Им знакомо то удовольствие, что испытывают в обличье волка…
Species non mutatur.
Человеческий род никогда не меняется.
Даже до промышленной революции серийное убийство не было исключительной прерогативой богатых аристократов, как когда-то думали, – на самом деле среди серийных маньяков хватало обычных лавочников, ремесленников, крестьян и просто бродяг. К тому же, несмотря на теорию урбанизации, мы знаем, что серийные убийства происходили как в городах, так и в сельской местности.
Как писал в своем эссе «Сын Каина или Сын Сэма? Чудовище из „Беовульфа“ как серийный убийца» Брайан Михан, за тысячу лет до Джека Потрошителя в англосаксонской эпической поэме «Беовульф» антагонистом стал серийный убийца. Михан утверждает, что sceadugenga («ходящий в тени», «ходящий во мраке», «таящийся на болотах», «исчадие ночи»[13]) по имени Грендель является маньяком, который избирает жертвами уязвимых воинов, отключившихся после обильных возлияний.
«Как доверчивые студентки и как проститутки, которые садятся в чужие машины, эти воины бессильны, слабы, чем и пользуется убийца. Каждую ночь они напиваются до чертиков, а когда приходит Грендель, лежат перед ним так же смирно, как какая-нибудь спящая жертва Ричарда Рамиреса или молодой человек, закованный в наручники Уэйном Гейси. Более того, Грендель убивает просто так. В процессе он наслаждается унижением и болью, оскверняя человеческое тело, потроша и поедая его, как Джеффри Дамер и его книжный собрат Ганнибал Лектер… Подобно Альберту де Сальво, Грендель питает странное благоговение перед людьми, которых убивает, и перед местами, где совершается его злодеяние»{137}.
Тем не менее известные серийные убийцы редко появляются на страницах летописей вплоть до середины 1400-х. Впервые фигурировать в судебных документах серийные убийцы стали в эпоху Возрождения, а годовое число их задержаний в то время почти сопоставимо с современным количеством маньяков на душу населения в США. За двести лет – с 1450 по 1650 год – в Европе было привлечено к суду более чем триста серийных убийц{138} (для сравнения: согласно данным Эрика Хикки, за двести четыре года в период с 1800 по 2004 год в США задержали четыреста тридцать одного серийного убийцу{139}). Только тогда их еще не называли серийными убийцами. Их арестовывали, обвиняли и судили за оборотничество или ликантропию – преступление против Церкви, введенное незадолго до того времени и каравшееся смертной казнью.
Чтобы лучше понять социально-историческую динамику того, как мы пришли к современному определению серийных убийц, появлению в ФБР отдела бихевиористики и Программы предотвращения насильственных преступлений, развитию целых отдельных подразделений по задержанию серийных убийц, а также раскрыть тайну эпидемии преступлений, разразившейся в семидесятых и восьмидесятых, взглянем-ка поближе на ее предвестника – эпидемию серийных «оборотней» и связанную с ней охоту на ведьм, которые длились с 1450 по 1650 год.
Оборотень или ликантроп
Слово «ликантроп» происходит от древнегреческого lykánthropos (lykos «волк» и anthrōpos «человек»). Что касается английского werewolf[14] «оборотень», то wer – древнее англосаксонское слово, означающее «человек» (от латинского vir, что переводится как «мужчина» [см. virile «мужественный»]) – то есть буквально «человек-волк». Самое раннее письменное использование термина «оборотень» в англосаксонской культуре восходит к 1000 году н. э. – так в «Законах» короля Кнута именуется дьявол{140}.
Для многих культур по всему миру характерно представление о том, что животные могут рассвирепеть или стать одержимыми злыми духами, а то и самим дьяволом, а потом укусить человека, тем самым передав ему злого духа и способность по желанию путем ритуалов, магических приспособлений или сделки с нечистым превращаться или принимать облик чудовища, схожего с диким хищным зверем, или же обратить против воли проклятием или заклинанием{141}. В Древней Греции оборотней называли veykolakas, что переводится как «в волчьей шкуре», а в Древнем Риме им придумали имя versipellis – «способный менять кожу». Позднее они обрели свои названия и в других странах: loup garou во Франции, lupo mannaro в Италии, lob omen в Португалии, hombre lobo в Испании, Werewolf в Германии, волколак (человек в волчьей шкуре) в России, wilkołak в Польше, vukodlak в Сербии и qutrub (cucubuth) в Арабских странах. Все эти слова означают «оборотень», «человек в волчьей шкуре», «зверь». В краях, где волков не водилось, их заменили другими хищными животными: в Индии – тиграми, в Африке – леопардами, львами, гиенами и шакалами; в Китае и Японии – лисами{142}. Верования народа навахо в оборотней были описаны еще в 1940-х{143}.
Долгая и витиеватая история веры в оборотней и в их связь с изнасилованиями, увечьями, убийствами и каннибализмом восходит к древнегреческому мифу о Ликаоне, царе Аркадии, который был превращен Зевсом в бродячего волка за трапезу, во время которой на стол было подано человеческое мясо (о чем, разумеется, никто не знал). В мифах также есть история о жителях горы Парнас, которых стая воющих волков увела на вершину, где они и основали новый город под названием Ликорея. Согласно легенде, парнасяне практиковали ритуал «Ликаоновой скверны», во время которого в жертву приносился ребенок: из его внутренностей готовили блюдо и скармливали пастухам, после чего один из них превращался в оборотня, обреченного восемь лет скитаться и способного вновь стать человеком, только если все эти годы не притронется к человеческому мясу{144}. Вопреки распространенному заблуждению, термин «ликантроп» происходит не от имени мифического царя Ликаона, а от корня lykos («волк»), сходство же этих слов – лишь случайное совпадение{145}.
В книге о природе садизма под названием «Из человека в зверя: садизм, мазохизм и ликантропия с точки зрения антропологии», написанной в 1948 году (кстати, в ней же он одним из первых использовал термин «серийное убийство»), Роберт Эйслер утверждает, что древние мифы об оборотнях вместе с феноменом садистских сексуальных серийных убийств с элементами каннибализма заложены в памяти нашего триединого мозга с древних времен, когда человек начал отходить от вегетарианства и стал еще и хищником, что случилось примерно в эпоху последнего ледникового периода, закончившегося около пятнадцати – двадцати двух тысяч лет назад{146}.
Весьма интересная теория. Сегодня, безусловно, ряд убедительных фактов свидетельствует о том, что физически люди не приспособлены охотиться и есть мясо, поскольку у нас нет настоящих клыков (мы их только так называем) и когтей на руках – они больше подходят для сбора плодов и листьев, чем для охоты, убийства и разделывания добычи. У людей длинный кишечник, тогда как у плотоядных животных он обычно короткий, чтобы быстро выводить гниющее мясо из пищеварительного тракта{147}. Все это говорит о том, что от природы мы не всеядны, и, по словам Эйслера, это сегодня и гложет нам душу. Во второй главе мы видели, как во времена голода и переломных эпох примитивные гоминиды-вегетарианцы от Homo erectus и Homo neanderthalensis до Homo sapiens начинали охотиться и есть мясо и даже прибегали к каннибализму, если возникала острая нужда (сельское хозяйство мы не развивали вплоть до десяти – пятнадцати тысяч лет назад).
Эйслер считает, что, прежде чем отступил последний ледник, в холодном климате не было достаточно трав, ягод и кореньев для еды, и поэтому люди стали хищниками, начали есть мясо и одеваться в звериные шкуры для сохранения тепла, а когда и такой добычи становилось мало, то доходило до актов каннибализма. В конце концов эти одетые в меха двуногие хищники, похожие на поросших шерстью монстров (вервольфов, или оборотней versipellises), мигрировали на юг, где климат был умеренным. Там они столкнулись с кроткими племенами вегетарианцев, на которых тут же начали нападать, насиловать, убивать, а порой и есть. Среди этих мохнатых душегубов были не только мужчины. Эйслер пишет об эротическом образе «Венера в мехах» в западном искусстве и литературе, где представлена «…нагая окровавленная менада, или „буйная дева“, закутанная в медвежьи, рысьи или лисьи шкуры, которая мчится по первобытным лесам наравне с разъяренными мужчинами в единой стае, чья цель – охота, соревнуясь с ними в кровожадности, когда дело доходит до убийства, и наконец обретая покой после всеобщего безумного возбуждения от пиршественной оргии с поглощением сырого, сочащегося кровью мяса еще теплой жертвы»{148}.
Эйслер осмелился предположить, что человеческий садизм – это пережиток позыва охотиться ради выживания, и сравнивает его с поведением кошек, которые иногда забавляются с пойманной птицей или мышью, но не всегда съедают добычу. Действительно, в спонсируемом ФБР исследовании «Модели и мотивы убийств на сексуальной почве» подтверждается, что некоторых серийных убийц-садистов, словно хищных животных, провоцировал на нападение и бездумное убийство сам вид убегающей жертвы{149}. Как, например, Роберта Кристиана Хансена по прозвищу Пекарь-мясник, который с 1972 по 1983 год на Аляске лишил жизни по меньшей мере семнадцать женщин (предположительно, общее число жертв составляет двадцать одну). Он приглашал их «в гости» в свой охотничий домик в лесной глуши, доставлял их туда на маленьком самолете, а потом заставлял бегать голыми по тундре, пока на них охотился. Процесс доставлял ему гораздо большее удовольствие, чем собственно убийство.
