инул в последний раз взором поле и молвил негромко посыльным:
– Темникам считать потери, отсылать на возах раненых в Киев. Собирать щиты, шеломы, мечи и копья, ловить челматских коней, а тех, что убиты или покалечены, варить и заготавливать впрок. Для всех этих дел, да ещё для предания огню тел мёртвых соратников оставить полк, а остальным в седло и борзо идти к Сувар-граду.
Прошло немного времени, и дружина, вскочив на коней, на крыльях Перуновых понеслась к Сувар-граду и к вечеру достигла его. Стража, завидев Святославово войско, в страхе бросила врата и разбежалась. Горожане и уцелевшие булангарские силы спешно покидали град, в котором кое-где полыхали пожары.
Начальник Тайной стражи и полутысяцкий Хорь шагом ехали по улицам богатого Сувар-града к дому местного воеводы, где расторопный Варяжко уже допытывал тех немногих городских вельмож и стражников, коих удалось схватить.
– Может, Сивый с Невзором здесь, в граде, а? – молвил с надеждой Хорь, внимательно поглядывая по сторонам.
– Вряд ли, коли у них всё в порядке, то далеко вперёд ушли, чтоб вызнать, какими силами булгары владеют и что супротив нас замышляют, – возразил Ворон.
У открытых ворот богатого подворья заметили своих изведывателей и свернули к дому.
– Варяжко там, – указал на второй ярус терема один из изведывателей, что дежурил у врат, – вон аккурат к нему того важного в собольих шубах потащили.
Хорь остался внизу, а начальник Тайной стражи лёгким шагом поднялся вслед за полонённым вельможей. Варяжко, едва завидев Ворона, тут же отвёл его в небольшую светёлку и, протянув кусок мягкой кожи, сообщил, что от купца Акпая весть пришла. Ворон внимательно посмотрел на кожу, повертел в руках:
– Кожа знакомая, та самая, которой мы их снабдили, Невзора рукой писана. Знак особый, что писано сие не по чужому принуждению, тоже имеется. Вести важные, весьма. А через кого передано послание? – спросил Тайный тиун, пряча кожу за пазуху.
– Через русского отрока, который был в услужении у воеводы из Сувар-града. Он бежать пытался, за что воевода своего раба смерти предать хотел, а купец Акпай его выкупил, жалуясь на то, что его отроки все разбежались, только Балай остался, а с одного мало толку. Хорошие деньги воеводе дал, вот тот и уступил.
– Добре, я к князю, – бросил на ходу Ворон, быстрым шагом сбегая с лестницы.
– Значит, говоришь, на полуночи, под Бюлляр-градом, стоит великая булангарская конница, которая в пять раз больше Чаганбеевой, – в раздумье повторил князь, выслушав доклад Тайного тиуна. – Как, бишь, воеводу ихнего кличут?
– Атулай-бек, княже. И ещё рекут полонённые булгары, и Сивый о том же сообщает, что далеко с полуночи враг новый пришёл и разметал стражу булангарскую, как овец трусливых. Югра с чувашиной бегут к полудню, а булангары текут к полуночи. И люди там взад и вперёд мечутся, побросали дома и пожитки. Дома горят, кони бродят без всадников, скотина ревёт некормленая, и никто не может сказать ничего толком, все пребывают в страхе, – закончил доклад главный изведыватель.
– Добре, брат Ворон, теперь бы поточнее выведать, куда они своими тьмами пойдут и где нас перенять решили.
– Для того, княже, Сивый со сподручником и подались к полуночи.
В Сувар-граде русы взяли добычу великую – много камней самоцветных, серебра, злата, шкур, коней, скота всякого, пленников, товаров на торжище и припасов.
Глядя на гору собранного добра, князь мыслил о том, что разбираться с ним особо нет времени, надобно скорее двигаться вперёд. Тут перед князем осадил своего диковатого жеребца неугомонный Блуд. На сей раз лик его был хмур, а в очах горела обида.
– Княже, – с ходу пожаловался молодой темник, – опять Свенельд ко мне придирается, чего он от меня хочет, не разумею. Я ведь в сече, как всегда, первым был, а он опять на мне зло срывает, не могу я под его началом более…
– Погоди, – остановил его Святослав, что-то решая про себя, – много ли потерь в твоей тьме?
– Больше всех моя тьма потеряла, мы же всегда в самой гуще схватки, не то что…
– Погоди, – снова остановил говорливого темника князь, – чтобы вы с воеводой не грызлись, поручаю тебе вот это. – Святослав кивнул на гору собранного добра. – Займёшься подсчётом и отправкой всего этого в Киев, заодно и тьму свою пополнишь, а там поглядим. – Князь повернул коня и поехал прочь, отдавая на ходу распоряжения Притыке: – Коней напоить-накормить, дружине отдыхать до утра, а с рассветом, не теряя времени, отправимся на Бюлляр-град.
Блуд сначала растерялся от неожиданного поручения, потом окинул цепким оком сокровища, и сердце его взыграло, подобно норовистому коню от хлёсткого удара плети.
Глава десятаяЗима-Боярыня
Прокатилось лето вслед за колесницей Хорса-солнцеводителя и незаметно приблизилось к своему закату. Пропело птичьим гомоном, прошумело ливнями грозовыми, прозвенело ручьями лесными да песнями девичьими.
Мирослав стал за это лето самостоятельной работы настоящим мельником. Втянулся в нелёгкий труд, как тягловая лошадь в воз, окреп и возмужал. Начали девки, что ходили в лес по грибы-ягоды да изредка забредали к мельнице, заглядываться на юного мельника, нравились им его уверенные движения и неторопливая речь человека, живущего в одиночестве. Опаляли Мирослава чарами девчата и жёны молодые, коль случалось рядом оказаться. От тех чар вспыхивал жаркий огонь внутри, кровь горячей волной приливала к лицу, и только слой мучной пыли помогал скрыть румянец смущения. Но случалось то нечасто, потому как редко бывал в селениях молодой мельник. Всё необходимое привозили по его просьбе те, кто приезжал на мельницу с зерном, а уезжал с крупой да мукой.
