Ветер ударил в фюзеляж с такой силой, что все внутри покачнулось и съехало с места.
— Керосин!.. — крикнул Водопьянов.
Керосиновый бак покачнулся, упал набок и тяжело покатился на Ройса, который сидел на корточках возле Водопьянова. Он ударил его в спину, бросил на русского, и тот свалился с кровати.
Снег снова ринулся внутрь, словно разъяренный циклоп, жаждущий истребить людей, которые пробрались в его пещеру. Бак откатился назад. Ройс пытался поймать его и поставить. Снежный тоннель опять обвалился, а го, что осталось от занавеса у входа, мигом превратилось в клочья. Фонарь со стуком упал на пол и погас. Следующий порыв ветра чуть не поднял их в воздух. Фюзеляж подскочил и снова осел.
Превозмогая отчаяние и усталость, Ройс снова принялся за работу.
Впопыхах не надев меховую куртку, он выскочил с лопатой наружу и начал забрасывать снегом прелом. Но бешеный ветер, словно издеваясь над ним, тут же выдувал легкий зернистый снег обратно в темноту. Ройс уже не мог стоять на ветру, он бросил лопату, опустился на четвереньки и начал руками и всем телом подгребать непослушный, сыпучий снег к дыре, заталкивать, забивать, трамбовать его, прикрывая собой от ветра.
А ветер пронизывал его до костей, снег набивался в одежду и таял на теле. Ройс сразу промок до нитки. Только бешеная работа не давала ему замерзнуть. Но скоро холод начал его одолевать. Руперта прохватил ледяной озноб, его трясло как в лихорадке.
Теперь счет шел на минуты, ибо от этих минут зависела его жизнь. Тело способно выносить холод лишь до тех пор, пока не потеряет слишком много тепла и эта потеря станет невозместимой.
Тем не менее Ройс сначала зажег фонарь и примус и только тогда окоченелыми, изодранными в кровь пальцами, замерзшими настолько, что он их даже не чувствовал, стал сдирать слой за слоем стоявшую колом одежду и наконец забрался в спальный мешок.
— Руперт! — окликнул его Водопьянов. — Зам надо двигаться…
Но зубы у Ройса стучали так, что он просто боялся открыть рот.
— Вылезайте. Наденьте мои вещи и двигайтесь. Я вас. прошу, Ройс, слышите? Я вас прошу!
Это предложение показалось Ройсу настолько глупым, что он даже не потрудился ответить. Если он вылезет из мешка, у него все равно не хватит сил натянуть тяжелые кальсоны и кожаные штаны Водопьянова.
— Все в порядке, — хотел он сказать, но издал лишь какие-то нечленораздельные звуки.
Из мешка он вылезать не стал, но все же поднялся и начал прыгать в нем по полу.
— Вот правильно, — ободрял его неподвижно лежащий Водопьянов. — Правильно, молодец! — Он взволнованно кивал головой в такт движениям Ройса, который прыгал взад и вперед по свободному пространству в два-три метра, отделявшему их друг от друга.
Но это оказалось слишком утомительным, а Ройс знал, что если он обессилеет, асе будет кончено. Поэтому он снова лег, считая, что самое лучшее сейчас — уснуть.
Он втянул голову в мешок, и расслабил мускулы, не сдерживая больше дрожи своего разбитого усталостью тела, и закрыл воспаленные глаза. Сон — его единственный шанс на спасение. Но ветер по-прежнему сотрясал фюзеляж, и при каждом толчке Ройс невольно вздрагивал. Если их подбросит еще раз, он будет не в силах вылезти из мешка и приняться вновь за работу. К тому же он беспокоился за Водопьянова. Тот так и остался лежать в своем спальном мешке на полу.
А потом он вдруг заснул, и ему приснилось, что он едет по Англии в поезде; дым от паровоза затянул купе и скрыл от него сидящих напротив — жену Джоанну, шестилетнюю Тэсс и десятилетнего Роланда, в школьном костюме с длинными брюками, которые он соглашался надевать только по настоянию матери.
Джоанна, наверно, считает, что он погиб.
А дети?
— Нет, нет, — грустно уговаривал он ее в полусне. — Не делай этого, Джо. Не говори им, пока не будешь абсолютно уверена.
Не надо думать о семье, это отнимает мужество, надежду.
У него щемило сердце при мысли о Джо, такой женственной, пышущей здоровьем, и о детях, которые издали казались, как и все дети, когда их нет рядом, бесконечно прекрасными и трогательными; он без конца вспоминал их лица и повадки, их доверчивые глаза.
Почему он не подумал о них перед тем, как прыгнуть на льдину? Что он делает здесь, вдвоем с этим беспомощным русским? Зачем он тут?
«Оставьте меня!» — снова и снова приказывал он своим мыслям.
«Я становлюсь сентиментальным», — решил он и, открыв глаза, опять почувствовал, как горят ссадины на ногах и руках, как болезненно слиплись гноящиеся веки и каким тяжким грузом лежат на нем усталость и голод.
— Ну как, Руперт? — спросил Водопьянов. — Вам лучше? А фонарь погас. Я пробовал до него дотянуться, но не мог.
Темнота на этот раз подействовала на Ройса угнетающе, и он был рад, что снова слышит голос Водопьянова.