Миф об оборотнях в шкурах животных отпечатался в нашем коллективном бессознательном вместе с зарождающейся склонностью преследовать, побеждать, убивать, насиловать и пожирать людей как добычу. Тяга к садизму в современных людях похожа на непонятную ошибку в коде ДНК, отчего наш примитивный мозг начинает глючить даже в цивилизованном обществе, а в некоторых индивидах запускает вирусную программу серийного убийцы (подобно тому, как происходит с ожирением, что мы описали во второй главе).
Истории древних людей об оборотнях
Мы считаем наших предков невеждами, ведь они верили в плоскую Землю, верили, что ведьмы не тонут, если их бросить в воду, и что беспричинные убийства можно объяснить превращением людей в волков или их одержимостью дьяволом или бесами. И, возможно, неграмотные крестьяне в массе своей и правда в это верили. Но представители образованной элиты не были такими уж глупыми. Еще в 500 году до н. э., за тысячу лет до Колумба, греческий математик Пифагор утверждал, что Земля круглая, а не плоская{150} – точно так же многие древние мыслители и ученые рассудительно доказывали, что оборотни, вампиры и другие чудовища суть плоды нашего воображения, наваждения и симптомы болезней или органических расстройств.
В начале первого тысячелетия, с момента появления христианства на Западе, богословы отвергали и осуждали веру в оборотней, которую считали отжившим языческим предрассудком. В своем сочинении «О душе» один из отцов ранней христианской церкви, Тертуллиан (Квинт Тертуллиан, 155–220 г. н. э.), утверждал, что человеческая душа не может переместиться в животное, и хотя люди могут вести себя как животные, но на самом деле в них не превращаются. Святой Амвросий (339–397 г. н. э.) настаивал на том, что сама идея ликантропии – это бессмыслица и порождение «досужих вымыслов»{151}.
Согласно раннехристианской теологии, только Бог обладает преобразующей силой, способной превратить человека в зверя. Дьявол в лучшем случае может лишь обмануть человека и заставить его поверить, что он стал ведьмой, оборотнем или каким-либо другим сверхъестественным существом. В V веке Августин Блаженный в своем труде «О граде Божием» писал: «Демоны по могуществу своей природы… могут делать только то, что попускает Он… Но если демоны и делают нечто такое, о чем идет у нас речь, то, конечно, творят не новые природы, а изменяют по виду те, которые сотворены истинным Богом, так что они кажутся не тем, что они есть на самом деле»{152}.
В 787 году н. э. император Карл I Великий постановил, что вера в ведьм – глупое суеверие, а сожжение обвиненных в ведьмовстве – языческий обычай, и объявил его вне закона. Сжечь ведьму считалось преступлением сродни убийству{153}. В 1000 году н. э. в христианских канонических книгах и «Епископском каноне» (Capitulum episcopi) объявили веру в оборотней, ведьм, колдунов и других сверхъестественных монстров не только бессмыслицей, но и не подобающей христианину ересью, караемой десятью днями поста на хлебе и воде{154}. Все, кто верил в существование оборотней, ведьм, демонов и чудовищ, осуждались «Каноном» как еретики (неверные).
«Кто верит, что возможно кому-нибудь, кроме Создателя Вселенной, обращать какое-либо существо в лучшее или худшее состояние или придавать ему другой облик, тот, без сомнения, неверующий и хуже язычника»[15]{155}.
В Средневековье, согласно христианскому учению, дьявол уже не мог ничего сделать без Божьего на то попущения, кроме как обманывать и дурачить людей. Предполагаемая власть Сатаны к XV веку настолько ослабла, что его образ больше не вызывал ужаса и отвращения, а вместо этого представлялся знакомым нам по мультфильмам красным бесенком с крючковатым хвостом, способным максимум на мелкие пакости{156}.
Власти по-прежнему казнили за колдовство или чернокнижничество как женщин, так и мужчин, но с небольшим отличием: считалось, что у ведьм нет никаких сверхспособностей или чудодейственных сил, как, например, той, что позволяет им летать на метлах. Преступление именовалось maleficium – причинение вреда с помощью оккультных средств, что сегодня можно приравнять к использованию яда, – и считалось, что совершают его обычные люди, простые смертные. Само слово буквально означает «причинение вреда» или «злодеяние» и сегодня фигурирует в англо-американской юридической терминологии в форме malfeasance «должностное преступление» – умышленное действие, направленное на причинение вреда. Другими словами, можно было колдовать и понести за это наказание, не обладая при этом никакими сверхъестественными способностями. Чародейство воспринималось как преступное деяние, совершаемое обычными людьми{157}.
Когда дело доходило до оборотней, то бессмыслицей ликантропию объявляли не только священники, монахи и богословы; византийские врачи один за другим в период с V по VII век утверждали, что вера в ликантропию сама по себе является болезнью, бредовым психическим расстройством, которое можно диагностировать, или формой меланхолии. Например, Павел Эгинский (620–690 н. э.) писал в своем «Дневнике»: «Те, кто страдает ликантропией, ночью выходят на улицу, во всем подражая волкам, и задерживаются у могил до утра. Вы можете узнать этих людей по этим знакам: они бледны, их зрение слабое, глаза сухие, язык очень сухой, слюноотделение остановлено; но они хотят пить, и на их ногах неизлечимые язвы от частых падений. Таковы признаки болезни. Вы должны знать, что ликантропия – это разновидность меланхолии»[16]{158}.
Термины «клиническая ликантропия», «ликомания», lupine insania, manialupine, синдром «человека-волка» и «зооантропия» по сей день используются для описания редкого психического расстройства, при котором больной считает, что способен превращаться в волка или любого другого дикого зверя. Клиническая ликантропия отличается от обычного понимания ликантропии – оккультной веры в сверхъестественное превращение или обращение людей в волков или других животных (хоть lykos и означает «волк», термин «ликантропия» обычно применяется к превращению человека в любое животное). Подобное обращение можно назвать более точно зооантропией или обратной интерметаморфозой.
Некоторое время с XIX по начало XX века считалось, что клиническая ликантропия исчезает, так как в оборотней верило все меньше людей, но возрождение их образа в современной литературе и кино вызвало соответствующее увеличение количества случаев клинической ликантропии, которая по симптомам относится к классу расстройств шизофренического спектра, или расстройствам самоидентификации, сопровождаемым галлюцинациями{159}. Кое-где в медицинской литературе с возникновением случаев клинической ликантропии связывалось употребление препарата МДМА, также известного как экстази{160}.
К 1000 году явление оборотничества настолько рационализировали и изучили в медицинском плане, что вервольфы стали предметом романтического увлечения, своего рода средневековым аналогом «героинового шика» в литературе, и в романах о поисках священного Грааля, легендах и сказаниях их зачастую изображали привлекательными, одинокими, страдающими, жертвенными и самоотверженными героями-рыцарями. В таких рассказах о «галантном оборотне» часто встречается благородный рыцарь или принц, который превращается в животное, чтобы защитить даму сердца, но, пока он в шкуре зверя, дама предает его, крадет обращающий предмет (зелье, кольцо, пояс, одежду) и навеки запирает в чужом обличье{161}.
В Средние века европейцы встали на путь к гармоничному, рациональному видению проникнутого святостью мира без Сатаны и чудовищ, и, поскольку в XIV веке начала набирать обороты эпоха Ренессанса, которая ознаменовалась возрождением знания, культуры и гуманизма, можно было ожидать, что недавно «возрожденная» церковь и общество теперь достигнут еще больших высот в научном познании мира и взаимопонимании. Мы даже изобрели печатный станок, чтобы свободно распространять знания среди людей! К сожалению, история никогда не оправдывает наших ожиданий. Эпоха Возрождения принесла знания и великое искусство, но также и привела к паранойе, смертям, беспорядкам, войнам, охватившим чуть ли не весь континент, Великой охоте на ведьм и первой документально зафиксированной эпидемии серийных убийц в виде всплеска случаев оборотничества.
Единство в переломную эпоху и криминализация оборотней
Превращение «галантного оборотня» в серийного убийцу-монстра произошло в рамках так называемой Великой охоты на ведьм, длившейся с 1450 по 1650 год, когда тысячи женщин систематически подвергались пыткам, изнасилованиям и убийствам в ходе судебного преследования за колдовство, что без преувеличения можно назвать спонсируемой государством и церковью кампанией серийных убийств (подробнее читайте в главе 6).
Охота, будь то на ведьм, оборотней, евреев, якобинцев, республиканских антимонархистов, анархистов, коммунистов, геев, нелегальных иммигрантов, исламских террористов или даже серийных убийц, часто происходит в обществе, где элита разделяется и утрачивает чувство безопасности.
