— Красивая песня, — сказала она, когда он замолчал. — Грустная, но красивая.
— Все наши песни грустные. Мы северный народ, мы знаем, что зима всегда побеждает лето, что смерть всегда побеждает жизнь. Но мы поем, потому что песня — это наш способ сказать, что мы здесь, что мы живы, что мы помним.
Кристина задумчиво кивнула.
— Я хочу попробовать что-то, — сказала она внезапно. — Хочу понять, можем ли мы... почувствовать снова.
— Что ты имеешь в виду?
Кристина подняла руки, и воздух в зале начал сгущаться. Из снега и льда начали формироваться фигуры — высокие, изящные, андрогинные существа с лицами неопределенного пола и возраста. Элементали, но не такие, как обычные слуги Кристины. Эти были особенными.
— Музыкальные элементали, — объяснила она, наблюдая, как создания обретают форму. — Я хочу создать оркестр, который будет играть не просто звуки, а чувства. Наши воспоминания о чувствах.
У каждого элементаля в руках материализовался инструмент: один получил скрипку из черного льда, другой — флейту из прозрачного кристалла, третий сел за клавесин, который вырастал прямо из пола зала.
Но создание музыкальных элементалей требовало от Кристины не просто магической силы, а воспоминаний. Она должна была вложить в каждого из них частичку своих человеческих переживаний — радость от первого поцелуя, печаль от потери, восторг от танца в объятиях возлюбленного.
— Это будет болезненно, — предупредила она Виктора. — Я отдаю им то немногое, что у меня осталось от человеческой души.
— Позволь мне помочь, — сказал Виктор и положил руку ей на плечо.
Через прикосновение он поделился своими воспоминаниями о музыке. Звуки арфы Ингрид, песни, которые пели воины у костра, музыка на свадьбах и похоронах. Мелодии его детства, когда мать пела ему колыбельные, и юности, когда он сам пытался сочинять стихи под звездным небом.
Их воспоминания смешались, создавая нечто новое. Элементали начали меняться — в их ледяных лицах появилось что-то похожее на выражение. Не настоящие эмоции, но имитация эмоций, настолько совершенная, что почти неотличимая от оригинала.
Музыкант со скрипкой поднял инструмент и провел смычком по струнам. Звук, который раздался, был не похож на обычную музыку. Это было воспоминание о музыке, эхо человеческих чувств, воплощенное в звуке.
Другие элементали присоединились. Флейта заиграла мелодию, полную тоски по утраченному дому. Клавесин отвечал аккордами, в которых слышалась радость первой любви. Барабаны задавали ритм, напоминающий биение сердца в момент высшего счастья.
Мелодия, которую они играли, не принадлежала ни одной известной композиции. Это было что-то новое, рожденное из воспоминаний двух бессмертных существ о том времени, когда они были способны чувствовать. В музыке слышались отголоски северных баллад, которые любил Виктор, и придворных танцев, под которые когда-то кружилась принцесса Кристина.
— Чувствуешь что-нибудь? — шепнула Кристина.
— Не знаю, — честно ответил Виктор. — Что-то есть. Не эмоция, но... воспоминание об эмоции.
Музыка становилась более сложной, более эмоциональной. Элементали играли не просто ноты — они воспроизводили чувства, заложенные в их создание. Радость звучала в высоких нотах флейты, печаль — в низких тонах виолончели, которая материализовалась у еще одного элементаля, страсть — в стремительных пассажах скрипки.
Кристина протянула руку Виктору. Ее движение было неожиданным, импульсивным — что необычно для существа, которое столетиями контролировало каждый свой жест.
— Потанцуй со мной, — попросила она.
Виктор посмотрел на ее руку. Последний раз он танцевал с Ингрид на празднике урожая, за несколько дней до той роковой битвы, которая изменила его судьбу. Тогда он был живым, чувствующим человеком. Теперь...
— Я не уверен, что помню, как танцевать, — сказал он.
— А я не уверена, что помню, как быть женщиной, — ответила Кристина. — Но мы можем попробовать.
Виктор взял ее руку. Ее пальцы были холодными, но в этом холоде была своя красота — как прикосновение утреннего инея, как дыхание зимнего ветра.
Их первый танец был неуклюжим, механическим. Виктор помнил движения, но не помнил чувство, которое должно было ими управлять. Кристина помнила грацию, но забыла радость, которая делала танец живым.
Они двигались по заученным схемам — шаг вперед, шаг в сторону, поворот. Музыка элементалей подстраивалась под их ритм, пытаясь помочь им найти гармонию.
Но постепенно что-то начинало меняться. Их тела, совершенные и не знающие усталости, находили ритм. Виктор ощущал, как Кристина становилась легче в его руках, как ее движения приобретали плавность. Кристина чувствовала, как Виктор начинал вести ее не умом, а каким-то более глубоким инстинктом.
— Ты красиво танцуешь, — сказала она, и в ее голосе звучало удивление собственным словам.
— Ты тоже, — ответил Виктор, и впервые за месяцы его губы изогнулись в подобии улыбки.
