несколько дней, совсем поправившись, я отбыла с Монте-Кристо в Марсель, а оттуда — на этот уединенный и прекрасный остров, где я нашла тебя, мой дорогой Максимилиан, предмет моих стремлений.
Крепкое объятие заключило рассказ, и они отправились разыскивать графа, чтобы снова выразить ему их глубокую признательность.
Они вышли из грота и спросили матроса Джакомо, привезшего Максимилиана на этот остров, где граф.
— У меня есть письмо к вам обоим от моего господина,— ответил тот.
— Но где же сам граф Монте-Кристо? — разом воскликнули молодые возлюбленные.
— Он только что покинул остров со своей приемной дочерью и слугой Али… корабль еще виден,— ответил Джакомо, указывая на небольшое судно, на палубе которого можно было различить три фигуры. Это были граф с Гайде и Али. Максимилиан быстро развернул письмо и прочел следующее:
«Мой дорогой Максимилиан!
Корабль стоит на якоре, готовый к отплытию. Джакомо отвезет вас в Ливорно, где Нуартье ждет свою внучку, чтобы благословить ее на брак с вами. Все, что вы найдете в гроте, и мой дом в Париже — свадебный, подарок от верного друга,— которого вы никогда больше не увидите. Мои последние слова: ждите и надейтесь!
Будьте счастливы оба и вспоминайте иногда о вашем истинном друге.
Эдмон Дантес, граф Монте-Кристо.»
Между тем судно графа все удалялось от острова, свежий ветерок наполнил паруса, и корабль постепенно исчезал из глаз Максимилиана и Валентины. Они в последний раз махнули рукой в знак прощания, и скоро судно скрылось за горизонтом.
8. Смертный приговор
Де Вильфор был не один — доктор Давоньи сопровождал своего пациента и временами шепотом ободрял его.
Вильфор казался развалиной — его отвислая нижняя губа и угасший взгляд тронули всех — и судей, и публику, и даже тех, которых он не раз оскорблял гордым и презрительным обхождением. Надменный государственный прокурор стоял теперь перед всеми, погрязший в пучине преступлений и позора.
Голос председателя дрожал, когда, встав из кресла, он обратился со следующими словами к присяжным:
— Господа присяжные! Доктор Давоньи, на попечении которого находится господин де Вильфор, был так любезен, что согласился сопровождать сюда своего пациента. Прежде чем вызвать в суд господина де Вильфора, я разговаривал с его врачом, констатировавшим, что присутствие здесь его пациента не будет иметь дурного влияния. Господин доктор, потрудитесь подтвердить мое заявление господам присяжным.
— Охотно, господин председатель,— ответил старый доктор.— Положение господина де Вильфора безнадежно, И присутствие его на суде не может ухудшить его здоровья. Апатия больного противостоит всякому возбуждению.
Затем, взяв де Вильфора за руку, доктор отвел его на приготовленное для него место. Глубокое молчание царило в зале. Закутанная дама полупривстала и, плотнее закрыв лицо вуалью, не сводя глаз, смотрела на человека, под взглядом которого трепетали преступники, и который теперь сам пал ниже тех несчастных, которых он судил так строго и немилосердно.
Бенедетто в сильном волнении поднял руку и простер ее к де Вильфору, а затем, как бы уничтоженный, опустился на свое место. Закрыв лицо руками, он тягостно и глубоко вздохнул, услышав голос председателя, который торжественно начал:
— Господин де Вильфор, скажите нам…
Он остановился, так как де Вильфор пытался встать и делал тщетные попытки что-то вымолвить. Это было ужасное зрелище — лицо его покраснело, глаза вышли из орбит и дрожащие губы напрасно силились произнести внятные звуки. Председатель подождал несколько секунд и начал снова:
— Господин де Вильфор, в состоянии ли вы ответить на некоторые вопросы, которые я вам предложу?
Вильфор кивнул и с невыразимым усилием ответил:
— Да!
Он произнес это слово глухим голосом, но ясно и отчетливо, и все присутствующие с напряженным вниманием устремили свои взгляды на больного.
— Бенедетто,— обратился председатель к подсудимому,— встаньте!
Бенедетто повиновался.
— Посмотрите на господина де Вильфора,— продолжал председатель,— и скажите по совести, можете ли вы подтвердить все ваши показания, сделанные вами на первом допросе?
Бенедетто был действительно или раскаявшийся грешник, или величайший лицемер, когда-либо живший в мире. Он с мольбой поднял сложенные руки и пролепетал голосом, заглушаемым рыданиями:
— Прощение, отец! Прощение!
— Чего хочет от меня этот человек? — сказал де Вильфор, голос которого мало-помалу приобретал прежнюю твердость, и, к изумлению всех, он вдруг овладел вполне даром слова.
— Он называет вас отцом,— ответил председатель,— и вы сами ранее признали его своим сыном.
Вильфор провел рукой по лбу.
— Мой сын? И он жив? Не может быть — в моем доме детей убивают, и мой сын мертв!
— Вы не забыли ночь с 27-го на 28-е сентября 1807 года?
— Нет, я не забыл ничего — и того сына я тоже умертвил.
— Но он чудом спасся от смерти, вспомните хорошенько!