Наученный дедом Водославом понимать язык лесных да озёрных жителей, любил Мирослав, как выпадала свободная минута, вслушиваться в их разговоры, коих не разумели другие люди.
Глядел молодой мукомол на колесо мельничное, которое только что накрепко заклинил до весны, и думал, как незаметно перекрутило оно пору лета красного и вот уж порывистый холодный ветер вертит над ним багряные да жёлтые листья, а там, глядишь, и сама Зима-Боярыня вот-вот пожалует. Уже поутру начинает чуток подмораживать землю, только озёрная вода ещё хранит остатки тепла и пока не замерзает. Мирослав подхватил топор, ещё раз проверил рукой, ладно ли сделана работа, и направился к себе на мельницу. «Всё, Русалки да Берегини, не кататься вам больше до весны на колесе мельничном…»
Часто по вечерам собирались озёрные жители как раз напротив мельницы на полянке, поросшей вокруг камышами да ивами, что склонились над водой своими косами-ветками. И тогда, затаив дыхание, слушал их Мирослав. Но сегодня творилось нечто особенное.
Всю ночь озеро шумело, свистело ветрами в камышах и отзывалось разными звуками. Мирослав, лёжа под тулупом на лаве, прислушивался, стараясь не шевелиться, чтобы лишним скрипом не спугнуть таинство за стенами. Он ясно различал глухой, чуть сиплый голос старого Водяного, который в эту ночь последних Овсеней собрал всех сущих с ним Малых Триглавов – божеств озёрных: Рыбича, Тростича, Травича, Озернича, Кринича, Птичич-бога, на вербе сидящего, а также Русалок, Вил и Берегинь, чтобы вести с ними совет, как готовиться к зиме. Потому как Зима-Боярыня-Матушка нрав имеет изменчивый, а подчас и лютый совсем. Подкрадётся нежданно, ударит морозом и хладом, и та тварь, что не спряталась, запасов не приготовила, или птица в Ирий не улетела, погибает в снегу и голоде.
И обращались Боги Малые к богу Спасичу, дабы он всякую тварь земную, водную и лесную сохранил. И молились Снежичу, чтобы он принёс на раменах снега обильные, укрыл землю, всё сущее от смерти лютой избавил и дал узреть лик пресветлого Яра.
Облака над озером разошлись, выглянула полная Макошь, и в её лунных лучах Русалки с Берегинями под одобрительное покрякивание Водяного начали прощальный пляс на зеркальной глади озера. И водили осенний хоровод, прославляя Макошь и Ладу, и всех богов земных и водных потешали тем чудным плясом. И собирали озёрную мглу, вечерний туман, что стлался над остывающим озером, заворачивались в него и плыли в медленном танце, то скрываясь, то появляясь из марева. А то облачались в другие платья из сине-серебряной ткани, раскинутой на поверхности озера, и носились лёгкими вихревыми порывами, завивая коло и всяческие узоры. Мавки лесные в чудных нарядах из тончайшей осенней паутины с каплями росы на ней и разноцветными осенними листьями легко сновали меж ветвями и кореньями, ничуть не задевая их. Некоторые из Русалок и Берегинь качались над водою на ветках ивы и, готовясь к своему танцу, расчёсывали гребнями из белой рыбьей кости зелёные длинные волосы, с которых стекала вода. Мирослав крепко усвоил науку старого Водослава и знал, что коли человек чтит Малые Триглавы, тех же Берегинь, Вил, Мавок, Русалок, деда Водяного и Лесовика, то не будет ему беды ни в лесу, ни в воде. Не дадут Мавки с Лесовиком такому человеку в чащобе заблудиться, от встречи с голодным, опасным зверем уведут. Берегини же хранить и ждать будут, пока он по воде путешествует. Русалки добрым уловом порадуют, душу пением успокоят. Но горе человеку, который не уважает лесной и водный народ, – отвернутся от него Берегини, Вилы с Русалками сети изорвут, Водяник бурю устроит, а как сильно осерчают, то и вовсе утопить могут. В лесу же Мавки будут человека кружить на одном месте, даже если от жилья близко совсем, направят его стопы по корягам да буреломам, в болотную трясину уведут.
Озёрные Дивы двигались то медленно и плавно, будто водоросли в глубине озера, то быстро и взволнованно, образуя рябь на воде, гонимую невесть откуда налетевшим Стрибожичем. Вот Русалки сошлись в коло, и в центре его оказалась одна. Тонкая и полупрозрачная, она будто спала, очи её были закрыты, зелёные волосы, посеребрённые лунным светом, струились по спине и округлым плечам, прикрывая спереди небольшую девичью грудь. Но вот она открыла свои огромные голубые, как самая чистая вода, и бездонные, как самый глубокий омут, очи. По телу её прошла одна волна, вначале робкая, потом другая, потом в волнообразных движениях ожили все её прекрасные члены. Казалось, что из глубины озера сквозь неё начинает бить невидимый родник чистой первородной силы. Эта сила, выходя из неё, растеклась окрест, пробудила остальных Русалок, и они, застывшие до того в оцепенении, тоже начали двигаться в лад со своей царицей. И была она среди всех русалок самая лепшая: лицом кругла, улыбкой, как светом, освещена, а уста её – как два серпа, две крошечные лодии, друг с дружкой соединённые, богам смеялись Великим и Малым. А очи великие, синие, манили бездонною глубиной.