Охота на ведьм направлена на объединение представителей элиты, способных повести простых людей вперед под прикрытием борьбы с назревшей ужасной угрозой, которая лишает прежней свободы мысли и действий; например, то же произошло после трагедии 11 сентября: теперь существует представление, что мы должны пожертвовать нашей личной свободой и неприкосновенностью частной жизни во имя коллективной безопасности и защиты от терроризма. Не нужно далеко ходить для сравнения нашего современного страха перед террористами с прошлым ужасом перед ведьмами. Например, вероятность того, что гражданин США погибнет от рук террориста, ничтожно мала: всего лишь один к двадцати миллионам. Сравните с шансом погибнуть в автокатастрофе (один к девятнадцати тысячам), утонуть в собственной ванной (один к восьмистам тысячам) или умереть от удара молнией (один к полутора миллионам), но общество все равно находится в состоянии острого беспокойства, вызванного террористической «угрозой»{162}. Дело даже не в логике, а в восприятии. Охотники на ведьм, как правило, публично объявляют об опасностях, которые сложно объяснить или показать, но сама эта охота прекрасно работает в качестве замены или отвлекающего маневра от того, что на самом деле разделяет элиты.
Что разделяло образованную европейскую элиту в 1400-е? Религия и власть всесильной Римско-католической церкви. В Западной Европе существовала лишь одна церковь, способная венчать на трон или же лишить трона. Нельзя было стать правителем, пока папство Католической церкви не благословит тебя на престол. Сосредоточившая в руках такую власть церковь не раз сталкивалась с вызовами своему главенству от антипап и новых христианских течений, что в итоге вылилось в появление в 1517 году новой, бунтарской протестантской церкви.
Мнения представителей элиты о том, какое направление христианства выбрать, чьей поддержкой и одобрением на трон заручиться, разделились. С изобретением Гутенбергом печатного станка в 1450-х годах, сравнимым по силе с возникновением интернета в 1990-х, все эти религиозные споры и раздоры стали быстро распространяться среди грамотной аристократии. Той аристократии, которую захлестнула волна противоречивых фактов и доказательств, так что следовало поумерить пыл и объединиться за Римской церковью в борьбе против внутренней угрозы, вероятно, более серьёзной, чем проблема ее нравственного разложения – церковного раскола.
Теперь Церковь призвала элиту сплотиться для великой войны – христианского джихада или внутреннего крестового похода – которую, по ее словам, она всегда вела против дьявола и его приспешников: тайных ячеек еретиков, ведьм, колдунов, демонов, вампиров и оборотней – всех, конечно же, заключивших сделку с дьяволом{163}. Внезапно дьявол, который до того представлялся лишь забавным мелким пакостником, обрел дотоле небывалую силу: теперь это был этакий потусторонний аналог Усамы бен Ладена, способный на колдовство, совершение оккультных обрядов и создание монстров.
В булле (декрете), выпущенной 5 декабря 1484 года и очень похожей по содержанию на современные нам законы о борьбе с терроризмом, Папа призвал церковные и светские власти во всем мире забыть о разногласиях и пойти на сотрудничество с привлеченными инквизиторами и демонологами в войне против ведьм, монстров и ереси, придерживаясь рекомендаций печально известного своим женоненавистничеством руководства по охоте на ведьм под названием «Молот ведьм» (Malleus Maleficarum), написанного монахом доминиканского ордена Генрихом Крамером[17].
Эта книга, полная теологических ошибок и противоречий, объясняла хаос религиозного инакомыслия кознями «террористов дьявола»: ведьм и оборотней. В период с 1486 по 1520 год вышло четырнадцать изданий Malleus Maleficarum, и в некоторых областях Европы она стала настольной книгой инквизиторов, прокуроров и судей{164}.
В «Молоте ведьм» утверждалось, что оборотни, подобно ведьмам, существуют благодаря сделкам с дьяволом, который, по заверению Крамера, имеет бóльшие полномочия, предоставленные ему Богом, чем Церковь признавала ранее. Идя вразрез со здравым смыслом (даже того времени), Крамер утверждал, что смертным никогда нельзя быть уверенными в реальности окружающего мира: любое явление может на самом деле быть не тем, чем кажется, и оказаться бесовским наваждением. В отличие от более ранних верований, отрицавших существование демонов, Крамер не признавал существования здравого разума и самой реальности{165}. Многие поплатились за это отрицание очевидного своими жизнями.
О запретах, которые Церковь наложила на веру в ликантропию, Крамер сообщал уклончиво и утверждал, что оборотни суть либо настоящие волки, одержимые демонами, либо люди, которых заколдовал дьявол и заставил поверить, что они наделены теперь звериной силой и свирепостью: «Каким же образом это происходит? Настоящие ли это волки или демоны, принявшие на себе личину волков? Говорят, что это настоящие волки, одержимые демонами или побуждаемые к своим поступкам демонами же, что это происходит также и без посредства ведьм… Подобные нападения волков также считаются бесовским наваждением. Так, Вильгельм… рассказывает об одном человеке, который время от времени утверждал, что он оборачивается волком, и поэтому скрывался на это время в берлогах. Когда он там спокойно сидел, ему казалось, что он превращается в волка, который рыскал по окрестностям и разрывал детей. Его утверждение было ошибочным. Он не был оборотнем. Причина лежала в дьяволе, который вселился в волка. Этот человек так и остался помешанным. Однажды его нашли мертвым в лесу. При этих явлениях веселится демон, потому что ему удается вновь освежить заблуждения язычников, верящих в преобразование мужчин и старых женщин в зверей»[18]{166}.
Некоторые светские власти были враждебно настроены по отношению к этой новой фракции церковных демонологов и тянули с преследованием тех, кого обвиняли в колдовстве или превращении в оборотня. Разве «Епископский Канон» не провозгласил ересью веру в таких существ, как ведьмы и оборотни? Крамер писал, что скорее ересью является так упрямо отрицать их существование{167}.
Поскольку увлечение охотой на ведьм пошло от раскола Католической церкви, можно было лишь надеяться, что еретики-протестанты отринут подобные идеи. Но они точно так же, как и католики, открыли охоту на ведьм, заметив в этом способ возрождения единства; и как только разразилась Тридцатилетняя война (1618–1648), в которой католики и протестанты устраивали массовые кровопролитные бойни (погибло как минимум восемь миллионов), чужое вероисповедание добавилось в список преступлений, за которые полагался смертный приговор.
Не хочется думать, что вышедшее в 1486 году параноидальное руководство Генриха Крамера по выявлению ведьм чем-то похоже на книгу Роберта Ресслера, Джона Дугласа и Энн Берджесс под названием «Модели и мотивы убийств на сексуальной почве», напечатанную в 1988 году и дающую определение серийным убийцам, однако у них все же есть нечто общее. Хоть «Молот ведьм» и был бредом бесноватого фанатика, а «Модели и мотивы» являются настоящим научным исследованием (пусть и статистически не вполне достоверным, так как к исследованию было привлечено всего тридцать шесть преступников), обе работы функционировали как руководства по истолкованию ранее существовавших девиантных общественных явлений, которые прежде никто не систематизировал и не включал в судебную систему. Подобно тому, как «Модели и мотивы» стали процедурным пособием по профилированию серийных убийц, Malleus Maleficarum стал практическим мануалом по выявлению ведьм и оборотней. Разница, конечно, в том, что в «Моделях и мотивах» описывается явление, которое действительно существует, – серийные убийцы, а в «Молоте ведьм» рассказывается о фантастическом феномене, далеком от реальности, – ведьмах и оборотнях. Но с исторической перспективы эти две книги похожи.
Суд над серийными ликантропами
При обнаружении съеденного или изуродованного детского либо женского тела вину за злодеяние веками возлагали на всамделишных волков или вымышленных оборотней, но подобные случаи редко расследовались, не говоря уже о привлечении полиции или возбуждении уголовного дела. Чаще всего убийства происходили на окраинах деревень: жертвы либо ехали на рынок, либо пасли овец, либо работали в поле рядом с опушкой леса – в общем, односельчане в любом случае их не видели. Тогда не было ни полиции, которая могла бы расследовать преступление, ни судебной медицины, которая могла бы понять характер ранений и установить причину смерти. Каждая община или местные феодальные власти разбирались с подобными происшествиями по-своему.
В 1450-х в сложную систему юрисдикций вмешалась церковь и объявила, что теперь не только признает существование монстров, подобных ведьмам и оборотням, но и считает их действия преступлением против Господа, а еще светские власти должны применять силу и наказывать подобное от имени судов церковной инквизиции. С этого момента оборотни и ведьмы стали существовать с юридической точки зрения, а «Молот ведьм» запрофилировал их и криминализировал, объявив чудовищ приспешниками дьявола и наказав преследовать, расследовать, судить и применять к ним как светское, так и церковное наказание.
Сегодня мы знаем, что волк, если он не болеет бешенством, вряд ли нападет на человека, и нам легко представить, как в прошлом бродячий серийный маньяк набрасывался на случайных жертв и утолял свою жажду крови зверским убийством, возможно, даже в состоянии психоза, воображая, что стал оборотнем. Серийные убийцы-визионеры – шизофреники, страдающие от органических психических расстройств и испытывающие галлюцинации, – правда существуют. Например, Ричард Чейз по прозвищу Вампир из Сакраменто в период с 1977 по 1978 год убил и серьезно изувечил пятерых человек, а Герберт Маллин, «Убийца смертной песни», с 1972 по 1973 год лишил жизни тринадцать человек и изуродовал их тела в надежде, что его жертвы помогут предотвратить землетрясения, которых он безумно боялся.
