На сей раз хохот был громогласным. Родионову даже стало стыдно. В первую очередь за собственное всхрюкивание, а уж потом за их отношение к месту, которое явно требовало тишины и покоя. Обида мертвых моряков на юмор его не беспокоила. Моряки – они и в загробной жизни моряки.
– Ух, я потом на злюке отыгрался! – Колотько погрозил кулаком туману, после чего смолк.
У часовенки их уже дожидались.
Перед кафедрой стояли два закрытых гроба, обтянутые пурпурными покрывалами с малопонятными узорами. Вполголоса переговаривались священник и местный полицейский. Лицо священника было необычайно белым и плоским, как будто его хорошенько утопили в муке, намереваясь потом зажарить. Одеяния служителя повторяли узоры покрывал: ряды волн, размазанные тошнотворные звезды, асимметричные овалы.
– Кто капитан? – спросил полицейский на безупречном русском.
– Старший помощник Иван Родионов. – Ритуал приветствия требовал, чтобы Родионов пожал им руки, но ему не хотелось. И не в последнюю очередь потому, что гробы были так странно оформлены. – Я уполномочен сделать всё, что легло бы на плечи капитана.
– Хорошо, присаживайтесь. Скамейки протерты, так что не извольте беспокоиться о влаге. Меня зовут Нильс Эрнман, криминальный инспектор.
Матросы с опаской расселись на каменных скамьях. В тумане возникли четыре фигуры. Рабочие с лопатами. Все как один молчаливые, торжественные, с плоскими рожами. Зайдя за последний ряд скамей, они устроили там какую-то возню с землей.
– Поскольку я представляю власть, а еще отношусь к тем, кто владеет русским, – произнес Эрнман невыразительным и скучным голосом, – мне придется подменить отца Ларса Пальме. Пока он будет молиться за души усопших, я по мере сил переведу его молитву. А уж потом наступит ваш черед болтать с мертвецами, прямо как я сейчас.
– Не понял, этот сыч нас трупами назвал? – прошептал один из моряков.
«Мне тоже так показалось, – подумал Родионов. – Но это может относиться и к плохому знанию языка».
Отец Ларс Пальме взглянул в туманное небо и заговорил. Срывавшийся с его губ язык не имел никакого отношения к Швеции. Это понял даже моторист Сергей Колотько, переживший забавное злоключение в постели со шведкой. Загримированный священник клацал зубами и чуть ли не рычал, когда повторял «Йиг-Хоттураг».
Моряки с беспокойством заерзали. У пяти заныли зубы. Еще у одного закровоточили десны.
– Отец Ларс Пальме сообщает, что эти двое были чем-то особенным. – Жестом, лишенным какого-либо беспокойства, Нильс Эрнман положил руку на кобуру. Послышался щелчок. – Про таких обычно говорят так: дерут друг дружку, а деньги – в кружку.
Родионов вмиг помрачнел. Ощутил, что сейчас скажет за всех.
– Закрыл бы ты рот, инспектор. Не знаю, что на тебя нашло, но никто не будет марать светлую память наших парней.
– Ну, разумеется, нет. – В руке полицейского возник пистолет. Он поднял его и наставил на опешивших моряков. – Кто обернется, схлопочет пулю.
Подтверждая свои слова, инспектор отвел пистолет в сторону и нажал на спусковой крючок. Пистолет коротко рявкнул. Гравийная дорожка, петлявшая между могил, стрельнула камешками. После этого пистолет вернулся на прежнюю позицию.
– Спокойно, спокойно, это точно какая-то очередная шведская приблуда! – громко объявил Колотько. – Уж мне ли не…
Речь моториста оборвалась свистящим, влажно чавкнувшим звуком. Послышалось неторопливое, но короткое шуршание.
«С таким звуком обычно вгоняют лопату в болотистую почву, – подумал Родионов. – Или в шею. А потом добытый клок чего бы то ни было скользит и замирает».
Он не мог обернуться, не рискуя получить при этом пулю, но почему-то был уверен, что моторист мертв. Насколько Родионов помнил, Колотько сидел один на последней скамейке, широко раскинув руки.
Последовали новые звуки. Почти все одинаковые – свист, чавканье, падение чего-то грузного. В тумане словно завелось некое прожорливое существо, прохаживавшееся по рядам.
– Сидите смирно, русские! – рявкнул инспектор и помахал пистолетом.
Священник продолжал завывать, раз за разом повторяя «Йиг-Хоттураг! Элшак-го!»
Ладони Родионова вспотели. Шею в области затылка охватил нестерпимый зуд.
– Что делать-то будем?! – вскрикнул кто-то из матросов.
Родионов какое-то время исподлобья смотрел на сцену, где изгалялись твари в одеждах полицейского и священнослужителя. А потом ринулся вперед. Вскакивать со скамейки было чертовски неудобно, и Родионову пришлось приложить все усилия. Он уперся носками ботинок в утоптанную почву, подался вперед – и рванул с места.
Нильс Эрнман, не меняя отрешенного выражения лица, выстрелил. Пару раз. И оба без промаха. Родионову показалось, что в воздухе возникли огненные прутья, на которые он нанизался. Губы в мгновение ока окрасились кровью.
Моряки гурьбой ринулись к часовенке, от которой вел огонь плоскорожий инспектор. Кто-то уже давал отпор гробокопателям, с воплями закрываясь предплечьями от лезвий лопат, коловших до кости. Внутренности старпома полыхали адским огнем, когда он упал набок, а потом скорчился. Его мир обволакивала тугая выцветавшая пелена.