Музыка становилась более страстной, более живой. Элементали, питаясь эмоциональной энергией, которую излучали танцующие, играли с все большим воодушевлением. Их ледяные лица светились изнутри, как будто в них зажглась искра жизни.
Танец ускорялся. Виктор поднимал Кристину, и она кружилась в воздухе, ее платье из снежинок развевалось как крылья. Когда он опускал ее, она оказывалась ближе к нему, чем раньше. Их лица почти касались друг друга.
— Кристина, — произнес он ее имя, и оно звучало по-новому. Не как обращение, а как заклинание.
— Виктор, — ответила она, и в ее голосе было что-то, чего не было раньше. Тепло. Не физическое — ее тело оставалось холодным как лед — но эмоциональное.
Они остановились, но не отпустили друг друга. Музыка продолжала играть, но теперь она звучала как фон для чего-то более важного — для момента, когда два мертвых сердца попытались вспомнить, что значит биться в унисон.
— Поднимемся наверх, — предложила Кристина тихо. — Я хочу показать тебе северное сияние.
Путь к обсерватории лежал по витой ледяной лестнице, которая поднималась через самое сердце дворца к его высшей точке. С каждым пролетом воздух становился более разреженным, а магия сильнее. Стены лестницы были прозрачными, и через них было видно, как они поднимаются сквозь толщу ледяного дворца.
— Сегодня особенная ночь, — сказала Кристина, ведя Виктора вверх. — Северное сияние будет необычайно ярким. Я чувствую это в своей крови, в самой сути своего существа.
— Ты часто наблюдаешь за сиянием?
— Каждую ночь, когда оно появляется. Это единственная красота, которую я еще могу оценить. Когда я только стала тем, что есть сейчас, северное сияние было единственным, что напоминало мне о том, что в мире еще есть чудеса.
Виктор шел за ней, наблюдая, как ее фигура движется впереди. В ее походке была грация, которая завораживала — не человеческая грация, а что-то более совершенное, как движение воды или ветра.
— А что ты видела в сиянии? — спросил он.
— Души тех, кто умер с честью. Так говорили скальды в моем детстве. Свет воинов, которые пируют в чертогах Одина. Танец богов, радующихся храбрости смертных.
Упоминание Одина заставило Виктора нахмуриться. Всеотец был его создателем и его проклятием. Но сейчас, поднимаясь по ледяной лестнице рядом с Кристиной, он не хотел думать о своем божественном господине.
— А ты? — спросила Кристина, оглядываясь на него. — Что ты видел в северном сиянии, когда был человеком?
— Красоту. Просто красоту. Когда я был ребенком, отец говорил, что это танец богов. Что они радуются, видя, как смертные не сдаются перед лицом зимы.
— Возможно, они радуются нашей попытке стать снова живыми, — тихо сказала Кристина.
Они достигли обсерватории — круглой комнаты с прозрачными стенами и куполообразным потолком. Здесь не было мебели, только ледяная платформа в центре, с которой можно было наблюдать за небом. Весь мир лежал под ними — бескрайние льды, торосы, далекие горы на горизонте.
Но главным было небо. Оно пылало зелеными и синими огнями, северное сияние танцевало над ледяными просторами с необычайной яркостью. Полосы света перетекали друг в друга, создавая фантастические узоры, которые менялись каждую секунду.
— Невероятно, — прошептал Виктор.
— Да, — согласилась Кристина. — И это единственное, что не изменилось за все годы моего существования. Северное сияние все так же прекрасно, как и в ту ночь, когда я впервые увидела его из окна своей детской комнаты.
Они легли на ледяную платформу, глядя на северное сияние. Холод льда не беспокоил их — их тела давно перестали нуждаться в тепле. Они лежали рядом, но не касались друг друга, каждый погруженный в созерцание небесного танца.
— Знаешь, что я думаю, глядя на это? — сказала Кристина после долгого молчания.
— Что?
— Что мы не единственные, кто потерял человечность. Посмотри на этот свет — он прекрасен, но холоден. Он светит, но не греет. Он движется, но не живет. Мы все здесь — северное сияние, лед, ты и я — мы все прекрасные мертвецы.
Виктор повернулся на бок, чтобы посмотреть на нее. В свете северного сияния Кристина выглядела еще более неземной — ее кожа отражала зеленые и синие огни, волосы казались сотканными из самого света.
— Но ты все еще красивая, — сказал он, и слова эти удивили его самого. Он не планировал их произносить.
— Красота без жизни — это украшение для могилы, — ответила она, но в ее голосе не было горечи. Только констатация факта.
— Возможно. Но иногда украшения становятся искусством.
Кристина повернулась к нему, и их лица оказались совсем близко. В свете северного сияния ее глаза казались живыми, полными отражений небесных огней.
— Ты считаешь нас искусством?
— Я считаю нас попыткой. Попыткой стать чем-то большим, чем смертные. Может быть, мы не получили того, чего хотели, но мы получили что-то другое.
— Что именно?
— Время. Бесконечное время, чтобы понять, что мы потеряли. И, возможно, найти способ это вернуть.