В XV веке произошло сразу две вещи. В «Молоте ведьм» получили определение и были объявлены преступниками оборотни, ведьмы и другие монстры, и одновременно с этим возник государственный аппарат и целая индустрия, которая занялась расследованием, преследованием, арестом, наказанием и уничтожением чудовищ, – своего рода полиция. Одновременно с этим мы видим, как оборотней начали привлекать к суду, теперь уполномоченному бороться с новой угрозой христианству. С этого момента в сохранившихся судебных документах обвинения подобного рода будут появляться все чаще.
Суды над оборотнями, которые, как мы сегодня понимаем, на деле являлись вполне посюсторонними серийными убийцами, начинают происходить во время преследований за колдовство, в период с 1450 по 1650 год. Я полагаю, что серийные убийцы существовали и раньше, но либо их дела редко доходили до официального суда, либо судебные протоколы не сохранились, либо, что весьма вероятно в допечатную эпоху, актуальные отчеты об их делах не писались и не распространялись в массовом порядке. Возможно, записи о серийных убийцах сейчас пылятся себе в каком-нибудь монастыре и ждут, пока их обнаружат среди вороха прочих редкостных манускриптов. До появления печатного станка архивные записи велись очень выборочно.
Кроме того, до «Молота ведьм» серийные убийцы официально к ответственности не привлекались, ведь они считались оборотнями, вера в которых прежде расценивалась как ересь. Пока не началась охота на ведьм, в Европе не существовало сколько-нибудь отлаженной и систематизированной организации по поддержанию правопорядка, способной принимать превентивные меры по отлову преступников. Не было ни полицейских управлений, ни прокурорских органов – потому-то и появилась вездесущая и организованная инквизиция, которая преследовала еретиков, собирала доказательства и доставляла обвиняемых в церковные суды. Правосудие и наблюдение за исполнением законов в средневековом мире занималось, главным образом, преступлениями против монарха и его приближенных, владеющих землей, нарушениями общественного порядка, посягательствами на права и собственность высокопоставленных землевладельцев и неуплатой налогов.
Преступления вроде убийства или изнасилования кого-нибудь из числа крестьян, которые никак не касались власти, не нарушали общественного порядка, не имели никакого отношения к имуществу или системе налогообложения, самостоятельно расследовались общиной, что зачастую заканчивалось самосудом, кровной местью или денежной компенсацией родственникам, то есть действиями за рамками официальной судебной системы. В лучшем случае все решала власть местного феодала. До 1450-х серийных убийц, если их удавалось опознать и схватить, как правило, без суда и следствия вздергивали на виселице или поднимали на вилы местные жители.
Но с появлением охоты на ведьм мы замечаем, что в архивных записях наблюдается увеличение числа пометок о разбирательствах над серийными убийцами, в том числе над снискавшими дурную славу аристократами – Жилем де Ре в 1440-м и Елизаветой Батори в 1611 году. В первую очередь их обвиняли в колдовстве и черной магии, а только потом уже в массовых убийствах{168}. Однако перед судом представала не только знать. Многие простолюдины были также обвинены в убийствах «ради развлечения».
По сравнению с судебными разбирательствами над ведьмами, описанными в следующей главе, суды над оборотнями встречались реже, но обвиняемые очень похожи на современных серийных убийц. В период с 1450 по 1650 год в Западной Европе было проведено по меньшей мере триста судебных процессов над оборотнями (по сравнению с сорокастами тысячами судебных процессов над ведьмами), и хотя не все судебные записи сохранились, по некоторым из них понятно, что у части обвиняемых имелась удивительно знакомая нам сейчас патология. Возьмем, для начала, относительно известное (по крайней мере, среди историков, изучающих серийных убийц) дело оборотня в Германии 1589 года, материалы которого легко можно было бы подшить в досье какому-нибудь современному маньяку вроде Джона Уэйна Гейси.
Петер Штуббе, «оборотень из Бедбурга». Германия, 1589 год
Петер Штуббе (он же Пеетер Штюббе, Петер Штумпф, Петер Штумп) совершал преступления в немецком городе Бедбурге. На его счету восемнадцать серийных убийств. Он насиловал, убивал, калечил и поедал своих жертв в том же городке, где и жил. После ареста в 1589 году Штуббе обвинили в сделке с дьяволом, который наделил его силой, дающей возможность превращаться в оборотня для удовлетворения тяги к славе, известности, сексуальному разврату и похоти.
Об этом судебном разбирательстве повествует один из первых образцов детектива в жанре криминальной документалистики – памфлет, который был напечатан в 1590 году, переведен на английский язык и разошелся широким тиражом по всей Европе{169}.
«[Петер Штуббе]… с юности, лет с двенадцати до двадцати, питал сильное влечение ко злу и нечестивому искусству… за ничтожные плотские удовольствия навеки отдал душу и тело дьяволу, чтобы прославиться и заставить всех на земле говорить о себе».
Штуббе казался обычным членом общества: «…По улицам он расхаживал как добропорядочный гражданин и был очень вежлив, ведь все местные жители хорошо его знали. Часто с ним здоровались те, чьих друзей и детей Петер зарезал, но никто ни о чем не догадывался.
За несколько лет убил он тринадцать маленьких детей и двух прекрасных беременных молодых женщин, чьих младенцев вырывал из чрева самыми кровавыми и дикими способами, а после съедал сырыми еще горячие, трепещущие сердца. Штуббе считал их самыми лакомыми кусочками, способными удовлетворить его прожорливость».
По легенде, Петер даже изнасиловал свою дочь, отчего та забеременела, а когда ребенок появился на свет, Штуббе убил его и съел.
Поскольку в любой популярной книге в жанре криминальной документалистики должен присутствовать мотив, Петеру приписывают сделку с дьяволом, в ходе которой ему дали волшебный пояс (или кушак), и если он его надевал, то становился оборотнем, в чьем облике мог утолять жажду крови.
С места последнего убийства он уходил с охотниками, которые глаз с него не спускали. Штуббе «ловко стянул с себя пояс, не принимая при этом обличье волка, и вскоре обрел свой истинный облик, и, когда пошел он к городу, в руках у него был посох. Но охотники, что не сводили со зверя пытливых глаз, вопреки своим ожиданиям увидели его изменившимся в том же самом месте, и это вызвало в их умах чрезвычайное удивление; и если бы они не узнали человека перед собой, то обязательно бы поняли, что это дьявол в человеческом обличье. Но так как он им был известен с давних пор как житель города, то охотники подошли к нему, завели разговор, уговорами привели в город, в родной дом, и обнаружили, что он на самом деле человек, а не представляется им обманом или иллюзией, после чего Штуббе предстал перед судом для получения заслуженного наказания».
Заканчивается эта история 18 октября 1589 года – вынесением Штуббе приговора: «…распорядились, что сначала его распнут на колесе и в десяти разных местах раскаленными докрасна клещами отделят плоть от костей, после чего деревянным топором или тесаком сломают руки и ноги, отрубят голову, а потом сожгут тело дотла».
Этот памфлет – вероятно, самая первая сохранившаяся запись о серийном убийце в том смысле, который мы вкладываем в его современное определение. Штуббе был добропорядочным и респектабельным жителем той же общины, которую тайно истязал, совсем как Джон Уэйн Гейси, которого считали успешным строительным подрядчиком и «хорошим соседом», и именно ему выпала честь принимать в гостях первую леди Розалин Картер во время ее визита в Чикаго. Отметим также, что Штуббе – в типичной для серийного убийцы манере – начал «питать склонность ко злу» в возрасте от двенадцати до двадцати лет.
Пьер Бурго и Мишель Вердан. Франция, 1521 год
Не менее интересен случай Пьера Бурго и Мишель Вердан – оборотней из коммуны Полиньи во Франции, которых казнили в 1521 году. Предположительно, они были парой серийных убийц-оборотней, которые после совершения сделки с дьяволом превратились в кровожадных чудовищ. Вдвоем они убили случайно подвернувшуюся женщину (или, по другим источникам, ребенка), которая собирала горох в огороде; лишили жизни одну четырехлетнюю девочку и съели ее; поступили так же с другой, выпили ей кровь и объели шею; их четвертой жертвой стала девочка восьми-девяти лет. Бурго признался, что «перегрыз ей шею зубами, так как она однажды отказала ему в милостыне; и как только он совершил это ужасное деяние, то тут же вновь стал просить подаяние ради Христа»{170}.
Жиль Гарнье. Франция, 1574 год
Жиль Гарнье был признан виновным в нескольких убийствах, совершенных во Франции в 1574 году, когда он якобы становился оборотнем. Отчет по делу гласит: «В День святого Михаила Жиль Гарнье, обернувшись волком, напал на девочку десяти-двенадцати лет, гулявшую по винограднику на ферме Горж, неподалеку от Шастенуа, что в четверти лье от города Доль, близ леса Ла-Сер. Оборотень задрал бедняжку голыми руками, напоминающими волчьи лапы, и принялся пожирать плоть с бедер и рук. И так ему понравилось, что Жиль отнес несколько кусков домой, чтобы угостить жену. Признался он и в нападении на другую девочку, которую бы убил и съел, если бы не помешали трое крестьян. Еще две недели спустя, на винограднике Гредизан Жиль напал на десятилетнего мальчика, задушил его и сожрал все мясо на руках, бедрах и животе жертвы. В следующий раз Жиль был не в волчьем, а в человеческом обличье и набросился на мальчика лет двенадцати-тринадцати в роще близ деревни Перуз. Оборотень собирался насытиться жертвой, но его вспугнули проходившие мимо люди, как сам он потом добровольно признавал. Его признали виновным и сожгли заживо в соответствии с постановлением суда»{171}.
