Я поднимаюсь из-за стола и ставлю свой бокал.
Шоу жаждет подробностей, его язык высунулся, чтобы увлажнить губы. — Она дралась? Она выглядела как человек, склонный к дракам.
— Как ее звали? — Я спрашиваю его, — Ты знаешь?
Теперь он ухмыляется, раскрасневшись от триумфа. Он действительно думает, что поймал меня.
— Мара Элдрич, — говорит он.
Аластор в свою очередь встает, обходит кухонный остров и роется в ящике.
Он достает маленькую пластиковую карточку, бросает ее на остров, и она скользит по полированному мрамору, останавливаясь у самого края.
— Я трахнул ее соседку на лестничной клетке. Украл ее удостоверение из бумажника.
Я поднимаю водительское удостоверение сладострастной рыжеволосой женщины с тяжелыми глазами и томной улыбкой. Эрин Уолстром, 468 Фредерик-стрит.
— Я не трогал ее, — говорит Шоу, его голос хриплый. — Я оставил ее свежей для тебя. Настолько свежую, насколько можно найти в наши дни, когда они сосут и трахают все, что ходит. Тебе даже не нужно больше покупать им ужин.
Его верхняя губа кривится от отвращения, как к распущенности женщин, так и к потере вызова, когда охота становится слишком легкой.
— Только не говори, что тебе нравятся девственницы, — насмехаюсь я.
Он действительно такой чертовски банальный.
— Нет, — смеется Шоу. — Я просто не хочу ловить крабов.
Я кладу лицензию обратно на стойку с тихим щелчком.
Меня больше не интересует эта конфронтация с Шоу. Гораздо более насущные проблемы требуют моего внимания.
Я направляюсь к двери, планируя уйти без лишних комментариев.
Но чувствую за спиной самодовольное удовлетворение Аластора. Его счастье мне не нравится.
Я останавливаюсь в дверях и снова поворачиваюсь.
— Знаешь, Аластор, — говорю я. — То, как ты говоришь об этих женщинах... это именно то, что я чувствую по отношению к тебе. У тебя отвратительный вкус. Просто стоя в этой квартире, я чувствую, что подхвачу эстетический герпес.
Улыбка исчезает с его лица, оставляя на его месте пустое отсутствие.
Этого недостаточно.
Глядя ему прямо в глаза, я даю обещание, — Если мы снова окажемся в комнате наедине, только один из нас выйдет оттуда дышащим.
На следующее утро я смотрю на входную дверь дома Эрин Уолстром. С покосившегося многоэтажного дома облупилось столько краски, что трудно сказать, был ли он изначально голубым или серым. Похоже, в доме живет неприличное количество людей, о чем свидетельствуют лампочки, которые зажигаются, когда один за другим жильцы поднимаются с постели. Половина окон закрыта простынями вместо жалюзи, а в одном случае - квадратом алюминиевой фольги.
Через некоторое время жильцы начинают спускаться по крутым ступеням, некоторые из них несут рюкзаки или сумки через плечо, а один тащит под мышкой огромный портфель.
Я вижу сладострастную рыжую женщину, обладательницу пропавших водительских прав. Она что-то кричит в дом и торопливо спускается по ступенькам, направляясь в сторону автобусной остановки.
И тут, когда я думаю, что это, должно быть, все, дверь снова открывается.
На лестничную площадку выходит Мара Элдрич.
Я вижу призрака.
Она умирала, почти умирала. Истекала кровью на земле.
Но ее фигуру, длинные темные волосы, широко расставленные глаза невозможно перепутать. На ней тяжелый вязаный свитер, который свисает вниз, закрывая бинты, которые могли остаться на руках. Под свитером - поношенные джинсы и грязные, потрепанные кроссовки.
Кто-то помог ей?
Это кажется невозможным - посреди ночи, в глуши.
Как же она это сделала?
До ближайшей дороги было три мили. Она не могла сделать и трех шагов.
Я не люблю загадки и уж точно не люблю сюрпризы. Я смотрю, как она спускается по лестнице, с чувством глубокого беспокойства.
Я иду за ней по Фредерик-стрит, оставляя между нами достаточно места.
Ветер дует ей в лицо, заставляя ее волосы плясать по плечам, а сухие листья - ударяться о ее ноги. Когда тот же воздух достигает меня, я чувствую запах ее духов, низкий, теплый аромат, смешивающийся с пыльной сладостью гниющих листьев.
Она одета с ног до головы в мешковатые джинсы и толстовку, не давая и намека на то, как привлекательно она выглядит обнаженной и связанной. На мгновение я пожалел, что не сделал снимок на телефон. Детали уже теряют четкость в моем сознании. Я с трудом вспоминаю точную форму и цвет ее сосков и изгиб бедер.
Как она жива?
Аластор не знает.
Должно быть, она не видела его лица, иначе он сидел бы сейчас в камере. Она видела мое лицо, это я знаю точно. Либо она забыла его в своем бреду, либо не знает, кто я такой. Что именно?
Я был так уверен, что она мертва.
Ненавижу ошибаться.
Тем более ненавижу за то, что это случается так редко.
Мой гнев вспыхивает на девушку.
Это ее вина. Она виновата в том, что бросила вызов судьбе, устремившейся к ней.
