Сердце Вари долго еще колотилось, и все не хватало воздуху, а блестящие солеными маслинками глаза ее никак не могли успокоиться и, вздрагивая, то широко открывались, то закрывались.
На каждой остановке старший сопровождающий команды Егоров, крикливый мужичок в зеленом ватнике и при нагане в кирзовой кобуре, обходил вагоны. В пульман, где ехали Варя с матерью, он не залезал. Его голова в громадной заячьей шапке виднелась над пологом вагона лишь до подбородка.
— Никто не издох? — кричал снизу Егоров, имея в виду, очевидно, только рогатых. — Глядите мне! Фронту везем — не шутки! За каждую голову военный трибунал башку сымет!
И шел дальше. Однажды, на третий день пути, задержался:
— А самим-то есть чего жрать? Или тоже сеном пробавляетесь? — выкрикнул он и засмеялся, открыв маленькие зубы под низко опущенными деснами.
Мать стала благодарить Егорова, утверждая, что они вовсе не голодны, дай только бог добраться домой.
На следующей остановке Егоров прислал буханку хлеба и котелок молока. Женщина, принесшая еду, сказала:
— Слышь, мать, ты девчонку свою вечером к пятому пульману посылай. Коровы у нас там.
Назавтра поутру эшелон задержали на разъезде. Варя помогла матери сдвинуть тяжеленную дверь, и в вагон сразу хлынул свежий морозный воздух, навстречу ему повалили редкие клубы пара.
Потом Варя открыла оконный люк и высунула голову.
Было часов восемь утра. Заиндевевшие лохматые провода и фарфоровые чашечки на телеграфных столбах отсвечивали розовым, а поле, покрытое щетиной стерни и тоже заиндевевшее, было тускло-голубым. На горизонте синел лес.
— Хорошо как! — воскликнула Варя, посмотрела вдоль поезда и тотчас отпрянула от окошка.
Егоров подошел к вагону, еще откатил дверь и прокричал, как обычно:
— Никто не издох? Глядите мне! За каждую голову военный трибунал башку сымет!
И пошел дальше, поминутно поправляя кирзовую кобуру с наганом.
Вдруг рослый бычок, лобастый, ровной рыжей масти, поддел головой поперечину и соскочил на насыпь. Ноги его разъехались, бычок соскользнул в кювет, но сразу же выбрался наверх и спокойнехонько побрел по полю, выискивая среди жесткой стерни бледно-зеленые травинки.
Не успела мать ахнуть, как Варя уже была внизу.
— Веревку, — слабым голосом крикнула вдогонку мать и бросила через люк моток толстой веревки. — Сейчас…
— Не надо, я сама, — испуганно перебила ее Варя и побежала за бычком.
Бычок стоял совершенно неподвижно, следя за ней глазами, но стоило приблизиться на вытянутую руку, мотнув головой, отбегал дальше и опять останавливался как вкопанный.
Варя пыталась и настигнуть его прыжком, и веревкой зацепить, и обойти сзади, чтобы погнать к поезду, однако рыжий бычок оказался куда хитрее и никак не поддавался на ее уловки. Варя чуть не плакала, но не от страха, от обиды и боли: уже несколько раз падала, наколола руки и на коленях набила ссадины. То, что она рискует отстать, чего так боялась каждый раз, когда бегала за кипятком, сейчас и на ум не приходило.
Вдруг она услышала:
— Упустили-таки скотину!
Варя обернулась. Егоров бежал к пульману, голося:
— Немедля выкину с ишалону и — в трибунал!
В вырезе двери показалась мать.
— Варенька! — закричала она и опустилась на колени, чтобы слезть на землю.
— Куда? — взвизгнул Егоров и схватился за кобуру.
Мать остановилась, а Егоров бросился к Варе, но позади него лязгнули буфера.
— Варенька! Варя! — страшно закричала мать.
Егоров мгновенно повернул назад. Он успел задержать мать и сам вскарабкался в вагон.
Мать билась в руках Егорова. Они что-то кричали, но слов разобрать было нельзя. А тут еще дым от паровоза к земле прижало, и весь поезд скрылся за серыми и белыми клубами.
Когда дым рассеялся, вдали быстро катились все дальше и дальше совсем уже маленькие вагончики.
Варя стояла, одинокая и несчастная, и слезы текли и текли по ее лицу, оставляя на запорошенных угольной пылью щеках две извилистые дорожки.
Вдруг она ощутила легкий толчок. Рядом, виновато понурив лобастую голову, с едва обозначенными бугорками, стоял рыжий бычок. В сердцах она замахнулась на него, но бычок не сдвинулся с места. Варя, не переставая беззвучно плакать, несколько раз обмотала шею бычка веревкой, завязала ее, второй конец затянула петлей на руке и побрела к полотну железной дороги.
За лесом угадывался по дымящим заводским трубам город, но до него было не так близко, как могло показаться в начале пути. Солнце перевалило за полдень, иней давно растаял и испарился, когда Варя с бычком, изрядно поплутав среди многочисленных железнодорожных составов на товарной станции, добрели до пассажирского вокзала.
Варя уже не плакала, но светлые дорожки так и остались на щеках. Она с опаской и надеждой всматривалась в пожилых женщин с вещами. Матери нигде не было. Ее, наверное, высадили из эшелона и передали в военный трибунал… Ничего не оставалось, как идти туда же самой с проклятым рыжим бычком, виновником всех бед.
