— Мать все болеет, — объяснил он мне. — Днем надо ей помогать, потому и пошел работать в ночную.
Узнав, что я никуда не приткнулся, он в шутку предложил мне поступить к ним в бригаду — в шутку, потому что, кто его знает, почему, думал, что эта работа не для меня и что я могу обидеться. Я согласился сразу. Шляться надоело, а там у меня будет приятель. Я был готов делать что угодно, лишь бы быть с приятелем.
В шкембеджийнице светло и людно. Пахнет уксусом и чесноком, так что слюнки текут. Все места за столиками заняты, но возле стоек место найдется. Кореш занимает место, а я становлюсь в очередь, беру две порции шкембе и с подносом подвигаюсь к кассе. За нашей стойкой уже едят парень и девчонка, и я вижу, что Кореш что-то им говорит, они смеются, а он смотрит на них и почесывает свою черную шевелюру. Он легко завязывает знакомства, не то, что я.
Когда я появляюсь с подносом, он берет свою порцию и подносит к лицу:
— Чесноку мало, Кореш. — Мешает ложкой и добавляет: — И жидковато, сполоснули рубец, и все… А какую похлебку делал бай Митю, а?!
Мы прихлебываем, переглядываемся и смеемся. Бай Митю был шеф закусочной в городке, где мы служили, и готовил фантастические блюда из рубца и кишок. И похлебки, и рагу, и разные печеные в духовке штуки. Мы с Корешем и со старшиной Караивановым ходили к нему в закусочную в увольнение и лопали так, что за ушами трещало. Это было уже в конце, когда мы подружились со старшиной. А до этого у него был на меня зуб за то, что я не мог стрелять по подвижным мишеням и портил показатели взвода. Если бы не Кореш, тяжеленька была бы мне служба. Кто знает, как, он и у старшины завоевал авторитет, а это было совсем не легко.
Парень и девчонка, которые едят напротив, очень похожи. Должно быть, брат и сестра. Оба худенькие, черноглазые, он в ветхом шерстяном пуловере, — она — в старомодном пальто, не длинном и не коротком. Кроме похлебки, перед ними тарелки, на которых лежит по паре котлеток, и все это они съедают с быстротой, вызывающей уважение. Потом вежливо кивают и, обнявшись, уходят, — значит, не брат и сестра.
— Симпатяги, — говорит Кореш, глядя, как они проходят мимо окна по улице. — Студенты, живут на хозрасчете. Не ждут от мамочки и папочки. А вчера еще и поженились.
— Ты когда это успел все разузнать?
— Они у соседей живут, комнату снимают… Страшно люблю таких, которые едят шкембе и сами справляются.
Он поднимает тарелку и выпивает остаток похлебки. Мы выходим. Не знаю, от еды или от встречи со студентами, настроение у него повысилось на градус. Времени много, куда пойдем? Предлагаю: в кафе у театра. Там тепло, посидим, посмотрим на божий свет. Но Кореш мотает головой:
— Чего там смотреть? Щеглы несчастные! Только воображают да трепятся… К тому же меня со вчерашнего пить потянет, а денег ни шиша.
— У меня есть.
— Нет. Давай лучше в кино.
Берем билеты в кино «Солун». Зал полупустой, фильм — скука зеленая. Двое, муж и жена, очень друг друга любят, но она ходит с другим и вроде бы ему изменяет, и он ходит с другой и вроде бы тоже ей изменяет. Потом оказывается, что никто никому не изменял, но что просто они не сходились характерами, а потом сошлись, потому что поняли, что друг без друга не могут, и все такое прочее. Терпеть не могу таких фильмов. Все будто как в жизни, страшно умно, а выйдешь из зала — и понимаешь, что все сплошная липа, с начала и до конца. Кореш еле удержался, чтобы не уснуть. Все время пыхтел и кряхтел, будто тяжести поднимал.
На вокзал отправляемся пешком — до работы еще два часа. Идем по бульвару Ботева. Отшагаем по нему из конца в конец — делать все равно нечего. Становится холодно, лужицы на тротуаре покрываются ледяной корочкой, капель утихает. Небо, ясное и высокое, подмигивает далекими светофорами, словно манит в свою глубину неизвестных будущих космонавтов. Не знаю, почему, мне становится грустно. Вдруг хочется уехать куда-нибудь, на поезде, который неизвестно куда идет и неизвестно где остановится…
— Осторожно! — дергает меня Кореш за рукав, потому что мимо нас проносится машина. — А ну, смотри, что там?
Мы переходим бульвар Георгия Киркова у площади Возрождения. Впереди, шагах в двадцати, следом за женщиной в белых сапожках идут двое и перебрасываются замечаниями. На одном теплая красная куртка и джинсы, другой — наряжен как манекен с витрины: элегантное короткое пальто, начищенные до блеска ботинки, мягкая шляпа. Женщина ступает на тротуар, оборачивается и что-то сердито говорит, потом ускоряет шаг, но и те двое тоже ускоряют шаги. Женщина оглядывается. Кореш смотрит на меня и прибавляет ходу.
Развязка наступает неожиданно. Милиционера вблизи не видно, и женщина пытается убежать, но тот, что в шляпе, подставляет ей ножку. Она спотыкается, он подхватывает ее, чтобы не упала, — знакомый хулиганский номер, — и получает по морде. Парень на минуту обалдевает, потом приходит в ярость. Скверно выругавшись, ударяет женщину коленом в поясницу. Она падает на колени. В ту же минуту шляпа летит в сторону, а рядом с ней падает он сам. Вмешался Кореш.
