Ратша ел молча, в разговор князей вольно не встревал. Речь шла — ни много ни мало — о перераспределении княжеских столов. Отец добивался, чтобы все Ольговичи выступили едино, без распрей и споров. Он уже договорился с братом Игорем, который по старшинству должен был вслед за Всеволодом сесть на великий Киевский стол, а пока, по его замыслу, должен был княжить в Переяславле. Теперь следовало ублажить младшего брата, Святослава Олеговича. Княжич вслушивался, поражаясь тому, как умело играет отец на струнах человеческой души — и на гордости, и на алчности, и на воспоминаниях детства, которое у братьев прошло в Чернигове, и на том даже, что охота под Черниговым куда как обильнее против киевской.
Ратша, взявший на себя обязанности виночерпия, в очередной раз наполнил серебряные, затейливой ромейской работы кубки.
Отец осушил кубок, повертел его в руках, любуясь выпуклыми фигурами зверей на стенках, и задумчиво сказал:
- Наша Русь — вся Русская земля от моря и до моря — напоминает мне раскидистое дерево. Корни тянутся вокруг Черемного моря, уходят и к горам Кавказским, и к Царьграду, и дальше на восток. По ним, как питательные соки по весне, поднимаются в комель дерева хиновские, индийские, византийские, италийские и прочие товары и идут через нас на север. С севера благодатным дождём проливаются на нас товары из варягов, норманнов, готов, англов. И всё это двигается на юг, кое-что затекает в Волгу, Клязьму, Оку. Но вcё же главным стволом остаётся Днепр. И чем ближе к Днепру, чем ближе к Киеву, тем пути гуще и соки обильнее. А чем обильнее соки-товары, тем больше и княжеская доля мытного, перевозного, перевесного. Даже без войны можно богатеть, если сидишь на путном месте. Всё серебро, жемчуг на запад, почитай, через нас идёт. Все аксамиты[16], паволоки[17], что из далёких хиновских стран везут иноплеменные купцы, — тоже через нас текут на север и на запад. И стоит Русь, как могучий раскидистый дуб, из дальних земель соки : впитывает, растёт и богатеет. А мы сами же, как жуки-короеды, её подтачиваем, никак договориться не можем; нет бы сесть на столах и сидеть, богатеть, время от времени в Дикое Поле ходить, чтобы в богатырские игры с погаными поиграть...
Князь протянул боярину кубок, тот опять наполнил его и обошёл стол, наливая всем.
— Всё, что я вам сказал, мы с братом Игорем обсудили. Хотел и он приехать, да не смог, замучило его плечо — в последнем походе угодила в него половецкая стрела... Ездил я к нему, нет промеж нас разногласья. За тобой, брат, слово.
Великий князь одним жадным глотком осушил кубок.
— Брату Игорю, выходит, Переяславль? — спросил дядя Святослав.
-Да.
— А мне Чернигов?
— Ты верно меня понял.
— И Игорь согласен?
— Согласен. Что тебя волнует?
— А то, что сегодня согласен, а завтра войной пойдёт на меня.
— Зачем ему?
— Переяславльское княжество меньше.
— Зато по старшинству Переяславль первым после Киева считается, — сказал отец.
— Так то по Ярославовым меркам, — протянул дядя Святослав. — Что-то не верится мне в Игорево согласие. А если согласен, почему не приехал?
— Говорил же тебе — у него рана разболелась.
— Мог бы и кого из близких бояр прислать — Алексу, к примеру. Боярину Алексе не в первый раз с нами за одним столом пировать, думу думать.
— Ты мне не веришь? — насупился Всеволод.
— Я верю, но ищу доказательств.
Княжич ждал, что отец вспылит, но Всеволод только улыбнулся и сказал:
— В детстве тоже, помнится, на слово не верил, всё доказательств искал и, хотя был тих, иной раз доводил дело до драки.
«Отец потому так сдержан, что все подручные князья в Черниговском княжестве — свойственники дядюшкины», — вдруг сообразил Святослав, похвалил себя за смётку и осушил чарку.
— Не много ли будет, княжич? — услышал он шёпот Ратши. — Четвертую пьёшь.
— А ты считаешь? — спросил княжич и почувствовал, что последнее слово запуталось в губах и никак не получается толком его выговорить. Он взглянул на боярина — тот откровенно смеялся.
— Наливай, боярин! — сказал княжич.
— Тебя отец пригласил учиться, как своего добиваться, а не мёдом напиваться.
У боярина получилось складно и оттого особенно обидным показалось княжичу.
— Я что сказал — наливай!
Ратша пожал плечами и наполнил кубок.
А у отца с дядей Святославом начался главный торг: раздел второстепенных столов среди многочисленной родни Ольговичей и их свойственников.
Княжич попытался прислушаться, вникнуть, но быстро утратил нить разговора, запутавшись в именах неизвестных ему подручных князей, сидевших в малых городках и волостях.
Мелькнула мысль: «Господи, сколько же ещё узнавать надо, учить, запоминать, чтобы вот так держать в голове всю Русскую землю?»
Ему захотелось сказать то же самое Ратше, но язык, в отличие от мыслей, повиновался плохо, и получилось только невразумительное:
— Знать надо сколько...
