ремени нельзя терять ни минуты. Студию сегодня он открывать не станет. Подкрепленный новой уверенностью, новой силой, он взглянул на часы и, без колебания развернувшись, пошагал на железнодорожный вокзал.
Там после короткого ожидания он купил билет в купе третьего класса на девятичасовой поезд до Уинтона. Пока паровоз пыхтел по низменной долине, Дэниел сидел, напряженный и нетерпеливый, устремив невидящий взгляд на поросшую камышом болотистую местность за окном, по которой под моросящим дождем бродил немногочисленный скот.
После полудня он добрался до Киркбриджа, где прядильные фабрики, составлявшие основу индустрии этого большого промышленного форпоста города Уинтона, извергали своих работниц на обеденный перерыв. Сотни женщин с косынками на голове валом валили через большие ворота, словно армия на марше. А надо всей этой мрачной сценой из свинцовых облаков непрестанно лил дождь, обращая мощеную дорогу в море грязи.
Дэниел спросил у полицейского, как пройти на Клайд-плейс, поднял воротник и нырнул в толпу. В конце главной улицы он повернул налево и, минуя железную статую одного из крупных местных владельцев фабрик, зашел в ту часть городка, что победнее.
Таких унылых кварталов Дэниел никогда прежде не видел. В водосточных канавах текла вонючая жижа из стоков красильного производства. Во дворах на веревках висело неряшливо постиранное белье. Почти каждая дверь вела в бар или букмекерскую контору.
Оправдывались худшие из страхов Дэниела: миссис Ланг, опекунша сына Грейси, пала еще ниже, чем он опасался.
Перейдя мощеную площадь, он оказался на узкой улочке, словно канава тянувшейся между высокими зданиями. Эта канава с текущей по ней вонючей грязью была обозначена щербатыми синими эмалевыми табличками: Клайд-плейс.
Дэниелом овладела гнетущая усталость, физическая и душевная. Вонь этой улочки, эти убогие трущобы вызвали у него озноб. К тому же стояла темень, сквозь которую даже в самые яркие дни могли пробиться немногие лучи солнца. Это было похоже на дно колодца. Дэниелу захотелось улизнуть отсюда, улететь куда-нибудь на простор вересковой пустоши и там очистить себя свежим сельским воздухом.
Однако нервное возбуждение, уже почти взлетевшее до истерии, не позволило ему отступить. Он вошел в проход, ведущий к дому № 17, и стал подниматься по лестнице. Лестница была не хуже обычных для этих мест. Поскольку многоквартирный дом был построен по принципу «спина к спине», не было ни окон, ни света, ни воздуха. Были вбиты газовые кронштейны, и одна треснувшая труба покрыла пятнами всю лестничную площадку.
Дэниел, собирая все силы в бездыханной молитве, поднялся на три лестничных марша и вдруг споткнулся, едва не упав. На ступенях сидел ребенок, мальчик. Дэниел всмотрелся в него сквозь туманный мрак. Мальчик, похоже, проводил время по-философски, играя с круглыми маленькими камешками, которые он подбрасывал в воздух и ловил на тыльную сторону ладони.
Но Дэниел едва ли заметил это. Сам мальчик, вот кто приковал к себе его удивленный взгляд. О рахите Дэниелу было известно, известно ему было и то, что в таких трущобах из-за скудного питания и отсутствия солнечного света рахит был господствующей болезнью. И вот теперь он увидел совершенно ясно, как скрючены ноги, поджатые мальцом под себя, как мал он ростом, как трудно ему держать прямо слишком тяжелую для тощей шеи голову. Он подпирал ее одной рукой, упершись локтем в колено. Темные глаза на осунувшемся лице были серьезны. Кожа цвета сала была вялая и лишена блеска. Одежды на нем было немного: обноски и лохмотья из того, что ему подошло. Мальчику могло быть лет семь от роду.
Сидя на ступеньке, он уставил на Дэниела серьезный, усталый взгляд. Тогда Дэниел обрел дар речи:
— Миссис Ланг здесь живет?
Не сразу, но мальчик кивнул, сохраняя серьезный вид.
— Я хотел бы встретиться с ней.
— Вы не за платой пришли? — спросил он. — Боюсь, заплатить вам она не сможет.
— Мне не нужно платить. Мне нужно только поговорить с ней.
Ребенок колебался, оценивающе и пристально разглядывая Дэниела, потом проговорил неспешно:
— Ладно. Я вам покажу.
Он встал. Сделал это, как все рахитичные дети, держась за ноги и неуклюже выпрямляя тело. Ему явно было трудно. Но наконец мальчик справился и, хромая, повел гостя наверх. На верхней площадке остановился перед дверью. Дэниел понял, что это его дверь. Потом он обернулся и посмотрел вверх. Свет из разбитого светового окошка упал на мальчика.
Впервые Дэниел по-настоящему разглядел лицо ребенка. Он сдавленно вскрикнул, волна чувств нахлынула на него: он ощутил ее удар, как, наверное, судно ощущает упругий плеск тяжелой волны. В этом воздетом кверху лице при всей его хрупкости и бледности безошибочно угадывалось сходство с лицом Грейси.
В таком ракурсе выхваченное серым светом лицо отделилось от унылого фона и, казалось, плыло, призрачное и сияющее, как будто сама Грейси явилась Дэниелу из туманной дымки. Особенно глаза, эти большие карие глаза, так серьезно глядевшие на него, их не спутаешь ни с чем. Дэниел молча сглотнул и невнятно выговорил:
— Как твое имя?