Все происходит так быстро, что второй, в джинсах, не успевает опомниться. А когда приходит в себя, я стою между ним и Корешем, на которого он хочет броситься. Он отпрыгивает, сует руку под куртку и вытаскивает что-то блестящее, — наверное, нож, — заносит руку назад. Но не двигается, только смотрит на меня, будто проглотить хочет. Я подавляю страх и делаю шаг к нему. Он отступает.
Кореш уже помог женщине подняться. Она хнычет, вокруг останавливаются трое-четверо прохожих. Но не подходят, наблюдают со стороны. Один из них все видел и советует нам отвести хулиганов в милицию. Но сам он тоже не подходит. Тот, что упал, поднимается и, слегка покачиваясь, ищет шляпу. Все происходит в молчании, как в немом кино, пока Кореш не переносит свое внимание на типа в джинсах.
— Что прячешь за спиной, приятель? — спрашивает он тихо и делает шаг вперед. — Не надейся, не поможет. Если я тебе врежу, то уж как следует. Потому давай, мне из-за тебя в тюрьму идти неохота. А ну, исчезайте!
Кореш говорит тихо, — значит, взбесился не на шутку. Оба героя переглядываются и, будто сговорившись, отправляются на противоположный тротуар. Тот, что в пальто, отряхивает полы, потом шляпу и еще раз оборачивается, не замедляя шага. Оба исчезают по направлению к улице Жданова. Теперь у прохожих развязываются языки. Спрашивают, что случилось, но ни Кореш, ни женщина не отвечают. Женщина оплакивает чулки, — порвались на коленях, — объясняет, что работает в магазине на улице Алабина, что задержалась, потому что было много работы, и что когда она во вторую смену, муж приходит за ней, а вот сегодня… Молодая женщина, хорошенькая. Пальто с блестящим меховым воротником и модная шапочка — совсем не похожа на продавщицу. Мужчины вокруг исполнены сочувствия. Один даже сердится на нас за то, что мы упустили хулиганов. Кореш смотрит на него исподлобья и обращается к женщине:
— Вам куда?
— Мне на Подуяне, я на третьем езжу.
— А зачем же пошли сюда, третий останавливается на Кировке… Ну, дело ваше. Хотите, проводим до остановки?
Женщина кивает и благодарит.
Провожаем ее до остановки. Ждем, пока придет трамвай. Она возмущена, говорит, не умолкая, за пять минут мы узнаем чуть ли не всю ее биографию, но что-то она мне несимпатична. Мне все кажется, что она сама дала повод для приставаний. Спрашиваю, не видела ли она их раньше, может быть, знает их?
— Мы как раз закрывали магазин, они вошли купить сигареты. А потом, смотрю, идут следом. Страшно испугалась…
Она кокетливо поправляет шапочку. Ее улыбка — смущенная и слишком беспомощная; что-то не видно, чтобы она так уж испугалась. Беспокоят ее главным образом порванные чулки.
Мы ждем, пока она сядет в трамвай, и отправляемся своей дорогой. В ушах еще звучат слова преувеличенной благодарности, и я непонятно почему чувствую себя обманутым. Правда, этому типу в шляпе она влепила всерьез, но, кажется, потому, что не ожидала такой грубости. А мы с Корешем могли ввязаться в такую историю, что…
Говорю об этом Корешу, он пожимает плечами:
— Да хоть бы и так, ладно… Не могу видеть таких гадов.
— Ты понял, кто они?
— Во всяком случае, не из тех, кто вкалывает. У него, которого я стукнул, два кольца на пальце… Ночные пташки.
Выходим на бульвар Сливницы и оттуда через канал, снова на Ботева. По железному мосту с тяжелыми дугообразными фермами грохочет трамвай. Светофоры одиноко мигают редким запоздалым грузовикам. Напротив — темные окна больницы, светится только вход в кабинеты дежурных… Думаю, что за люди эти ночные пташки и как бы я поступил, если бы Кореша со мной не было? Наверное, начал бы их вразумлять, и они спокойно избили бы меня. Не то, что я человек смирный. — когда меня ударят, я тоже могу врезать, — но первый ударить не могу. Никогда не случалось.
4
На вокзале шумно, отправляются последние вечерние поезда. Шефа в экспедиции нет. Заглядываем в его комнатушку на верхнем этаже. Он сидит за старым письменным столом, ест яблоко и читает газету «Спорт». Круглая стриженая голова блестит под светом лампочки. Увидев нас, он ухмыляется, даже кожа на голове ползет назад:
— Что-то вы рано… Прошло похмелье, Николай?
Он — единственный у нас, кто иногда называет Кореша по имени. Кореш бормочет:
— Мать заболела, потому и не пришел.
— Это ты мне рассказываешь? — подмигнул Шеф. — Ничего, сейчас разомнешься. А я посижу, почитаю газетку.
— Можно, — великодушно говорит Кореш. — Задницу отсидишь от чтения… Шатун пришел?
— Здесь. Пошел в буфет.
Мы решаем тоже отправиться в буфет, газеты начнут подходить только через час.
— Но по-умному, — говорит Шеф. — Чтобы мне потом вас не искать.
В буфете мы находим Шатуна. Его худое лицо зелено в тон ватнику. Здесь же и Ненов, заместитель Шефа, за тем же столом. Расстегнул пальто, с вечным красным шерстяным шарфом на шее. Он ест — жует котлеты и глотает пиво. Перед Шатуном — рюмка виноградной, для отрезвления, как сообщает он не без гордости. И ему вчера вечером пришлось тяжко. Глаза покраснели и припухли, потеряли свою мышиную прыткость, телогрейка молодечески распахнута, видна хилая грудь. Но вообще-то он жилистый, как стальная проволока. Едва дождавшись, пока мы сядем, он начинает рассказывать свои приключения.