«Оборотень» или «демон-портной из Шалона». Франция, 1598 год
В 1598 году во французском городе Шалоне было заведено дело на безымянного городского оборотня, который, как и Петер Штуббе, орудовал в окрестностях родного поселения. Судебных записей о Джеффри Дамере XVI века не сохранилось: предположительно, их уничтожили власти из-за непристойного содержания. Имя подсудимого было предано забвению вместе с судебными протоколами в процессе damnatio memoriae (лат. «проклятие памяти»), но, согласно отрывкам сохранившихся источников, преступник работал портным и заманивал детей к себе в лавку, где насиловал их, перерезал им глотки, «напудривал и наряжал» трупы и пожирал их.
Во время обыска в его лавке власти обнаружили бочку с останками многочисленных жертв, похожую на контейнер из-под химикатов из квартиры Джеффри Дамера, в котором тот хранил отрезанные части тел убитых в 1991 году. Неясно, решил ли сам безымянный портной, что он оборотень, но все звали его «оборотнем из Шалона» или «демоном-портным из Шалона»{172}.
Жан Гренье. Франция, 1603 год
Наиболее подробно описанным случаем и первичным прецедентом в европейской «ликантропной эпидемии» и судебной медицине раннего Нового времени выступает дело Жана Гренье от 1603 года. Тринадцатилетнего мальчика из коммуны Кутра неподалеку от города Бордо на юго-западе Франции обвинили в серийных убийствах и оборотничестве.
Согласно собственным показаниям обвиняемого, после того, как Жан стал оборотнем и начал вести ночную жизнь, он либо сам сбежал из дома, либо его выгнал отец. Гренье также утверждал, что мачеха видела, как его «тошнило лапами собак и пальцами маленьких детей»{173}. В ужасе от увиденного она отказывалась возвращаться домой, пока отец не выставил сына за дверь.
Бездомный мальчик бродил по окрестностям, попрошайничал и часто подходил к девушкам, пасущим овец в полях. Внимание местных властей он привлек после того, как поступили жалобы от группы встревоженных его поведением пастушек. В отчете по делу говорится: «Выглядел он довольно странно. Густые рыжеватые волосы, не знавшие ни гребня, ни ножниц, ниспадали на плечи и лицо. Маленькие светло-серые глазки свирепо и злобно поблескивали в глубоких глазницах. Лицо покрывал темно-оливковый загар, крупные зубы сияли белизной, причем клыки виднелись даже тогда, когда губы были сомкнуты. Большие сильные руки казались бы даже красивыми, если бы не уродливые грязные ногти, заостренные на концах, словно птичьи коготки. Бедняга был одет в тряпье, словно нищий. Сквозь старые лохмотья виднелось изнуренное тело»{174}.
Девушки заявили, что мальчик с ними заигрывал, пообещав, что женится на самой красивой, а после сказал им: «По понедельникам, пятницам и воскресеньям и в остальные дни я превращаюсь в волка за час до заката. Я – оборотень. Я убивал собак и пил их кровь; но маленькие девочки вкуснее, ведь их плоть нежнее и слаще, а кровь гуще и теплее. Во время вылазок мы с товарищами пожрали немало юных дев. Воистину, я – оборотень, и, будь сейчас вечер, я бы с удовольствием перекусил кем-нибудь из вас!»
Напуганные девочки бросились бежать, а их рассказ о встрече с незнакомцем вызвал интерес у властей, так как за несколько месяцев до этого в округе зверски убили, расчленили и съели младенца и нескольких девочек. В конце концов его узнала тринадцатилетняя Маргерит Пуарье, которая то и дело жаловалась на него родителям: бродячий мальчишка постоянно пугал ее страшными рассказами про оборотней, пока она пыталась пасти овец.
«Жан часто уверял ее, будто продал душу дьяволу и за это приобрел способность с наступлением темноты, а иногда и при свете дня превращаться в волка и рыскать по округе в поисках добычи. Мальчик признался, что уже задрал и съел несколько собак, но их мясо менее вкусно, чем нежная плоть молоденьких красавиц, ничего изысканнее которой быть не может. Жан сказал, что загубил уже немало девиц, но особенно запомнил два случая. В первом он насытился до отвала, а то, что не доел, бросил волкам, сбежавшимся на запах крови. В другой раз он был непомерно голоден и загрыз девочку до смерти, а потом сожрал целиком, так что от нее остались только руки, и выпил всю кровь».
Поначалу отец и мать не обращали особого внимания на жалобы дочери, списывая их на богатую фантазию (из-за подобного родительского скептицизма соседи доверяли приглядывать за своими детьми серийному убийце-некрофилу Эду Гину по прозвищу Псих; играя у него дома, мальчики и девочки видели сморщенные человеческие головы, чаши из черепов, костюмы, сшитые из мумифицированной женской кожи, и рассказывали об этом взрослым, но те лишь смеялись над ними).
Однажды девочка прибежала домой раньше обычного, от ужаса забыв про свое стадо, и рассказала, что мальчик превратился в ужасное чудовище и накинулся на нее, но ей удалось отбиться от него пастушеским посохом. По ее словам, напавшее на нее животное с рыжей шерстью, маленькой головой и коротким хвостом походило на волка, только было немного меньше. Бродячего мальчишку Жана Гренье взяли под стражу и допросили. Обвиняемый охотно рассказывал о себе и своих злоключениях: «Что до обвинений Маргерит Пуарье, то они справедливы. Я действительно собирался убить и съесть ее, но она отбилась от меня палкой. Я загрыз только одну белую собаку, но крови ее не пил».
Под давлением Гренье признался, что как-то раз в деревне, названия которой не помнит, он зашел в пустой дом и увидел в колыбели младенца. В комнатах никого не было. Тогда Жан схватил ребенка, кинулся с ним в сад, разорвал и сожрал, сколько смог, пока голод не утих. По словам убийцы, остатки тела он скормил волкам. Признался Гренье и в убийстве девочки, которая пасла овец при приходе Сент-Антуан-де-Пизон. Имени ее Жан не знал – помнил только, что на ней было черное платье. Он разодрал ее тело зубами и ногтями и съел. За шесть недель до ареста Гренье набросился еще на одного ребенка в том же приходе, неподалеку от каменного моста, но его отогнал случайный прохожий.
Показания Гренье подвергли долгому и тщательному расследованию. Никто не принял их за чистую монету. Собрали всех свидетелей, записали показания и методично просмотрели все детали признаний на предмет достоверности. Факт нанесения девочке в черном платье увечий и ее убийства был подтвержден, и Жана привели на место преступления представители суда, которые тщательно расследовали знакомство с жертвами и обстоятельства их гибели. Суд также активно рассматривал версию того, что Гренье был умалишенным{175}.
На суде мальчик сделал признание: когда ему было лет десять-одиннадцать, он встретил таинственного черного человека, который представился Хозяином леса и «оставил на руке знак своим ногтем», дал ему волчью шкуру и волшебную мазь, которая при нанесении на тело дарила физическую мощь и аппетит волка.
Для суда того времени это было однозначным признанием, что Гренье заключил сделку с дьяволом: выходило очевидное дело о колдовстве – тяжком преступлении. В июне 1603 года суд приговорил мальчика к смертной казни через повешение, а затем – к сожжению на площади. Но на этом дело не закончилось.
Апелляция Гренье и судебная экспертиза оборотней: «Им знакомо то удовольствие, что они испытывают в обличье волка»
С появления первых дел об оборотнях в XIII и XIV веках, к XVII веку многое изменилось. Мы часто предполагаем, что защита на основании невменяемости появилась лишь недавно, после знаменитого дела Дэниела Макнотена, которое рассматривалось в 1843 году в Великобритании. Его обвиняли в убийстве человека, которого Макнотен в бреду принял за премьер-министра, плетущего против него заговор. В прецедентном решении Макнотен был оправдан по причине невменяемости и заключен на всю оставшуюся жизнь в сумасшедший дом, где и умер двадцать два года спустя.
Даже сегодня принципы определения невменяемости лица, освобождающей его от юридической ответственности, известны в англо-американской юриспруденции как правила Макнотена, которые гласят, что неспособность понять разницу между добром и злом или осознать последствия своих действий смягчает уголовную вину преступника. Но сам принцип признания сумасшествия появился гораздо раньше.
В континентальной Европе, где вплоть до XVIII века главенствовало римское право, после чего его вытеснил наполеоновский кодекс (в отличие от англосаксонского права в Великобритании, где рассматривалось дело Макнотена), существовал аналогичный принцип. В дополнение к доказательствам против подсудимого, его юридическая и психическая виновность обычно доказывалась без особенных заявлений, как это было в деле Гренье. Если во время совершения преступления обвиняемый являлся умственно неполноценным и его невменяемость получалось доказать, то ему могли смягчить приговор или вовсе оправдать. Однако в таком случае сторона защиты была обязана предоставить доказательства, что ответчик не притворяется невменяемым. Все чаще в качестве свидетелей-экспертов вызывали врачей, способных дать показания о невменяемости подсудимых-оборотней{176}.