В результате неосторожного толчка один гроб рухнул наземь. Откинулась крышка. Наружу вывалилась шелковая фиолетовая подушечка. В остальном пустой гроб можно было хоть сейчас возвращать на витрину. Без тошнотворных покрывал, разумеется.
Взревев, Родионов попытался подняться. Перед глазами мелькнуло нечто темное. Опять возник тот самый звук – будто что-то острое вонзилось в болотистую почву. Старпом заорал, прижимая к животу обрубок правой руки.
Их, явившихся на поклон погибшим морякам, кромсали и расстреливали.
4.
Как и ожидалось, воздух был отнюдь не свежим. Странная минеральная вонь ощущалась и здесь, у самого выхода, задрапированного густыми мазками тумана. Василь водил их около часа, сверяясь с внутренним компасом, который то барахлил, то выжимал из парня все соки. В любом случае Демид был признателен за то, что на это не ушло сорок лет, как у Моисея.
Возможно, Василь играл в кошки-мышки с тварью, обитавшей в гроте. По лабиринту что-то ползало – мягко и вкрадчиво, как рука дилера, рыскавшая по карманам в поисках товара. И Демид готов был поклясться, что эта скользкая «рука» не имела конца и края. Огонь выиграл им немного времени. А ближе к самому концу Демид вдобавок уверился в том, что свихнулся.
Пару раз он видел собаку. Со странной золотистой шерстью. Парень бежал именно за ней. Демид словно подключился к чужой галлюцинации. И теперь изо всех сил, вглядываясь в туман, пытался думать о чем-нибудь еще.
Они выбрались на выложенный камнями пятачок земли, прятавшийся на скальной возвышенности. Вниз уходила лестница из бетонных блоков. За покосившейся оградкой лежал Истад, завернутый в саван из тумана. Отсюда виднелись светодиодные огни порта. Они желтой россыпью лежали за серым, призрачным полем домиков.
«Только не задавай сейчас глупых вопросов, старик, – сказал себе Демид. – Свиридов и Акимов не поймут их. Точнее, поймут, но по-своему. Как голодные собаки, внезапно обнаружившие у себя под носом толстый зад хозяина мясной лавки».
Василь указал куда-то вперед:
– Демид Степанович, мне кажется, будет лучше, если мы взглянем на грузы, которые там хранятся. Это важно.
– Да неужели?
Он попытался разгадать, какая часть тумана может быть полезна и, главное, чем. Его глаза уловили серые туши промышленных складов, которые располагались в некотором отдалении от главной улицы. Разумеется, парень мог говорить и о боулинге – неоновая кегля тоже довольно неплохо вырисовывалась в тумане. Но какой прок от шаров и кегель?
Свиридов, в отличие от самого Демида, даже не помыслил о том, что нужно смотреть куда-то еще, кроме складских помещений.
– Не знаю, что ты задумал, мальчик, но русские моряки не воруют. Заруби это себе на носу.
– А вот тут бабка надвое сказала, Гордей. – Акимов с горестным видом изучал йо-йо в ладони. – Русские моряки, знаешь ли, и от долбаных щупалец не умирают.
Демид вздохнул. Каждый по-своему прав. Он вынул спутниковый телефон и расплылся в золотой улыбке, обнаружив, что теперь тревожность можно послать хоть за горизонт. Набрал номер мостика и включил громкую связь.
– Демид? Живой, значит. – Говорил Исаченко в своей неприятной манере: констатируя очевидное и почти наверняка поигрывая своим мальтийским крестом. – Где старпом? Если рядом, передай ему, что я не девочка, чтоб по сто раз названивать.
– Послушай, Валер! Послушай! Держи всех на борту! Слышишь? Подними трап! И ни в коем случае не ходите на кладбище! Истад – одна сплошная е**ная ловушка! – Тут Демид растерянно смолк. – Погоди, Родионов что, поперся на кладбище?..
– Иногда такое случается, когда кто-то умирает, но хочет, чтобы его задница гнила на чужбине. Где он? И что за странные сообщения? Я должен волноваться? Ты знаешь, золотозубый, я не люблю волноваться.
Демид досчитал про себя до десяти.
– Да, Валер, я знаю, что ты не любишь волноваться. Но сейчас, извини, придется. Здесь орудует группа сумасшедших. По-моему, они как-то связаны с сектой «Воды Кан-Хуга». Конечно, если ты помнишь такую. Это было…
– Им нужна статуэтка, – перебил его Василь. Голос парня был чужим. Он и сам казался каким-то нездешним.
– Статуэтка? – равнодушно уточнил Исаченко. – То самое яйцо со дна?
– Да. Оно… ускорит их перерождение. Ускорит перерождение любого, кто пробыл рядом достаточно долго. Или достаточно восприимчив, чтобы это случилось почти сразу. Как слива, что быстрее сгниет на батарее, чем в саду под деревом.
Исаченко умолк. Демид знал его как облупленного, чтобы понять, что капитан сейчас находился в состоянии тихого бешенства.
– Почему же эти люди не пришли к нам? – наконец осведомился Исаченко безучастным тоном. – Почему до сих пор не забрали то, в чём так нуждаются?
– Потому что верят, что мы не покинем порт, – ответил Василь. – Но им нужна не только статуэтка. Им нужны все мы.