— Ничего. Куда ты теперь денешься, — процедил он, глотая горячий воздух. И вдруг что-то хлопнуло, сквозняком прохватило промокшие волосы… Ушла! Эта ловкая, скользкая тварь ушла через окно!
Снаружи послышалось улюлюканье дружины. Волх выбежал наружу, завертел головой.
— Она к реке побежала, — подоспел Клянча.
— А ты где был? — рявкнул Волх.
— Да тут стоял! Полно, Волх, что ты задумал? Пошутили и будет. Хватит с нее и того, что пришлось нагишом по холодку побегать. Нельзя же травить княгиню, как лосиху!
— Какая она княгиня, — прошипел Волх и, оттолкнув приятеля, пустился бежать вдоль берега. Ничего. Она не уйдет. Змея, заползшая на брачное ложе родителей, сегодня получит свое. Что именно получит Ильмерь, когда он ее догонит, Волх не знал. Он загонял ее вниз по оврагу к реке, отрезая любой путь к отступлению.
Но на берегу его ждал только шумный всплеск. Темноволосая голова Ильмери вынырнула недалеко от берега. Вот сумасшедшая, — опешил Волх. Вода-то ледяная! Ничего, зато долго она там не просидит.
Ильмерь сносило по течению. Волх, похлопывая себя веником по колену, прогуливался вдоль берега.
— Ну что, тепло ли тебе, матушка? Хороша ли парная? — поинтересовался он. — Вылезай, а то застудишь себе что-нибудь!
— Змееныш, — отфыркиваясь, отвечала Ильмерь. — Да в воде и то теплее, чем там, где ты ползаешь, приблудень!
— Ну да, тебе к холоду не привыкать! Стариково ложе небось не греет!
— Ты-то что в этом понимаешь, недопесок.
Ильмерь все-таки не выдержала. Она пошла к берегу, разводя руками темные воды реки. Серо-зеленые глаза ее светились ярче на порозовевшем лице. Желтый лист запутался в кольцах волос и блестел, как золотая подвеска.
Волх вдруг оцепенел, и язык у него приклеился к небу. Колдунья, чары наложила, — мелькнула мысль и пропала. Пропали все мысли до одной. Он просто стоял и смотрел, и глаз не сводил с ее груди — неестественно тяжелой для такого тонкого тела.
Ильмерь победоносно усмехнулась. Она прекрасно видела, что происходит с мальчишкой.
— Ну что, язык проглотил? Ступай к мамочке, дурень!
Она не глядя прошла мимо него. Пахнуло речными травами — как от русалки. На берег высыпали служанки и подружки. Испуганно косясь на Волха в чудской одежде, они запричитали, закутали княгиню в полотенца.
— Дуры трусливые, — обругала их Ильмерь. Она оттолкнула служанку с шубой и в одной рубахе пошла к городу. Волх смотрел ей вслед. Ему казалось, что следы ее маленьких ног светятся на опавшей листве…
А потом он долго один сидел на берегу. Он прогнал приятелей, рискнувших сунуться к княжичу с вопросами. Вокруг царствовала осень. Она набросила пестрые лохмотья на лес и сплавляла по реке листья, словно золотые ладьи. Волх встречал осень в пятнадцатый раз, но никогда еще не видел ее такой.
Тысячи смутных образов проносились в его голове. Они были стыдными и страшными, а иногда — ослепительно красивыми. Они мучили — и вместе с тем казались несметным богатством. От реки пахло дурманом, и ветки лозняка вились, как кольца темных волос.
Волх с силой потянул за оберег. В кулаке что-то хрустнуло. Волх с удивлением разжал руку — у него на ладони остался деревянный обломок. У солнечного колеса — четыре конца, загнутых посолонь. Утро, день, вечер, ночь. Четыре времени года… Один конец откололся. Нервы у княжича звенели — сейчас его взволновала бы и меньшая неприятность. Чувствуя ком в горле, он вскочил и опрометью помчался к городу. Так в детстве он бежал, разбив коленку, чтобы уткнуться в материнский подол. Домой.
Княгиня Шелонь сидела за пяльцами у раскрытого окна. Алый стежок, желтый стежок, золотая нить… На небеленом льняном полотне расцветали волшебные сады, расправляли крылья диковинные птицы…
— Что это будет? — спросил Волх.
— Вырей. Заоблачная страна. Видишь дерево? На одной ветке висит солнце, на другой — луна. Когда мы умрем, хозяйка Мокошь пошлет нам ласточку. У ласточки будет ключ от заоблачной страны. Она отопрет ворота, и тогда наши души совьют здесь гнезда.
Мать наклонилась к сыну, прижавшемуся к ее ногам, и серебряные кольца на ее висках тихо зазвенели. Ее большие, сильные руки растрепали Волху волосы, поправили ворот рубашки. Потянув за ремешок, Шелонь вытащила пострадавший оберег и долго внимательно рассматривала. Потом ласково взяла сына за подбородок. Под пристальным взглядом матери Волх опустил глаза.
— Что с тобой случилось? — спросила Шелонь.
— Ничего, — буркнул Волх. Он вдруг пожалел, что пришел. Знал ведь, что мать — колдунья, от нее ничего не укроется. А он умрет от стыда, если кто-то заглянет сейчас в его сердце…
Шелонь лукаво улыбнулась.
— Так-таки и ничего? А почему оберег сломался? Ты смотри, его по-прежнему не снимай. Четыре конца — это четыре мгновения в твоей жизни. Важнее них ничего нет. Вот, одно уже миновало. Как ее зовут?