— О да, я припоминаю: это было не чудо, он обязан жизнью покушению на убийство, и убийца думал найти сокровище в ящике, где лежало дитя.
— Итак, вы признаете вашего сына?
Вильфор презрительно рассмеялся:
— Ну, конечно, он мой сын — иначе он не был бы фальшивомонетчиком и убийцей! О, все имеет связь: дом в Отейле — салфетка с меткой Г.— сын Вильфора должен был сделаться убийцей!— Вильфор протянул исхудалую руку к Бенедетто и прошипел с презрением:
— Ты — мой сын! Ты убивал и будешь убивать опять!
— Нет, о нет! — вскричал Бенедетто с отчаянием.— Я тяжко грешил, но ничто на свете не заставит меня увеличить число моих грехов! Отец мой, я прощаю вас и молю Бога смилостивиться над вами и надо мной!
Ропот изумления промчался в публике, и, одобренный этим Бенедетто, продолжал более взволнованным голосом:
— Прощаю и матери своей, которую я никогда не знал! Если бы я умел лепетать ее имя, если бы я знал ее ласку, никогда не пришлось бы мне сидеть на скамье подсудимых!
Раздался болезненный стон, и дама под вуалью упала в обморок. Ее спутник с трудом привел ее в чувство, и когда она пришла в себя, он наклонился и прошептал выразительно:
— Будьте осторожны — или все погибло.
— Господин де Вильфор,— внушительно начал председатель, вы теперь свободны! И как бы вы не согрешили, Бог тяжко наказал вас, и, прощаясь с вами, я могу лишь уверить вас, что и я, и все ваши бывшие сослуживцы глубоко сожалеем о вас.
Давоньи взял де Вильфора под руку, намереваясь увести его, но бывший прокурор энергично покачал головой и резко сказал:
— Я не хочу идти, я имею сообщить еще нечто!
— Говорите, мы слушаем,— произнес изумленный председатель.
— Господа судьи, господа присяжные,— начал Вильфор.— Вы слышали слова раскаяния и прощения от человека, называвшего себя моим сыном! Не верьте ему — он лжет!
— Господин де Вильфор! — внушительно воскликнул председатель.
— О, дайте мне высказаться,— спокойно продолжал бывший прокурор,— меня, конечно, считают помешанным, но я многое вижу яснее, чем люди с непомраченным рассудком. Вы думаете, я совершил бы преступление, убив этого человека? Совершенно наоборот: это был бы единственный хороший поступок в моей жизни, если бы я избавил свет от этого чудовища… Бенедетто не раскаивается, не просит прощения, увы! Я чувствую, что он лишь изображает угрызения совести, которых никогда не испытывал, он играет перед вами хорошо заученную роль!…
Господа присяжные, берегитесь! На вас ляжет тяжкая ответственность — судьба человеческого общества в ваших руках, исполните добросовестно ваш долг! Когда тигр вырывается из клетки, его убивают, и только безумец пощадит его! Бенедетто хуже тигра — вооружайтесь секирой правосудия, и пусть она падет на его голову. Господа присяжные! Я — отец этого человека — прошу его смертного приговора!
Ропот ужаса пробежал по залу: забыв, что перед ними помешанный, все присутствующие видели лишь государственного прокурора, который, подобно Бруту, предавал в руки правосудия собственного сына… Как трубный звук в день Страшного суда, прозвучали в зале эти жестокие слова. Затем Вильфор поднялся, оперся на руку Давоньи, поклонился суду и медленными шагами покинул заседание.
Бошан шепнул на ухо Шато-Рено:
— Честное слово, Вильфор сумасшедший!
— А заметили вы, что с мадам Данглар сделалось дурно? — тихо спросил его Шато-Рено.
— Ну что ж, Бенедетто красивый малый, а мадам Данглар никогда не была образцом добродетели. Кто их знает, кем они приходятся друг другу?
— Может быть, Дебрэ знает что-нибудь… он… ш-ш-ш! Председатель просит слова, я готов побиться об заклад, что его речь будет гораздо глупее речи помешанного де Вильфора!
9. Осужден
Страсть к противоречиям присуща человеческой натуре: с момента, когда Вильфор потребовал смертного приговора своему сыну, все присутствующие начали находить, что Бенедетто заслуживает более снисходительного приговора. Речь председателя суда вполне оправдала предположение Шато-Рено, и задача адвоката Бенедетто оказалась проще, чем он предполагал вначале.
Он нарисовал полнейшую заброшенность подсудимого, никогда не знавшего ни отца, ни матери, и так как Бертуччио, способный доказать обратное, не присутствовал на заседании, то слова защитника были приняты с полным доверием.
— Господа присяжные,— заключил адвокат свою молниеносную речь,— зерно Господней благодати, запавшее в сердце подсудимого во время его заключения, пустило корни: чистые, даже больше — возвышенные чувства заменили прежние порочные наклонности, и фальшивомонетчик и убийца снова достоин звания «человек» — звания, которое он опозорил и покрыл грязью не по своей вине! Бог, сотворивший это чудесное превращение, хочет не смерти грешника, но его обращения на путь истинный, путь праведный; может ли людской суд карать раскаявшегося? Нет, господа присяжные, вы не можете допустить этого!