Глава 11
— Заходи, чего встал, как столб? — раздражённо говорю посетителю.
Тот после поклона начал озираться в поисках икон, дабы перекреститься по русскому обычаю. Но нарвался только на насмешливый взгляд Саввы и малость подзавис от необычной обстановки кабинета. Это министры с боярами привыкли, а люди, появившиеся у меня первый раз, редко сохраняют самообладание. Даже папский нунций и австрийские послы не смогли скрыть удивления. Кстати, итальянец после первой аудиенции сразу заказал в Коломенских мастерских продвинутый секретер и кресло. Иезуит много работает с бумагами и смог оценить новации, принесённые мной в этот мир.
Зашедший в комнату человек тоже немало пишет, умудряясь при этом служить в армии, и даже успел повоевать. Именно поэтому он меня и взбесил. Вот сейчас и будем снимать с него стружку. Отдавать долг Родине — дело нужное и почётное. Однако бывают исключения.
— Это что?
Сую гостю стопку бумаг, отчего тот сразу побледнел. На вид ему лет тридцать. Правильные черты лица и прямой взгляд голубых глаз прямо кричат о знатном происхождении. А военная выправка и с мощные запястья больше подходят какому-нибудь бравому рубаке, нежели любителю корпеть над бумагами.
— Прости, государь. Виноват, что не испросил разрешения на этот перевод. Я не знал, что подобные труды под запретом. Готов понести любое наказание, — грустно вздохнул собеседник, склонив голову.
— Ты дурак или издеваешься? Да тебя награждать за эту работу нужно! — произношу в ответ, стукнув по переводу «Хроник»[1] Матея Стрыйковского. — Или лучше выпороть! Это же какой труд проделан! А в трактате поляка огромная польза для нашего общества, особенно для учеников Академии. Я прочитал его в оригинале, но не все настолько владеют польским, особенно старым, перемежаемым вставкам на латыни. Ты же перевёл на русский сложнейший труд, так что теперь его поймёт любой грамотный человек.
После моих слов офицер сменил цвет с белого на красный, но окончательно запутался. Надо прояснить, почему я гневаюсь, а то подумает, что царь лишился ума:
— Два года назад была основана «Славяно-греко-латинская академия». Мало кто знает, каких трудов это стоило мне и Сильвестру Медведеву. Мы еле нашли нужное количество учителей, некоторых пришлось соблазнять, выдав немалое жалование. При этом немалое число наставников просто не подходит для работы, не обладая нужными знаниями и навыками преподавания. Часть отчислили, приняли других, кого-то с трудом удалось разыскать в монастырях, вырвав из рук митрополитов и настоятелей, — делаю передышку, хмуро глядя на начавшего чего-то понимать гостя. — И вдруг оказывается, что в Тульском полку служит капитан, увлекающийся переводами. А ещё он владеет греческим, латинским, немецким и польским языками! Мало того, наш самородок пишет собственное произведение! Только царь, министр образования и глава Академии узнают об этом случайно от друга нашего героя.
Строго смотрю на стушевавшегося офицера, который не опустил взгляда, что делает ему честь.
— Лызлов[2], ты не дурак. Твой поступок — самое настоящее вредительство! Иначе я его назвать не могу.
— Прости, государь. Просто я не думал, что мои жалкие попытки перевести труд пана Матея являются важными, — начал оправдываться оторопевший историк. — Это больше малозначащее увлечение. Да и перевод весьма слабый. Всё-таки язык устарел, да и латынь я знаю недостаточно.
— Блять! Даунито хромосомо! Я не могу найти даже трёх средних преподавателей для студентов! А человек, которому хоть сейчас давай кафедру истории и филологии, сначала торчит в Пензенском крае, а затем лезет под ногайские стрелы. При этом Медведев и Истомин с ног валятся из-за недостатка людей. Люди за два года хоть каких-то помощников обучили, чтобы нам полегче стало. Но из-за этого многие важные дела пришлось отложить, — делаю несколько вдохов и выдохов, чтобы успокоиться. — Ты где был, когда вышел указ о наборе знающих людей в Академию и школу при Оружейной палате?
— Служил товарищем воеводы в Верхнем и Нижнем Ломове, государь. В то время мы переносили южнее Симбирскую засечную черту, разрушенную ногайцами во время набега 1680 года, — сразу отчеканил Лызлов.
— Ты зодчий или фортификатор?
— Нет.
— Про указ слышал? — уже спокойно спрашиваю гостя.
— Да, но я подумал, что недостоин.
Вот как реагировать на такое? Будущий светоч русской исторической науки и вообще талантливый мыслитель не понимает, что впустую тратит своё время. Он даже не удосужился ознакомить знающих людей со своими замыслами и работами. А ведь в России сейчас не просто беда с писателями, поэтами и филологами. Их попросту нет. Представляете, на всю огромную страну наберётся едва пять — семь человек. Да и то все они монахи.
