднялось безудержное волнение. Кормчий выпустил из рук кормило, а начальник и матросы в отчаянии оплакивали самих себя и корабль. Море яростно обрушивалось на нос и корму, от ветра и волн меня обдавало водой, и это продолжалось весь день и ночь.
66. Была почти полночь, когда нас отнесло к Пелориде, мысу на Сицилии. Затем мы блуждали взад и вперед по проливу. Адриатическое же море мы переплыли за две ночи и день, так как течение было бесшумным и попутным. Но когда мы уже подходили к Кефаллении,[76] вновь поднялась высокая волна, задул встречный ветер, и нас понесло туда-сюда по морю.
67. Тело мое было совершенно изнурено и разбито. А что произошло с нами в Ахейском заливе под самое равноденствие, когда опытные моряки отплыли из Патр,[77] несмотря на мое несогласие и возражения, — этого, пожалуй, не передать словами. Как и тех бедствий, среди которых все сильнее болели у меня грудь и все тело.
68. То же самое было и в Эгейском море из-за невежества кормчего и матросов, когда они, не желая меня слушать, решили плыть против ветра. Опять в зимнюю пору мы четырнадцать дней и ночей носились по всему морю. Не раз за это время нам приходилось голодать. Наконец мы с трудом добрались до Милета.[78] Я не мог стоять на ногах, у меня заложило уши, и все доставляло мне мучения. Вот так, перебираясь понемногу, мы, ни на что уже не надеясь, добрались до Смирны. Стояла уже зима.
69. Нёбо и все остальное было у меня в тяжелом состоянии. И вот собрались врачи и учителя гимнастики. Но они не могли ни помочь мне, ни понять разнообразных проявлений моей болезни. Тогда они и решили, чтобы я поехал к Горячим Источникам, так как я не мог больше переносить городского воздуха. Что случилось потом, я уже рассказал немного раньше.
70. Из-за этого всего, как я коротко и сбивчиво сейчас рассказал, и возникла моя болезнь и со временем стала все усиливаться. А по прошествии года и нескольких месяцев мы отправились в Пергам, чтобы там побывать в храме Бога.[79]
71. Вернемся же теперь к божественным купаниям, от которых мы отвлеклись, а страдания, болезни и всякие опасности оставим в стороне.
Во время одного из моих сновидений, когда я лежал между дверьми и оградой храма, Бог провещал мне такой стих:
По вечерам расцветали они у источников светлых.
После этого я натерся под открытым небом во дворе храма и омылся в священном колодце. И не было никого, кто бы не поверил в то, что он видел.
72. Через короткое время я мог бы вовсе избавиться от болезни, так как Бог являл мне знаки, с тем чтобы я переменил свой образ жизни. Да и сам я уже собирался это сделать. Но
верх одержало средь них предложенье злосчастное это.[80]
Те, кто притязали на мудрость и, казалось, чем-то из нее обладали, весьма нелепо толковали мои сны, утверждая, будто Бог ясно указывает: лучше мне все оставить как есть. Я считал, что сам понимаю эти сновидения гораздо лучше, но не хотел, чтобы думали, будто я ни с чем не считаюсь, кроме собственного мнения, — поэтому я нехотя им уступил. Но что я все понимал верно, в этом вскоре я убедился на собственном