Помню, как о. Александра спросили во время одной из его лекций – почему он не принимает участие в политической жизни страны. Почему его приглашали на встречу с американским президентом Рейганом, который в то время посетил Москву, а он не пришел. А вот Глеб Якунин пришел. Он тогда ответил, полушутя, что отец Глеб уже ввязался в политику, и теперь ему нужно все время быть на виду. И что собственную задачу и цель своей деятельности он видит в другом. «У меня есть мой приход, – сказал о. Александр, – это главное в моей жизни». Простые слова, но сколько в них силы лишь потому, что они правдивы. Знаете, это действительно было главным в его жизни, и не потому, что он так захотел, а потому что так захотел Бог, которому он никогда не возражал. Это дело было не просто главным, а самым главным. Служение людям на своем месте для него было важнее всего, важнее встреч с политиками и президентами, важнее известности, жизненных выгод, важнее жизни. «Нет любви большей, чем отдать жизнь за ближнего своего». Все это обычные слова, невыполнимые, красивые… Но вот они выполняются. И тогда в жизнь входят мощь и невозможный до этого смысл. Как будто читаешь книжку, которую знаешь наизусть, и понимаешь, что никогда ее по-настоящему не понимал, и теперь наконец тебе открывается поразительное значение тысячу раз читаных-перечитаных слов.
… – он давно понял, что счастье приходит, когда отдаешь себя другому, когда вносишь в жизнь другого заботу и поддержку.
Уроки молитвы и медитации
Он придавал большое значение практике молитвы. На эту тему он даже написал небольшую книжку, которую считал неудачной. На вопрос, почему, отвечал, что она была предназначена для практических упражнений – молитвы, медитации, а ее просто прочитывают.
О. Александр понимал, что механически заученная молитва не способна дать больших результатов, как и все поверхностное, и звал жить жизнью все более глубокой. Для этого нужны были усилия. Я в то время искал такие медитативные практики на Востоке, книг достать было почти невозможно, и я как-то заговорил об этом с о. Александром. Он ответил, что сам занимался в молодости хатхой-йогой, и что это пошло ему на пользу. Но он предостерег от углубления в прананические практики. Я тогда не очень понял, почему именно. Я предполагал, что раз есть христианство, то православный священник и не может предлагать ничего иного, но позже я получил более точный ответ от буддийского монаха по имени Тик Нат Хан. В одной из своих замечательных книг по буддизму этот мудрый и светлый человек призывает каждого оставаться в поле своей традиции, не перекрещиваться срочно в буддизм, а практиковать именно тот духовный образ жизни, который связывает его с родной страной, родной землей и народом. Так, не сговариваясь, сошлись православный священник и буддийский монах – истинная мудрость всегда находит себя в другой, такой же.
Сейчас в католической церкви происходит сильное обновление молитвенных и созерцательных традиций (кардинал Фримен и др.), потому что становится ясно, что без углубленной молитвы и медитации связь с Источником не может быть прочной, что молитва и медитация – вещи чрезвычайно практические, дающие возможность сохранения духовной стабильности во всех делах в течение дня. Помогающие не терять себя во внешней суете, не отчуждаться от самого себя через заученное отождествление с социальными ролями, что происходит сплошь да рядом даже с опытными и искренними христианами. В те годы это было не очень ясно. Думаю, что и сейчас это ясно далеко не всем. Во всяком случае среди православных слово «медитация» все еще является крамольным и еретическим – предубеждения с порога запирают возможное развитие многих христиан, на то они и пред-убеждения.
О. Александр на мои вопросы о медитации отправил меня к одной из прихожанок (З. А. М.), которая переводила тогда книжки Лева и другую литературу по медитации. Я поехал далеко, в новый район, помню, что волновался. З.А. усадила меня за стол, зажгла свечку, показала несколько простых медитативных практик и предложила попробовать медитацию по очереди. Сначала она, потом я. Мы попробовали. Я, помнится, не испытал ничего необычного, а когда смотрел на свою учительницу, у меня закралось подозрение, не слишком ли все гладко у нее получается, не слишком ли внешне. Впрочем, эту мысль я от себя прогнал и поехал домой. Уговор был, что я попробую три раза попрактиковать медитацию самостоятельно, и вечером я, сев в «позу ученика», взял фразу из Библии, где Бог говорит со спящим Иаковом, и начал ее повторять, медленно перебирая четки. Сначала ничего не происходило, но через минут двадцать комната преобразилась – я испытал вдохновение, тепло, прикосновение самой Жизни. Так еще два раза. Потом медленно стало уходить. При встрече с о. Александром я с восторгом рассказал ему, что два раза ко мне прикасался Дух. Ответ его меня очень удивил. Он как-то по-рабочему сказал, что «прикосновение» должно было бы произойти три раза, и когда я ехал домой, то вспомнил, что действительно у меня было именно три подряд глубокие медитации. Откуда он мог это знать, для меня до сих пор непостижимо.