В 1603 году подобное прошение о помиловании Жана Гренье было подано в провинциальный парламент Бордо. Тот факт, что мальчик никогда не превращался в волка, подтверждался несколькими интересными аргументами, одним из которых стало нетронутое платье одной из жертв: его просто сняли, а не разорвали, как сделал бы дикий зверь. Весьма существенная улика для суда.
«Примечательный факт: Жан сам признался, что именно снял платье, а не разорвал.
Мы провели наблюдение и отметили, что настоящие волки рвут когтями, а оборотни рвут зубами, и, подобно мужчинам, они умеют снимать платье с девочки, которую хотят сожрать, не разорвав при этом ткани… Несчастного мальчика всему обучил дьявол: им завладел злой дух, что поселился внутри него и заставлял следовать своей воле, и доказательство тому – невероятная жестокость, которая, по признанию, одолевала его в волчьей шкуре и побудила к преступлению, а именно поеданию детей. Жан признался, что перегрызал им горло подобно зверю. Именно дьявол поведал ему, как раздеть несчастных, не порвав при этом их платья, – особенность, свойственная оборотню. Дьявол пробудил в нем жажду крови, и мальчишка признался, что ему понравилось».
Суд по делу постановил, что люди-оборотни не превращаются в волков по-настоящему, а в них вселяется дьявол и заставляет их вести себя так, словно они стали зверями. То было лучшее для того времени объяснение существованию серийных убийц.
Подобно более поздним дискуссиям о том, являются ли серийные убийцы юридически невменяемыми, то есть понимают ли они, что их деяния неправомерны, суд низшей инстанции при вынесении смертного приговора Гренье руководствовался правовой доктриной об оборотнях, изложенной в книге «Демономания колдунов», написанной французским судьей Жаном Боденом и изданной в 1580 году. В ней он утверждал, что хоть дьявол и превращает человека в оборотня, тот все равно сохраняет свое сознание.
Другими словами, как и наш серийный убийца-психопат, оборотень, пусть и превращенный дьяволом в монстра, осознаёт свою вину в содеянном. В таком случае оборотень не может признаваться юридически невменяемым (неспособным осознать противоправность своих действий) и поэтому виновен в совершенных преступлениях. Однако вместо психиатрического понятия психопатии концептуальной основой доктрины выступила богословская демонология. Боден утверждал: «Сущность человека – его разумение – остается нетронутым, [в состоянии ликантропии] меняется лишь тело… Люди подчас обращаются зверями, но в памяти хранят свое человеческое разумение и понятливость… Им знакомо то удовольствие, что они испытывают в обличье волка…»
Апелляционный суд также рассмотрел возможность того, что Жан Гренье страдал от клинической ликантропии, которую диагностировали ранее. То была бы эффективная защита, построенная на принципе невменяемости. Вот что фигурировало в апелляционном приговоре: «Желая добраться до истины касаемо этих преступлений, в расследовании мы не упустили ни единой детали, а этого юного оборотня посетили два доктора, которые сошлись во мнении, что мальчик страдает от мрачных и меланхоличных настроений. Тем не менее болезнью, именуемой ликантропией, он не страдает, так что о воображаемом превращении не может быть и речи».
Тем не менее 6 сентября 1603 года смертный приговор Гренье был смягчен в связи с его юным возрастом, обстоятельствами дела и психическим состоянием – удивительные для того времени отзывчивость и милосердие! Протокол судебного разбирательства гласит: «Суд в конце концов принимает к сведению возраст и слабоумие этого мальчика, который настолько глуп и умственно отстал, что дети семи или восьми лет обычно показывают больше разумения, чем он. Мальчик так истощен и низкоросл, что никто бы не подумал дать ему и десяти лет… Отец от него отказался и выгнал бродить по полям, матери он не знал, имел лишь мачеху. Покинутый всеми, без наставника или единой души, способной приглядеть за ним, он выпрашивал еду, и никто не научил его страху Божиему, а природа его была опорочена злым духом, который воспользовался его отчаянием и повседневными нуждами и ввел его во грех. Суд не желает еще больше усугублять страдания этого мальчика, которого дьявол настроил против других детей. Суд выносит решение после надлежащего рассмотрения всех аспектов дела, включая противоречивость его показаний и другие детали процесса, чтобы сохранить его душу для Бога, а не судить ее, обрекая тем самым на вечное забвение. Более того, согласно словам добрых монахов, которые начали наставлять и окружать его заботой, он уже показывает ненависть и отвращение к своим преступлениям, о чем свидетельствуют его слезы и покаяние.
Суд отклоняет все прошлые и настоящие прошения и согласно принятому решению приговаривает Жана Гренье к пожизненному заключению в одном из монастырей города. Всю оставшуюся жизнь ему надлежит служить на благо монастыря. При попытке к бегству заключение надлежит заменить смертной казнью».
Семь лет спустя, подобно тому, как агент ФБР из Отдела бихевиористики допрашивает заключенного серийного убийцу, адвокат по делам, связанным с колдовством и оборотничеством, Пьер де Ланкр, по совместительству также судья и особый советник короля Генриха IV, навестил Жана Гренье в монастыре и задал ему несколько вопросов. Ланкр писал: «Мне представился юноша лет двадцати, среднего роста и необычайно тощий для своего возраста. Глаза у него черные и запавшие, а взгляд совершенно дикий и обезумевший. Казалось, он понимает все несчастье своего положения и стыдится его, а потому за разговором избегает смотреть собеседнику своему в глаза. Жан выглядит сбитым с толку, хоть и понимает, что слышит, и добросовестно выполняет просьбы добрейших монахов. Несчастный, по-видимому, так и не проникся верой и на вид все же был лишен понимания простых вещей, вполне знакомых здравомыслящему человеку.
Прежними остались длинные желтые клыки – больше, чем у обычного человека. Они выступали вперед и были гнилыми и почерневшими после того, как мальчик набрасывался на несчастных и рвал ими плоть. Ногти у него тоже были довольно длинные, а некоторые совершенно почернели от основания до кончика, даже на большом пальце левой руки, который не постригался по завету дьявола. Самые черные были более обломанными, даже, можно сказать, до половины стертыми и кривыми, потому что ими он пользовался чаще, чем теми, что на ногах. Все это ясно говорит о том, что в самом деле он был оборотнем, бегал на четырех конечностях и хватал руками детей и собак за горло.
Жан проявил разумность, признав, что все-таки превращался в оборотня и в облике волка бегал по лесам и полям, выполняя приказы Хозяина леса. Об этом он свободно рассказывал всем, ни разу не отрицая, что когда-то был оборотнем, потому что верил: так возможно избежать всякой критики и немилости за свои деяния…
Я также заметил, как велико его презрение к отцу своему, ведь юноша верил, что именно он повинен в плохом воспитании. Более того, Жан был искренне убежден, что тот тоже был способен обращаться оборотнем, ведь он использовал ту же самую волчью шкуру и сказал об этом сыну. Поэтому, когда я указал на болезнь и его осенило четкое понимание своего недуга, Жан возненавидел отца за это. Он также весьма откровенно признался, что до сих пор не прочь отведать детской плоти, в частности маленьких девочек, которая особенно нежна и вкусна. Я спросил, не будь запрета, продолжал ли бы он поедать человеческую плоть, и Жан чистосердечно ответил, что будь его воля – давно бы утолил свой голод мальчиком или девочкой, даже лучше последней, потому что их мясо более мягкое»{177}.
Адвокат серийных ликантропов
Далеко не все грамотные аристократы и ученые, которые выступали в суде на процессах по делам оборотней и ведьм, на самом деле верили в существование подобных сверхъестественных созданий. Когда оборотней начали судить, а особенно после апелляции Гренье, обсуждение этого явления в рамках судебной медицины сосредоточилось на двух главных вопросах.
• Правда ли некоторые люди способны превращаться в волков, и одержимы ли они при этом дьяволом?
• Возможно ли, что эти люди на самом деле заблуждаются (их разум затуманен дьяволом) и не являются настоящими оборотнями?
Другими словами, оставался острым все тот же давний вопрос: правда ли существуют оборотни (и ведьмы)? Или же люди просто бредят или, говоря современным языком, страдают от психопатологии, психического заболевания или поведенческого расстройства?
В то время эти вопросы требовали срочного решения. Споры об оборотнях между демонологами – охотниками на ведьм и лекарями – в эпоху Возрождения перетекли в XIX веке в дискуссии между богословами и судебными психиатрами (тогда их еще называли алиенистами) на тему мании убийства или мономании (монопсихоза) и даже стали предвестниками современных обсуждений психопатологии серийных убийц, некрофилов и каннибалов и их представления в медицинской и психиатрической терминологии в кругу криминалистов, социологов и психологов.