Он опять попытался вслушаться в диалог отца и дяди.
А они считали варианты распределения столов на тот случай, если княжеский съезд не поддержит отцовские предложения и начнётся свара. Прикидывали: что можно уступить, что уступать нельзя, дабы не уронить чести Ольговичей и не утратить отчины... В потоке «если они так, то мы так, а если мы так, то они так...» княжич быстро потерял всякую логику и попытался вспомнить греческую философскую книгу о суггестии, или умении предположить и настоять, но и эта книга, недавно читанная, провалилась в какую-то дыру, образовавшуюся в памяти.
Он потянулся за сулеёй и обнаружил, что она пуста. «Неужели это я всё выпил?» — была последняя отчётливая мысль.
Отец и дядя поцеловались, отец расстегнул ворот рубахи, достал нательный крест, поцеловал его. Вслед за ним то же самое сделали дядя и муромский князёк...
«Договорились», — сообразил княжич.
И тут все встали, и Ратша увёл дядю и муромчанина куда-то, а отец нетвёрдыми шагами проследовал к себе в ложницу.
Святослав следил за ним, пытаясь понять, почему ему так необходимо знать, лёг ли отец спать один. И вдруг вспомнил: Неждана! Он от волнения протрезвел. Притаился в переходе. Вот вернулся Ратша. Он шёл так, словно и не пил вина ни единого кубка. Открыл дверь в отцовскую ложницу, заглянул и сразу же притворил.
Видимо, отец уже спал.
Боярин вернулся. Его встретил со светильником дворский, и они вместе пошли по дому.
«Проверяют... и я проверю...» Княжич поплёлся на женскую половину, где в одной из светёлок должна была спать Неждана, но тут же в нерешительности остановился. Он не знал, где она спит, а переполошить весь дом, отыскивая её, не хотелось. Он ещё немного постоял в переходе и побрёл к себе. Уже открывая дверь, подумал: «А что, если вдруг Неждана уже тут?»
Но в опочивальне было темно, пусто, прохладно по сравнению с надымленной гридницей, и только месяц заглядывал в маленькое открытое оконце.
Княжич упал на ложе. Хотел было скинуть аксамитовый кафтан, но не мог — и заснул.
Проснулся Святослав от страшной головной боли. С трудом встал, выглянул в окошко. Синева раннего утреннего неба уже поблекла. Время, вероятно, близилось к полудню. На дворе стояла тишина.
«Неужто на охоту без меня уехали? Вот стыдно-то, — подумал княжич, и сразу же пришла в голову другая мысль: — Вот и ладно, Неждану повидаю».
Он сел, но тут же со стоном упал на ложе — смертельно болела голова.
«Не привык я к медам, — подумал он. — Да вчера ещё мёд с вином мешал... Зачем?»
Он медленно поднялся с ложа, держа голову так, словно нёс полную чашу с опивками, подумал, что следовало бы собраться с силами и дойти до Днепра, окунуться, но сама мысль о таком далёком путешествии показалась ему невероятной, и он тихонько, придерживаясь рукой за стену, двинулся к переходу, ведущему в банный двор.
На лестнице ноги вдруг ослабели, княжича метнуло в сторону. Он еле удержался и, проклиная всё на свете и себя в первую очередь, присел на ступеньки.
Снизу донеслись голоса дворовых девок. Один голос княжич узнал сразу — это была та самая, глазастая, что заигрывала с ним когда-то, а потом, как судачили в гриднице, приняла ухаживания дворского... Как же её звали? Забыл...
— А наша красавица-то, скромница-коровница, — говорил знакомый голос, — почитай, три дня с княжичем из опочивальни не вылезала, а как великий князь свистнул, так к нему на ложе сразу и прыгнула.
— Да ну! — удивился другой, незнакомый молодой голос.
— Вот те и ну... Меня среди ночи разбудили и за ней послали.
— Вот те на... — удивлённо и растерянно комментировал второй голос.
— Я её растолкала, всё, что велено, передала, она тихонько, без слов встала и пошла за мной.
— Все они такие, киевские...
— При чём тут киевские — гулевая, она и есть гулевая, хоть из Киева, хоть из Чернигова, хоть со скотного двора. Чего только наш великий князь в ней нашёл?
— А княжич чего?
— Княжич-то — оно дело понятное: ему впервой живой бабой пахнуло, вот он и голову потерял. Чего уж тут мудреного...
Девки ушли, продолжая перебрасываться короткими фразами, оценивая, недоумевая, порицая...
Княжич сидел, словно оглушённый. В голове не умещалось — как она могла?! Как смогла, ещё не остыв от его ласк, пойти к князю? Неужели не сказала ему ни слова? А если сказала? Где она?
Княжич встал, качаясь, спустился с лестницы, вышел в банный двор, окатился двумя бадейками холодной воды и пошёл, не вытираясь, в дом. Постепенно к нему возвращались силы и относительная ясность мысли.
Он прошёл на женскую половину, наткнулся на шарахнувшуюся от него девку, пошёл туда, где, как ему казалось, должна находиться светёлка Нежданы, на ходу открывая подряд все двери.
Наконец он увидел Неждану. Она сидела простоволосая, неприбранная и тупо смотрела в угол, медленно покачиваясь.