— Мама! — возмущенно воскликнул Волх. Он вскочил, бросился к дверям, но на выходе обернулся.
Мать все так же ласково смотрела ему вслед. Осеннее солнце падало ей на лицо. По-прежнему — самое прекрасное на свете. Но Волх с горечью разглядел вдруг, что мать постарела. Стала суше, бледнее, и золото волос потускнело. Словно та, другая, выпила у нее всю молодость. И при мысли о той, другой, Волху гадко и страшно себя.
Он снова виновато припал к материнским коленям.
— Расскажи мне еще про заоблачную страну, — попросил он.
— Да ты и так все знаешь наизусть! — засмеялась Шелонь. — Ну, еще в Вырее живут две птицы. Одну зовут Алконост. У нее лицо прекрасной девы и такой голос — кто его услышит, забудет все на свете. Когда Алконост кладет яйца в море, то на семь дней все ветра стихают. А другая птица — Гамаюн. Когда она летит с востока — то жди страшной бури. Гамаюн — великий сказочник и пророк. Тот, кто его услышит, будет знать все на свете…
— А вот это дерево… — Волх осторожно погладил вышивку. — Оно так и растет в облаках?
— Нет. Корни его на земле, в самых чистых колодцах, а пути туда никто не знает. И живут у него в корнях бобры… и змеи…
— Змеи? — вздрогнул Волх. — Зачем там змеи?
— Змеи скоро уползут зимовать в Вырей. Вот наступит Вырьев день — и мы их больше до весны не увидим.
— Мама… — смущенно начал Волх и запнулся. — А то, что говорят про тебя и Змея, — это неправда?
Он никогда еще не задавал матери такого вопроса. Спросить — значило наполовину признать, что такое возможно…
Взгляд Шелони оставался голубым и ясным.
— А что говорят-то? — усмехнулась она.
— Ну… Что я… Что я — сын Змея.
— Так это не про меня говорят, а про тебя. А ты сам как считаешь?
— Я считаю, что женщина не может родить от Змея! — с горячностью ответил Волх. — Это все бабкины сказки. Кто сейчас в них верит? Разве что отец… Мама, он не должен так поступать с тобой!
Шелонь легонько шлепнула его по плечу.
— Не смей судить отца. Он умен, он образованный человек, он прочел много книг. А с тобой учитель Спиридон без толку бьется уже который год. Сколько греческих букв ты выучил?
— Мама…
— Твой отец — великий князь, — продолжала Шелонь. — Легенды о нем надолго переживут нас с тобой. Но в одном ты прав. Боги не ложатся в постель с земными женщинами. Их отцовство приходит по-другому.
Выговор про учителей Волх пропустил мимо ушей. Кому они нужны, эти греческие книжки? А про богов слушал жадно. Неужели наконец он узнает от матери правду?
Но ему не повезло.
— Мама, мама!
В горницу, не по-детски громко топая, вбежал его младший брат Волховец. А за ним — целый рой нянек, у которых, как известно, дитя без глазу.
Завидев старшего брата, Волховец заробел. Волх потерся щекой о материно колено, смерил братишку хмурым взглядом и вышел за дверь. Служанка, которой он нарочно наступил на ногу, испуганно пискнула.
На левом берегу реки Мутной, на пологом холме, горел высокий костер. Восемь костров поменьше, зажженные вокруг него, казались лепестками огромного огненного цветка. Восемь Безымянных жрецов служили требу Перуну в присутствии словенской и русской дружины.
День был ветреный и холодный. Дым то взвивался вверх, то стелился между священных камней. Князь Словен запахнул поплотнее корзно — тяжелый плащ с меховой опушкой. Ветер бесцеремонно трепал его светлую бороду.
Словен едва разменял пятый десяток и был высок и могуч — как и двадцать лет назад, когда сумел целое племя увести за собой в опасный поход. Оседлая жизнь его не изменила. Раньше он был великим вождем — теперь энергичным строителем. Город, его творение, его сокровище и гордость, лежал у его ног…
Но Словен озабоченно косился на реку. Вверх по течению шли корабли.
В те времена северные мореплаватели только осваивали путь на юг: через Свейское море, через озеро Нево, по Мутной, по Ловати, дальше — волоком до Борисфена и наконец — в сам Понт Евксинский, в царство греков.
И вот однажды весной, когда только что началась навигация, у истока Мутной на караван обрушились стрелы. Затем на берег вышли лучники. Их предводитель объявил, что эта земля и вода отныне принадлежат словенам. А те, кто хочет плавать по Мутной, должны платить пошлину.
Мирным торговцам еще только предстояло превратиться в хищных викингов. Пока они предпочитали конфликтов избегать. Тем более что словене при близком знакомстве оказались народом радушным и предприимчивым, пошлину брали посильную — в основном товарами, а в княжеских хоромах знатных купцов принимали с почестями.
— Свеи… — проворчал Словен, приглядываясь к рисунку на парусах. — Надеюсь, это последний караван в этом году. Хавр, не помнишь, кого мы принимали месяц назад? Данов? У меня потом неделю голова трещала. И как в них столько медовухи лезет?
Хавр стоял рядом с князем. В свете ритуальных костров лицо руса было исполнено мрачного величия. Седина в темных косматых волосах серебрилась, как волчья шерсть зимой.
— Месяц назад мы встречали корабль моего шурина, — подтвердил он. — Тебе тогда приглянулась царьградская кольчуга. Та, что теперь на княжиче. Кстати, Волх с дружиной сегодня опять на мечах рубился, — заметил он как бы невзначай. — Ты бы пригляделся к их игрищам.