В 1596 году вышла книга «Беседы о ликантропии, оборотнях и возможности превращения человека в волка» монаха-францисканца Клода Приёра, в которой он отрицает существование оборотней, что могло быть расценено как ересь. Он писал: «Известно мне, что люди порой чрезвычайно злосердны и потому заслужили зваться чудовищами за все свои безбожные деяния, а не благомыслящими созданиями Творца, но не слышал я, чтобы теряли они свой облик человеческий… Так много их сейчас, и кажется невозможным мне отрицать, что есть на земле люди, что превращаются и обретают облик чужой, а после пожирают других диких зверей, встречных путников, а более всего – маленьких детей. И что до меня, я верую: они истинно люди, а не чудовища, и по природе своей такие же, как мы с вами… Призна́юсь вам, возможно, и есть такие люди, что идут против природы и набрасываются на других, подобных себе, главнейшим образом детей, живых и мертвых, желая растерзать их плоть и поглотить ее, и может так случиться, что облик у них волчий, чему есть совсем недавние свидетельства; намедни пришли из Парижа два письма, которым можно верить, и дата на них двенадцатое августа: в этот день пожрали двух маленьких детей и сотворили это те самые, о которых вы могли многое слышать, особенно что их целых семнадцать и все в одном месте, и столько же в других соседних городах. Но я и другие отцы церкви никогда не согласимся, что люди эти принимают чужой облик и скрывают свое человеческое тело, ибо доказано врачевателями, что невозможно подобное сотворить… Краток буду: не забывайте мудрость великого мыслителя: Species non mutatur, человеческий род никогда не меняется»{178}.
Большое количество публикаций, посвященных этому вопросу, говорит о том, что проблема людей, обратившихся волками, поднималась достаточно часто. Чтение заметок из XVI века – несколько разочаровывающее занятие, потому что начинаешь понимать: люди уже в те времена соображали, что к чему. Разумеется, оборотней на самом деле не существует, но в таком случае кто творит преступления?
Возникали разные вопросы, которые сейчас представляются нам весьма современными и применимыми к серийным убийцам. Верно ли, что оборотни больны и безумны? Вызвано ли их состояние органическими нарушениями? Последний вопрос активно обсуждается сторонниками биохимической теории появления серийных убийц: они предполагают, что ключом к поведению преступника могут стать генетические признаки, биохимия мочи и крови, структура хромосом, уровень тестостерона, серотонина, дофамина, норэпинефрина, гамма-аминомасляной кислоты (ГАМК) или других гормонов, отклонения в физиологическом и неврологическом аспекте или поведенческие расстройства, вроде синдрома Аспергера или расстройств аутистического спектра. Тема не только обсуждалась на теоретическом уровне, но и поднималась в суде, в ходе процессов над оборотнями, когда для дачи показаний вызывались свидетели-эксперты.
С середины XVI в. врачи (пусть даже и приверженцы гуморальной медицины) начали участвовать в написании научных публикаций и в процессе дачи свидетельских показаний в суде в ходе прений вокруг дьявола, колдовства и оборотней, чем прежде занимались лишь демонологи, богословы, юристы и судьи. Речь шла не только о безумии и меланхолии как других способах объяснить мнимые случаи колдовства и оборотничества, но и о том, что, возможно, причиной болезни становится дьявол (или колдовская сила), а также критериях различия между безумием, вызванным биохимическими (гуморальными) причинами, и одержимостью демоном. Раннее пробуждение научно-судебной мысли в эпоху Возрождения шло рука об руку с другим «возрождением» – в это время вновь подняли головы дьявол, ведьмы и оборотни.
Апелляция по делу оборотня Жака Руле, 1598 г.
В 1598 году во Франции, неподалеку от города Анже, поймали с поличным тридцатипятилетнего Жака Руле (или Ролле): он убил, искалечил и выпотрошил пятнадцатилетнего мальчика. На суде Руле сознался в убийстве детей и взрослых, поедании человеческой плоти и оборотничестве, утверждая, что для обращения использовал мазь (мазь вообще очень часто фигурирует в протоколах судебных заседаний по ликантропам тех времен). В 1599 г. в своих записях по данному делу Жан Бовуа де Шовенкур выразил мысль, что признание Руле в оборотничестве было уловкой, которая помогла после доказать его невменяемость. Бовуа де Шовенкур с презрением писал: «Видя, что не может он отрицать то, в чем уже сознался, Жак увидел спасение в притворном безумстве и начал признаваться в поедании железных телег, ветряных мельниц, адвокатов, прокуроров и сержантов – всякого мяса, которое не смог полностью переварить из-за сильной жесткости и плохой приправы… Суд Анже за эти признания приговорил его к смерти, не приняв во внимание дьявольское коварство, которому Сатана обучил Жака, подсказав ему сыграть безумие…»{179}
Удивительно, но апелляция по делу Руле с заявлением о его невменяемости была принята французским парламентом, и после детального рассмотрения дела смертный приговор заменили на два года заключения в сумасшедшем доме при больнице Сен-Жермен. Подобно телевизионным умникам, разглагольствующим об излишней мягкости приговора, вынесенного судьей, Бовуа де Шовенкур писал: «Мне верится, что господа присяжные всё видят в хорошем свете, как имеют обычай делать, и поэтому приговорили виновного к двум годам заключения в вышеуказанном месте, и все это учитывая деревенское происхождение этого человека, противоречия его натуры, образ жизни, отношение к происходящему, содеянное и, вкратце, все его поступки, только затем, чтобы в это время иметь возможность со всей тщательностью и в мельчайших деталях узнать все о его состоянии и нравах. Ибо если за ежедневными наблюдениями они заметят хоть толику его прошлой злобы в действиях и словах, то сбежать ему не позволят, а натянут удавку и в скором времени туго ее затянут».
Клиническая ликантропия, или lycomania lupina insania
По судебным протоколам дел об оборотнях можно заметить, что тогда допускалось существование неизвестного органического расстройства, называемого ликантропией или ликоманией. Английский ученый Реджинальд Скот считал сверхъестественное превращение людей в оборотней, которое предложил Боден и описал Крамер в «Молоте ведьм», суеверием. В 1584 году Скот опубликовал книгу «Разоблачение колдовства», где высмеял охотников на ведьм и сам принцип обращения человека{180}. Скот обосновывал это просто: «Ликантропия – это болезнь, а не превращение… Болезнь, что отчасти вызвана меланхолией, заставляет безумцев верить, что они волки или другие хищные звери. Ликантропия – это [то, что] древние врачеватели называли Lupina melancholia или Lupina insania».
Представление ликантропии клинической болезнью весьма убедительно, особенно если взглянуть на связь между тем, от чего страдали каннибалы-оборотни, и современными предположениями, сделанными сторонниками биохимической теории появления серийных убийц. Клиническая ликантропия до сих пор ставит перед нами и психиатрами вопрос: была ли античная ликантропия, описанная древнегреческими и византийскими врачевателями почти две тысячи лет назад, той же самой психической болезнью, что проявила себя во время ликантропной эпидемии?
Под медицинские описания клинической ликантропии или, другими словами, ликомании, собранные за тысячи лет, подходят не только оборотни, но и вампиры. Больной блуждает ночью и избегает дневного света; наблюдается недостаток слюны, сопровождающийся запекшейся пеной у рта, чрезмерный рост волос, сухость и покраснение глаз; ногти отрастают до размера когтей, кожа бледнеет, на ногах образуются язвы, нижние и верхние конечности обезображиваются, черты лица искажаются, а поведение становится хаотичным и экстравагантным. В последних медицинских исследованиях по исторической ликантропии идет речь о врожденной эритропоэтической порфирии как о болезни, поведенческие и физические симптомы которой схожи с наблюдаемыми у обвиняемых в оборотничестве{181}. Наиболее последовательная картина наблюдается у мужчин, бродящих по ночам, но иногда возникает у женщин или детей. В семье оборотня могли быть оборотни и до него, поэтому ликантропия считалась наследственной болезнью. Кожа у оборотня бледная, с желтым или зеленоватым оттенком и многочисленными ссадинами. Во рту покраснение, взгляд блуждает, а на открытых частях тела наблюдается густое оволосение.
Врожденная эритропоэтическая порфирия – это очень редкое заболевание, вызванное рецессивной мутацией, при которой в костном мозге нарушается обмен порфирина и происходит накопление порфобилиногена. На поздних стадиях происходит серьезное поражение кожи лица и рук. Наиболее интересны именно те симптомы, которые напоминают типичные характеристики оборотня: выраженная светочувствительность, сопровождающаяся везикулярной эритемой, особенно заметной летом или в горных районах. Часто кожная сыпь начинает изъязвляться, и это приводит к заражению костной и хрящевой ткани, из-за чего разрушаются нос, уши, веки и пальцы. На светочувствительных областях могут развиться гипертрихоз и пигментация, из-за чего цвет зубов может смениться на красный или красновато-бурый. Нервные проявления наиболее характерны для острого перемежающегося типа, но могут встречаться при поздней кожной порфирии и смешанном типе печеночной порфирии. Если поискать в «Гугле» медицинские фотографии пациентов, страдающих от порфирии, то по запросу выйдут изображения людей, похожих на оборотней из фильмов: обросшее лицо, оскаленные изуродованные зубы, обезображенный рот, волосатое тело, покрытое язвами и рубцами, изогнутые пальцы с когтями на концах как на руках, так и на ногах{182}. Все это очень похоже на описание внешности мальчика-оборотня Гренье, которое дали свидетели в суде.