Кстати, тот вид медитации, который о. Александр предлагал прихожанам для практики, в православной традиции имеет давнее происхождение и называется «молитвенные размышления».
Сейчас я думаю, что три успешные медитации подряд меня посетили по молитве о. А., как и многое другое в моей жизни. В ней есть невозможные вещи, которые просто не могли бы произойти сами собой. Однако они происходили и продолжают происходить. Его молитва обладала огромной силой. Я уже писал, что благодаря ей и я, и другие – выздоравливали. Но иногда доходило до смешного. Несколько раз, возвращаясь из церкви в Новой Деревне, я пытался поймать такси, и каждый раз, прождав напрасно и махнув рукой, шел до дальнего перекрестка и там садился на автобус. Когда же я выходил на шоссе в поисках такси по просьбе о. Александра, машина подруливала мгновенно. Я понимаю, что такие рассказы запросто входят в сборники приходских баек, но вспоминаю этот случай скорее для того, чтобы улыбнуться, а не «поучать» или убеждать.
Так или иначе, медитация дает возможность увидеть призывный свет Реальности, в которой я пока не пребываю и, возможно, не захотел бы в ней пребывать, если бы не ощутил ее «на вкус». После соприкосновения с ней понимаешь, что это такое. И еще понимаешь, что именно оно, это присутствие, этот свет, явленный даже очень отдаленно, даже в «неудачной» медитации, – это и есть то настоящее, к чему стоит стремиться. Это та природа, из которой хочется состоять, как это отчасти было в детстве. При медитации детство вспоминается сразу, как одно из первых свежих и родных переживаний.
Силой его молитвы объясняется, что никто из прихода не пострадал, несмотря на то, что тогда это было вполне реально. Никто, кроме одного человека, про которого я спросил о. Александра, почему это произошло, и он ответил: С. перестал делать то, что я ему говорил. Этот прихожанин получил срок за «антисоветскую деятельность» и, кажется, за религиозную пропаганду.
Той же силой молитвы я объясняю, что у меня никогда не было неприятностей с ксероксами. Тогда копировальная техника была почти под запретом. Мне же для моих читательских нужд требовались редкие книги. Я делал с них копии. Одна моя знакомая работала на заводе в районе метро «Курская» и имела доступ к множительной технике. Она-то и помогала за небольшую плату пополнять мою библиотеку скопированными томами. Я упомянул об этом в разговоре с о. Александром. Он тогда работал над своей книгой «На пороге Нового Завета» и попросил меня сделать копию. Я сделал. Потом этот обмен услугами вошел у нас в правило. Я таскал по центру сумку с пачками листов, слегка напрягаясь при виде милиционеров, но никогда и никаких проблем у меня в связи с этим не было. Меня словно хранила мягкая и прозрачная стена. Знаю, что не одного меня – большинство прихожан. Да нет же, не большинство – всех.
Однажды, когда я был у него в сторожке, он заговорил о возможностях человеческого мозга…
Скажу два слова немного не по теме. Когда я входил в сторожку и заставал его за едой, приготовленной замечательной Марией Витальевной, заботящейся о его быте в сторожке, – первый жест, который меня встречал, это протянутая навстречу тарелка с угощением, в эту минуту он забывал о собственной еде. В жесте не было ничего нарочитого – он давно понял, что счастье приходит, когда отдаешь себя другому, когда вносишь в жизнь другого заботу и поддержку. Это понимание стало его природой. И это единственный рецепт счастья. Я долго шел к нему, пока не убедился в его непогрешимости и не перепробовал все остальные, и все они оказались непрочными. Но до сих пор этот естественный жест отдачи, который у него был легок, как бабочка, мне дается с трудом.
Собственно, это тоже условие молитвы – отдавать. Меня поразил тот факт (возвращаясь к восточным практикам), что о. Александр после нашего разговора о Востоке принес мне книгу Вивекананды «Карма-йога», суть которой сводилась к тому, что любое действие надо совершать не для своей выгоды, а для Бога. Там же было правило, которое потом взял на вооружение Карнеги и многие другие учителя практической духовности – не планируй результат, планируй действия. «Это настоящий мудрец» – сказал он, вручая мне книжку Вивекананды.
Позже он обратил мое внимание на то, что все восточные духовные практики основаны на нравственности – на тех же примерно установках, которые встречаются в Библии: непричинении зла, сострадании, милосердии. «Без них ничего не выйдет, – сказал он тогда, – никакие медитации и никакие духовные практики не могут быть успешными без любви и чистоты». Тогда мне это показалось странным. Техника дыхания, позы, медитация, на мой взгляд, должны были бы обладать собственной несокрушимой силой – при чем тут милосердие как основа их успеха? Позже я понял правоту своего тогдашнего духовника. Злоба, зависть, эгоцентризм, похоть – сильнейшие энергетические блоки, которые делают для меня недостижимым сияние духа, возводя стенку между мной и Богом.