Медведев возглавляет Академию, Истомин заведует Печатным двором, где в том числе выходят «Вести». Оба моих союзника преподают, пишут статьи для газеты и разрабатывают методички с учебниками. Потребность в учебной литературе просто чудовищная. Её нет, если называть вещи своими именами. Имеющиеся западные образцы попросту не подходят к современным требованиям, обозначенным мною. И как тут развивать образование? За год до открытия первого русского ВУЗа мы перевели и издали более-менее подходящие методические пособия, в первую очередь по математике и химии. Гуманитарные науки преподаются фактически на усмотрение учителей. Под строгим контролем, конечно. Но потребовалось ещё полтора года, чтобы кое-как систематизировать учебный процесс.
Помимо упомянутых монахов, есть Мардарий Хоныков. Он заместитель Истомина в Печатном дворе, преподаёт литературу и философию, заодно является редактором «Вестей». Но основные надежды на столь толкового человека я связываю с упрощением алфавита и реформой русского языка. Столь нужным делом не мешало заняться лет этак пятьдесят назад, однако всем было плевать. Если бы один въедливый царь не обратил особое внимание на неудобство нынешней грамматики, то воз остался бы и ныне там.
При этом упомянутая троица весьма неоднозначно отнеслась к секуляризации церковных земель и отправке монахов в стройбат и госпитали. Повезло, что у них нет обратной дороги. Уж больно велики разногласия с иерархами, которые откровенно ненавидят прогрессивных людей, пытающихся растормошить церковь изнутри.
А больше нет ни одного нормального писателя, поэта, филолога или теолога. Вернее, они есть. Однако либо являются моими противниками, либо излишне погружены в духовную сферу. Судите сами.
Венедикт Буторин — поэт и писатель, но сторонник Иоакима, адепт литературного направления «приказной школы»[3], люто меня ненавидящий. Монах.
Даниил Туптало, после пострига — Дмитрий[4]. Писатель, поэт, драматург и проповедник. Свободно владеет греческим, латинским и польским. Занимается переводами жития святых и церковных трактатов. Сейчас проповедует в Чернигове. Ехать в Москву не хочет. Ко мне относится нейтрально, скорее всего, из-за трений с Иоакимом. Монах.
Получается всего пять достойных человек на огромную страну. Из которых литературными талантами обладают только двое, но работают на церковь. Если оценивать монахов объективно, то для гражданского общества они бесполезны. Слишком большой уклон в религиозную тему и отсутствие гибкости. У них мозги зашорены.
А ведь ещё сорок — пятьдесят лет назад в России творили не менее десятка талантливых литераторов, вроде Савватия, Алексея Романчукова, Петра Самсонова, Тимофея Анкудинова, Ермолая Азанчеева и первой русской поэтессы Евфимии Смоленской. Такое впечатление, что после Симеона Полоцкого просто закончились способные гуманитарии. Ещё надо учитывать, что большинство прошлых и нынешних творцов — выходы из Западной Руси. Страшно представить, какая нас ждала духовная и интеллектуальная пустота, не окажись Полоцкий при царском дворе. Именно он воспитал Медведева, Истомина и ещё десяток менее известных персон. Именно этот уроженец Полоцка оказал ключевое влияние на мировоззрение юного Фёдора.
Обдумав сложившуюся ситуацию, я уже иначе посмотрел на якобы образованного и прогрессивного Алексея Михайловича. Может, надо было меньше молиться и больше думать о развитии страны? Ведь открытие той же Академии обсуждали лет десять. И подобное происходило во многих сферах, не только в образовании.
Печально, но церковь не смогла воспитать нормальных теологов. Все более или менее авторитетные ораторы и знатоки писания тоже являются выходцами из Западного Края, то есть Белоруссии и Малороссии моего времени. Вот вам и проклятая Речь Посполитая, преследовавшая православие. Что не мешало работать луцкой, львовской и киевской братским школам, выпуская толковых богословов. На базе последней в 1615 году было открыто учебное заведение, впоследствии известное, как Киево-Могилянская академия. В России никто даже не думал телиться.
Я понимаю наличие фундаментальных разногласий, распространение униатства, происки иезуитов и просто беспредел польских магнатов. Только кто мешал развивать свои школы? Ладно, а почему в России до моего попадания не было ни одной семинарии, где будущих священников обучали по единой программе, утверждённой Синодом? Надеялись на выходцев из Греции и Западного Края? Так они уже проявили себя, фактически спровоцировав раскол. И вообще, как можно полагаться на варягов в столь важном вопросе?
Но всё равно представители РПЦ проиграли теологические споры раскольникам, ещё и с разгромным счётом. При этом со стороны старообрядцев в прениях участвовали весьма слабые богословы. Даже сейчас, когда я фактически запер обе стороны в Звенигородском монастыре для поиска хоть каких-то точек соприкосновения, официальная церковь не может противопоставить оппозиции вменяемых аргументов, опирающихся на глубокие знания предмета. В моей реальности церковь решила все проблемы, репрессировав оппонентов, заодно спровоцировав массовые гонения и казни тысяч людей. Этакий кровавый административный ресурс. Именно поэтому я караю иерархов и монахов недрогнувшей рукой. Они точно не испытывают никаких сомнений. Дай им волю, и прольются реки русской крови. Поэтому лучше тихо удавить пару сотен паразитов и провокаторов, дабы не баламутили общество.