— Ничего, — сказал Руперт. — Сейчас встану. Сколько я спал?
— Четырнадцать часов, — ответил Водопьянов, поглядев на светящийся циферблат своего хронометра. — Уже, наверно, утро.
Это было одно из неудобств, которые причиняла им вечная темнота: они никогда не могли определить, утро сейчас или вечер. В первые дни зимы они сбились на полсуток со счета и теперь иногда затевали спор, что сейчас — десять часов утра или вечера.
— Сейчас утро, — настаивал Водопьянов. — И вдобавок сегодня зимнее солнцестояние. Солнце светит над южным полюсом. У меня там, в Мирном, двое друзей. Наверно, думают, что я погиб. Вздыхают небось: «Бедняга Водопьянов!» Но с сегодняшнего дня, Руперт, солнце начнет потихоньку поворачиваться к нам. Да, да.
Он прав. Сегодня солнце начнет свой долгий путь на север, и, может быть, через месяц его бледные отблески появятся на востоке, а гам оно протянет из-за горизонта и свой первый луч.
— Как вы себя чувствуете? — снова спросил Водопьянов.
— Полежу еще немного, — очень медленно произнес Руперт, — а потом поднимусь. Только не давайте мне заснуть. Чуть-чуть полежу и встану.
Водопьянов посмотрел на него с сомнением, и Ройс опять забылся тяжелым, нездоровым сном.
Джо и правда было тяжело. Она не хотела верить, что Руперт погиб, и с неослабным упорством продолжала разузнавать о его судьбе. Многочисленные друзья Ройса тоже не верили, что его нет в живых, тем более что в министерстве авиации не говорили ничего определенного. Филлипс-Джонс, начальник сектора, в котором работал Руперт, сообщил Джо, что когда самолет «дакота», на котором он летел, разбился при посадке в Туле, среди обломков были обнаружены останки всех, кто там был, кроме Руперта. Никто не знает, куда он девался и что с ним случилось. Но как бы там ни было, надежд на то, что он жив, почти не осталось.
Джо обращалась к приятелям Руперта, работавшим в разных министерствах, и к дяде его — члену парламента, но сколько она ни хлопотала, как ни настаивала, никто ничего выяснить не мог. Джо позвонила своему двоюродному брату в адмиралтейство — неужели они не чувствуют никакой ответственности, кто-то ведь должен отвечать за то, что произошло? Но тайна не рассеивалась, и теперь Джо с волнением ожидала приезда подполковника авиации Мура. Он только что позвонил ей по телефону и сообщил, что у него есть для нее кое-какие вести. Он обещал сам заехать в Хемпстед, где у Ройса был собственный дом, который Джо не без труда удалось отстоять, когда Руперт расправлялся после войны со всем своим имуществом.
— Только богачи могут позволять себе такие причуды, какие позволил себе ты, когда мы поженились! — горько попрекала она мужа во время бесконечных споров о деньгах или о любви.
В общем, она была права насчет денег. Кое в чем она была права и насчет его причуд, хотя это его злило.
Когда они познакомились, он еще жил на доходы с капитала, полученного в наследство. Как было не влюбиться в такого человека? Ей нравились его ясные глаза, сухощавая, спортивная фигура и светлые волосы. Он был молод, серьезен, деликатен, хотя и чересчур упрям. Война только что кончилась, и он пытался поступить в университет, но его не хотели принимать без свидетельства об окончании средней школы. Тогда он вернулся в Афины и стал снова — только уже без всякого увлечения — перебирать черепки в раскопках возле Коринфа; но в Греции шла гражданская война, и это занятие казалось ему неуместным. Стыдно предаваться дилетантским развлечениям, когда земля горит от напалма. Он уехал из Афин и вернулся в Англию, откуда непоседливость чуть не погнала его в Мексику. Не он вовремя одернул себя, понимая, во что превратится его жизнь, если он не перестанет бесцельно слоняться по свету, пошел к своим приятелям из военно-морского флота и попросился назад на метеослужбу, где работал после госпиталя. Служба скоро ему прискучила, и он почувствовал, что снова жаждет перемен. В то же время Руперт понимал, что если бросит и эту работу — он на всю жизнь останется бездельником. Отцовский пример всегда стоял у него перед глазами. Деньги необходимо отдать, если он хочет, чтобы из него вышел толк.
Все устроилось проще, чем он предполагал. Действовал он в общем сгоряча и сразу переписал через поверенного, который всячески пытался его отговорить, все свои акции, страховые полисы, боны и долю в фамильном предприятии на имя матери. Руперт и не подумал с ней предварительно посоветоваться, она же спокойно приняла это неожиданное богатство, лишь спросив о письме, из каких средств ей платить новые налоги и кому завещать капитал. Надо ли оставить деньги ему?
Руперт ответил ей предельно коротко: «Делай, что хочешь!» Он знал, что когда-нибудь она оставит ему все — и его деньги, и свои. Быть может, эта мысль и была тем запасным выходом, на который он подсознательно рассчитывал. Но пока что он не желал облегчать себе жизнь такими расчетами.
«Я передам состояние кому-нибудь еще или истрачу на что-нибудь стоящее», — решил он для себя. По правде говоря, он не любил, когда зря транжирят деньги, даже те деньги, которые больше ему не принадлежали.