Мальчик ответил:
— Зовут меня Роберт.
— А твое другое имя? — Взволнованный, Дэниел говорил несвязно. — Ты Ланг? Миссис Ланг — твоя мама?
— Да, Энни Ланг моя мама, — как-то боязливо произнес Роберт. — В любом случае я с ней живу.
Будто не желая, чтобы его и дальше расспрашивали, он рывком открыл дверь.
Одна-единственная комната. В дальнем ее углу на расстеленном прямо на линолеуме матрасе, скрестив ноги, сидела женщина. Она быстро сшивала какую-то ткань, лежавшую у нее на коленях, иголка летала с убийственной, заведенной монотонностью.
При всем своем смятении Дэниел не мог не заметить убогой обстановки комнаты, ржавой плиты, щербатой посуды и рваных занавесок.
В ближнем углу трое детишек — все младше Роберта — играли с крышкой от старой жестяной банки. Рядом с матрасом лежала стопка недошитых брюк из грубой саржи.
Роберт подошел к женщине, затем с обстоятельностью, отличавшей все, что он делал, указал глазами на Дэниела и прошептал что-то ей на ухо. Миссис Ланг откусила от катушки кусок черной нитки, взглянула сначала на Роберта, потом на Дэниела.
— Нельзя, что ли, оставить нас в покое? — посетовала она. — Чего такого вредного я сделала?
— Тут не то, — успокоил ее Роберт. — Человек просто хочет поговорить с тобой.
Она и ответить еще не успела, а он подхватил играющих детишек и выставил их за дверь. Хромая вслед за ними, он обернулся к Дэниелу с серьезным видом и кивнул, как бы намекая, что теперь тот может заняться своим делом без свидетелей. Было в этом жесте что-то такое тоскливое и в то же время такое мудрое, что у Дэниела слезы на глаза навернулись. Но обращенный к нему голос женщины вернул его к действительности.
— Вам чего надо? Видите же, я занята. Я эту работу к семи должна кончить.
Дэниел пристально смотрел на Энни Ланг. Несчастное потрепанное создание, еще не старая, но, похоже, измученная тяжелой жизнью и напастями. На обеих щеках у нее пунцовел нездоровый румянец, под глазами налились темные мешки. Ее лодыжки, видные под подолом драной юбки, распухли, оплыли. Сидела она в натянутой на плечи шали. С тех пор как он вошел в комнату, она ни на секунду не прекращала шить.
Дэниел покашлял, прочищая горло, и судорожно сглотнул.
— Я пришел по поводу ребенка, — сказал он. — Мальчика, которого вы зовете Робертом.
Наступило молчание. Женщина не заговорила, не сделала никакого усилия ему помочь. Продолжать было нелегко под взглядами, которые она исподтишка метала в него. И все же он нашел силы продолжить, разъяснить, зачем он приехал и чего ему от нее надо.
Поначалу выражение ее лица оставалось безучастным и капризным, но, по мере того как он говорил, оно менялось, выдавая по очереди чувства, которые она неуклюже пыталась скрыть: удивление, медленное осмысление, затем быстрая и рассчитанная увертливость. Энни перестала шить, позволила работе упасть ей на колени, набралась духу и взглянула Дэниелу прямо в глаза.
— Что ж, — наконец сказала она, — отрицать не стану, он тот мальчик, кого вы ищете. Он линдсеевский ребенок, точно.
Дэниел в том и не сомневался: узнал это пять минут назад на лестничной площадке. И сразу рьяно, торопливо поднажал:
— Тогда позвольте мне забрать его с собой. Я заберу его сегодня.
Она решительно тряхнула головой и ответила, быстро произнося слова:
— Нет-нет! Я такого не могу. Даже подумать о таком нельзя. Ребенка передали мне. У меня и бумаги доказательные есть. Да и не обойтись мне без него. Он помогает с кучей всяких дел. Ходит повсюду с моими записками. Сами видите, какой он умница. У меня уже силы не те, знаете ли. Хлебнула бед-то с тех пор, как муж помер. С тех самых пор, как с фермы уехали, только и знали, что боролись, чтоб в живых остаться. Кроме того, я люблю Роберта. Он славный малый. А уж сколько денег-то на него перевела! Он ведь здоровьем слаб, зимой ему лекарства нужны… Да-да, мне и это приходится принимать во внимание. Вы понимаете, само собой, что, когда старик Линдсей преставился, мне никто и грошом ломаным не помог.
Она умолкла, словно бы достаточно сказала, и принялась, поджав губы, опять шить. Все ж Дэниел при всей его простоте сумел прочесть написанное на ее лице. Он не раздумывал.
— Сколько вы хотите? Я вам заплачу, если вы позволите мне взять ребенка.
Она вновь оставила шитье, ее руки с набухшими венами, ее пальцы, до синяков исколотые иглой, нервно вцепились в шаль. Хотя Энни и сделала попытку скрыть это, слова гостя ей всю душу перевернули. За поштучное шитье — единственный ее заработок в последние два года — получала она в среднем шиллинг и три пенса в день, из которых вынуждена была кое-что тратить на нитки, а порой и на пуговицы. А нынче вот фортуна-то как повернулась, что привалила ей этакая возможность. Опасаясь, что запрашивает чересчур, и в то же время отчаянно боясь продешевить, она маялась в прискорбной нерешительности.