Помимо этого, на распространенное для того времени лечебное использование психотропных смесей и ядовитой настойки спорыньи, приводивших к галлюцинациям и странностям в поведении, указывают часто возникающие в судебных протоколах дел по оборотням «мази» и «зелья», и этому вторят недавние доклады о связи между вспышкой клинической ликантропии и распространением уличного наркотика экстази{183}.
Жертвами оборотней становились самые разные люди: от мальчиков и девочек до подростков и юных девушек. Но постепенно в культуре «частной» серийной виктимизации все более предпочтительной целью серийных оборотней становится аморальная развратная женщина, в частности проститутка, заслуживающая жестокого наказания, меру которого определяет сам преступник.
«Незначительная» смерть красной шапочки: проститутки становятся излюбленными жертвами убийц
В фольклоре эпохи оборотней мы замечаем, что неразборчивая в связях женщина или проститутка благодаря своей «незначительности» становится излюбленной жертвой для охоты и выслеживания у серийных убийц-оборотней, и эта тенденция сохраняется по сей день. Странная история про Красную Шапочку и ее встречу с волком возникла в устной традиции европейских народов как раз во время эпидемии оборотней в 1450–1650 гг. Всем нам знаком вариант этой сказки, обработанный братьями Гримм, и нарисованный на его основе мультфильм Уолта Диснея, «пригодный для просмотра всей семьей», но ведь существует около тридцати различных вариантов первоначальной истории с некоторыми изменениями и опущениями непристойных, страшных или смущающих отрывков, где появляется не просто волк, а настоящий оборотень, а также фигурирует каннибализм, секс и проституция.
Первая печатная версия «Красной Шапочки» была написана Шарлем Перро и появилась в его книге «Сказки матушки Гусыни» в 1697 году, наряду с другими сказками, как то «Золушка», «Кот в сапогах», «Синяя Борода» и «Спящая красавица». Истории Перро мы часто называем детскими сказками, но на самом деле это народные предания. В них иногда присутствуют отголоски мрачных исторических событий{184}. Например, сказка «Синяя Борода» была вдохновлена историей серийного убийцы Жиля де Ре (Перро разве что заменил убитых им детей на жен), а в «Спящей красавице» уже давно замечены некрофильские мотивы{185}.
В «Красной Шапочке» Перро девочка раздевается догола, пока волк за ней наблюдает, а потом они ложатся в одну постель, после чего он ее съедает. Здесь нет ни охотников, которые в последнюю минуту всех спасают, ни хеппи-энда. Мерзкий и мрачный ужастик{186}.
В старинной французской «Бабушкиной сказке», сюжет которой лег в основу истории, изложенной Перро, волка называют bzou, что означает «оборотень» (в зависимости от диалекта и региона название может варьироваться: loup-bzou, loup-brou, loup-garou; loup – по-французски «волк»). Этот самый «бзу» встречает девушку на пути к дому ее бабушки и спрашивает, какую дорогу она желает выбрать: путь иголок или путь булавок? Красная Шапочка выбирает путь иголок. Исследователи, как правило, пропускают это место или считают его не стоящим внимания, но Ричард Чейз-младший и Дэвид Тизли утверждают, что проститутки в Средневековье носили отличительный знак в виде воткнутых в ворот платья у плеча игл для вышивания{187}.
Сам «бзу» идет по «пути булавок», приходит в дом бабушки первым и убивает старушку. Он разрезает труп на мелкие кусочки и сливает всю кровь в бутылку из-под вина, потом переодевается бабушкой и ждет, когда девочка наконец придет, после чего обманом заставляет ее попробовать плоть старушки и выпить ее крови: перед нами ничто иное, как извращение христианской символики, где вино – кровь Христова, а хлеб – Его тело. В оригинальной истории происходящее комментирует кошка: «Какой позор! Эта шлюха ест плоть своей бабушки и пьет ее кровь!»{188}
В некоторых версиях «Красной Шапочки» девочка сразу знает, что волк переоделся ее бабушкой. Когда оборотень приглашает присоединиться к нему в постели, она сначала долго исполняет для волка некий затейливый стриптиз, снимая по одному предмету одежды зараз: корсет, платье, нижнюю юбку, туфли и чулки. Весь процесс раздевания догола перед голодным, алчным волком описывается подетально, с фетишистской точностью, вплоть до того, как она бросает одежду в камин. Потом она ложится с ним в постель и после предварительной любовной игры – «Ой, бабушка, какие у тебя большие руки… большие глаза… большие зубы» – волк ее насилует, убивает и пожирает.
В других версиях Красная Шапочка после «стриптиза» встает обнаженной около кровати и говорит волку, что ей нужно облегчиться, прежде чем она сможет к нему присоединиться. «Бзу» приглашает ее «сделать это» в постели. Но она отвечает, что ей нужно сходить «по-большому». «Бзу» ни капли не смущается и вновь предлагает Красной Шапочке сделать это в кровати. Она настаивает, что хочет сделать это на улице, и тогда волк привязывает к ней веревочку и позволяет выйти. Как только Красная Шапочка оказывается без надзора волка – сразу привязывает веревочку к ветке дерева и убегает. В других версиях ее спасает проходящий мимо охотник.
С адаптированной для детей версией «Красной Шапочки» мы знакомы с малых лет, но зачастую совершенно не знаем о разнузданной истории с каннибализмом и оборотнями, которую люди рассказывали друг другу давным-давно, во времена, когда главенствовали страх, ненависть, пытки, насилие, убийства, ересь и колдовство, а за каждой дверью прятались вампиры-кровососы и свирепые волки, готовые полакомиться человеческой плотью. Наши воспоминания о прошлом весьма туманны и обрывочны. Разбирать их – подобно наблюдению за плывущими по арктическому морю айсбергами, не видя при этом, какая устрашающе огромная масса льда скрывается под поверхностью. Иногда из-под воды всплывают такие вурдалаки, как Петер Штуббе и Джек Потрошитель, чтобы мы могли узреть весь ужас положения, но большинство из них скрывается вокруг нас, вне поля зрения, во мраке глубин. Эпизодические появления серийных убийц-оборотней всегда ужасали нас своей жестокостью, и я, как и другие историки, предполагаю, что фигуранты дел об оборотнях и каннибалах, редкие записи о которых сохранились, стали предшественниками современных серийных убийц{189}. Разумеется, возникает вопрос: почему в то время не было задокументировано больше дел и почему, с учетом выдвижения проституток в «незначительные» жертвы в историях вроде «Красной Шапочки», нет достоверно установленных фактов нападений именно на женщин, подобно тому, как поступал Джек Потрошитель, или Убийца с Грин-Ривер, или десятки других современных маньяков?
Один из возможных ответов заключается в том, что, хоть проституцию и осуждали, считая «необходимым злом», в целом отношение к сексуальной жизни в сравнении с XIX в. было более открытым, ее принимали и не скрывали, несмотря на церковный запрет на «блуд» и «извращенные» практики вроде орального и анального секса{190}. Сексуальность окружало гораздо меньше страхов, тревог и заморочек. Более того, о женской сексуальности как таковой не говорили: девушки считались собственностью сначала отца, а после свадьбы – мужа. Женское благоприличие было уделом высшего класса, а не обездоленных масс, где незамужнюю дочь в семье считали бременем, а не ценным ресурсом (как и до сих пор происходит во многих странах третьего мира). До недавнего времени изнасилование воспринималось в первую очередь как преступление против чести и имущественных интересов отца или мужа, а уже после – как преступление против пострадавшей женщины.
Современные изнасилования и серийные убийства неразрывно связаны с культурной психопатологией гнева и ненависти к женщинам, которые с детства воспитываются в некоторых мужчинах. С младенчества мальчики оказываются во власти матери, и взросление – это процесс обретения независимости от материнской фигуры, которая постепенно переходит в сексуальную женскую фигуру. Но совершенных матерей не существует, и в воспитании мальчика многое может пойти не так, угрожая мужскому самолюбию, оставляя позади глубоко сидящие разочарования, обиды, травмы, гнев и чувство отсутствия контроля перед лицом женской сексуальной силы. Патриархальное общество исторически отмечено стремлением мужчин приручить и заполучить власть над женской сексуальной энергией, которая их пугает. Они не хотят вновь оказаться беспомощными перед властью матери (именно это слово используют серийные убийцы вместо привычного «мама»). Религиозные и нравственные запреты на сексуальность делят женщин на «хороших» (послушных и добродетельных жен, матерей, сестер и дочерей) и «плохих» (неконтролируемых блудниц, которые отказываются подчиниться мужчине, перейти к нему во владение и предоставить контроль над своей сексуальной силой). Главной преступницей в итоге оказывается проститутка, ведь она зарабатывает на продаже того самого драгоценного, что добродетельные женщины предлагают лишь «одному-единственному»: возлюбленному или мужу. Дихотомия «Мадонна – блудница», то есть разделение между священной любовью и греховной страстью, описанное Джоном Мани в его теории парафилий, по сей день существует не только в религии, но и в социальном и политическом дискурсах, законах и поп-культуре.
В то время как серийные убийцы-ликантропы в своем болезненном стремлении убивали женщин и детей втихую, в следующей главе мы рассмотрим сферу общественной жизни, в которой церковь и государство официально дозволят массовые изнасилования, пытки и убийства женщин во имя борьбы с колдовством.