Варя принялась читать все надписи на табличках и указателях, но слов «Военный трибунал» не встретила.
Она толкалась со своим бычком в людской толпе, и вокруг раздавался и смех, и грубые окрики, и едкие шутки.
Ее остановил солдат с красной повязкой на рукаве.
— Что за фигура? — спросил он грозно, но вдруг даже обрадовался, хотя и не смягчил строгого тона: — Полунина? Варвара?
— Да, — едва слышно вымолвила Варя, и внутри у нее все сжалось.
— Следуйте за мной! — приказал солдат и повел их в конец вокзала. То, что солдат сказал «следуйте», а не просто «иди», окончательно подтвердило наихудшие подозрения.
Они пришли в большую, давно не беленную комнату. За деревянным барьером сидел, склонившись над столом, офицер в военной фуражке с красным верхом и с красными от бессонной ночи глазами.
— Разрешите доложить? — Солдат вытянулся в струнку. — Она самая и есть, товарищ старший лейтенант. Полунина Варвара. На перроне задержал, со скотиной причем.
Варя стояла ни жива ни мертва, а бычок почему-то стал рваться. Испугался, наверное, тоже.
— Придержи, Яковлев, — бросил старший лейтенант в красной фуражке и заговорил с Варей: — С эшелона сто сорок пять — семнадцать?
— Не знаю…
— Полунина Варвара?
— Да.
— Отстала на сто третьем разъезде?
— Не знаю…
— Не знаешь, что отстала?
— На каком разъезде — не знаю.
— Ясно. Так вот, эшелон твой отправлен в девять шестнадцать, не держали его, как видишь. Придется догонять пассажирским. Только что у тебя за товарищ?
— Бычок.
— Вижу, что бычок. А откуда?
Или старший лейтенант притворялся, или он и в самом деле ничего не ведал, но только Варе становилось все легче и легче, и она даже осмелела.
— Я из-за него отстала. Он из вагона убежал. Сам, честное слово! А Егоров сказал, что высадит нас с мамой и отдаст под военный трибунал.
Из соседней комнаты выглядывали солдаты, пожилые и молодые, как тот, что привел Варю. Они с любопытством разглядывали высокую девушку — Варе на вид можно было дать сейчас лет пятнадцать, а то и шестнадцать, а не тринадцать, как было на самом деле, — и рыжего бычка на толстой пеньковой веревке; второй конец стягивал руку с посиневшими пальцами.
— Посиди, — старший лейтенант указал на широкий диван с высокой спинкой. — Что-нибудь придумаем.
Солдаты привязали бычка к отопительной батарее, и Варя присела на краешек дивана.
— Глаза видал какие? Ба-архатные, прямо погладить хочется, — услышала Варя чей-то горячий шепот и взглянула на бычка. Глаза у него и впрямь были жалобными и бархатными, и Варя погладила рыжую шерсть на тяжело вздымающемся боку.
— Будем делить, что ли? — предложил солдат с черными усиками.
— Давай, — поддержали его товарищи; все отошли от двери.
— Кому? — громко спросил кто-то, и почти тотчас другой голос приглушенно ответил:
— Леонову.
— Кому? — снова спросил тот же голос, и опять назвали фамилию, но другую:
— Яковлев.
— Яковлев, — выглянул солдат с черными усиками, — бери свою пайку.
— Отложите, сейчас, — отозвался Яковлев, продолжая разглядывать Варю.
— Кому?
В этот раз ответ задержался и прозвучал не очень уверенно:
— Мине.
— Так вот, Варвара Полунина, — сказал старший лейтенант, оторвавшись наконец от бумаг. — Отправим тебя пассажирским, часа через два догонишь своих.
Варя благодарно закивала и стала отвязывать бычка.
— Напарника придется оставить.
Варя инстинктивно прижала к себе лобастую голову.
— Нет! Нет-нет! Ему на фронт нужно. Егоров сказал…
— Ну что Егоров? — устало улыбнулся старший лейтенант. — Егоров заявил, что отстала девчонка, Полунина Варвара.
— А бычок? — растерялась Варя. — За каждую голову…
— Знаем, слышали уже, — насупился старший лейтенант и снова погрузился в свои бумаги.
— Ладно, — сказал он погодя, — попробуем товарным. — Яковлев!
— Я вас слушаю.
— На шестом порожняк стоит, пристрой. Скажи, дежурный комендант велел. Только поторапливайтесь, сейчас отправляется.
— Есть! — гаркнул Яковлев и бросился в другую комнату. Он сразу возвратился, припрятывая что-то за бортом шинели.
Они бежали втроем: солдат, Варя и рыжий бычок посередке, прыгая через отполированные рельсы, огибая пассажирские и товарные поезда, пока не добрались наконец до состава грузовых платформ и нефтеналивных цистерн.
Из-под зеленого вагона вынырнул человек в железнодорожной форме и в овчинном тулупе нараспашку, в руках он держал небольшой сундучок и фонарь.
— Главный! — уверенно обратился к нему Яковлев и стал объяснять, в чем дело.
— Замерзнет она, — сказал главный.
— Мне только своих догнать, — дрогнувшим голосом взмолилась Варя. — Маму…
— Серьезное дело, папаша, — веско подчеркнул Яковлев, — для фронта.
— Разве что на тормозную площадку, — еще сомневаясь, предложил главный. — Ко мне нельзя, да и хуже, чем здесь. Такой сифон — погибель одна!