Мы подошли к кафе. Она ненадолго заходит в здание и выходит оттуда в фартуке, застегнутом на талии, с волосами, собранными в хвост. Она сразу же приступает к обслуживанию гостей за столиками на открытом воздухе.
Я присаживаюсь в другом кафе на противоположной стороне улицы, задерживаюсь над кофе и тостами, чтобы понаблюдать за ней.
Она работает быстро и эффективно и, похоже, знает большинство посетителей. В перерывах между обслуживанием она останавливается, чтобы поговорить с теми, кого знает лучше всего. В какой-то момент она качает головой и смеется, звук доносится до нас через дорогу.
Меня смущает, что она снова на работе. Что она болтает и смеется.
Она ведет себя так, будто ничего не произошло. Как будто ночь в лесу была лихорадочным сном. Как будто она знает, что я смотрю прямо сейчас, и дразнит меня.
Это не может быть правдой.
Но я зациклился на ней, пытаясь найти доказательства того, что, черт возьми, произошло.
Мара
Я очнулась, привязанная к кровати в больнице в Холлистере.
Медсестра сообщила мне, что мне ввели четыре единицы крови и что она не может снять ограничители в течение двадцати четырех часов, потому что таковы правила больницы после попытки самоубийства.
Я была измотана и накачана наркотиками. Прошло гораздо больше времени, чем двадцать четыре часа, прежде чем передо мной наконец появился полицейский, записывающий показания.
С самого начала я поняла, что он не верит ни единому моему слову. Медсестры показали ему наряд, в котором я пришла в больницу, и он никак не мог понять, что это не то, что я заказала на Amazon.
— Я знаю, что вы, дети, занимаетесь всякой ерундой, — сказал он, раскрыв на колене блокнот, в котором ничего не было записано. — Что случилось? Парень зашел слишком далеко?
— Ну, он пытался меня убить, — огрызнулась я. — Так что да, на мой вкус, это было слишком далеко.
Офицер бесстрастно смотрел на меня, мешочки под его глазами были достаточно глубокими, чтобы хранить горсти мелочи.
— Вы говорите, что это сделал он? —сказал он, кивнув в сторону моих перевязанных запястий.
Потребовалось сорок девять швов, чтобы закрыть порезы.
— Да, — прошипела я.
— А что насчет этих?
Он указал ручкой на другие шрамы, расположенные дальше по руке, над бинтами. Тонкие белые шрамы, дюжина в ряд. — Он и их сделал?
Я кипела от ярости, пылала от нее. Мне хотелось вырвать эту ручку из его руки и воткнуть ее ему в радужную оболочку глаза.
— Нет, — сказала я сквозь стиснутые зубы. — Он этого не делал.
— Угу, — сказал офицер. На этот раз он что-то записал, и в тот момент я возненавидела его едва ли не больше, чем человека, который уложил меня на больничную койку.
— Так где ты познакомилась с этим парнем? — спросил меня коп. — В Тиндере?
— Я НЕ ЗНАКОМИЛАСЬ С НИМ! — закричала я. — ОН ПОХИТИЛ МЕНЯ НА УЛИЦЕ!
Тот факт, что я никогда не видела его лица, что я не могла ничего о нем рассказать, тоже звучал как бред. Я подумала, что он может быть высоким. Достаточно сильный, чтобы поднять и нести меня.
Когда он снял капюшон с моей головы - когда я корчилась, боролась и наконец перевернулась, - он уже ушел.
Единственное, о чем я не стал рассказывать офицеру , так это о том, что я увидела дальше. Фигуру, которая подошла и встала надо мной. Тот, с лицом ангела и глазами черной дыры.
Я боялась, что это только усугубит мое безумие.
Я не была уверена, что это тот же человек, который похитил меня. Некоторые детали не совпадали, хотя в голове все было так запутано, что трудно было сказать наверняка.
По правде говоря, я вообще не была уверена в его существовании. Как он долго наблюдал за мной со странным, холодным любопытством. То, как он наконец перешагнул через меня и ушел, словно увидел все, что ему было нужно, - все это не имело никакого смысла.
Я уже потеряла столько крови. Я слышала, как моя мать говорит мне в ухо, черт возьми.
Не помогло и то, что студент колледжа, подобравший меня, скорее всего, был пьян. Я напугала его до полусмерти, появившись посреди дороги, как привидение из фильма ужасов. Он свернул и чуть не вылетел с дороги, машина сделала полный оборот на 360°, прежде чем остановилась. Я, ковыляя, распахнула пассажирскую дверь и рухнула переднее сиденье. Он едва мог смотреть на меня, пока я истекала кровью по всему «Accord» его родителей. Не то чтобы меня это волновало.
После краткого и невнятного объяснения с медсестрами отделения неотложной помощи он умчался. Когда копы разыскали его, он смог сказать им только то, что подобрал меня где-то на 101-м шоссе.
Мне казалось немыслимым, что состояние моего тела, глубокие следы на запястьях и лодыжках, порезы на ногах, чертовы порезы на руках не были достаточным доказательством.
— ОН ПРОКОЛОЛ МОИ ГРЕБАНЫЕ СОСКИ! — закричала я на копа.
Офицер-мудак заскрипел зубами, и этот звук привел меня в ярость. Затем он написал в своем блокноте одно слово, которое, вероятно, означало «Лгунья».