— Куда, хлопцы, путь держите?
— В Озёрки, — бойко ответил Сёмка. — Тётя там живёт. Подвезите, дяденька?
Петьке не понравилось, что Сёмка соврал, но промолчал. Дядька ещё раз окинул ребят пытливым взглядом: на братьев не похожи, один белобрысый, а другой чернявый, усмехнулся, придержал лошадь и пригласил:
— Что ж, садитесь.
Сели. Сёмка с левого, Петька с правого бока.
— Чья в Озёрках тётя живёт?
— Моя, — не растерялся Сёмка. — А это Петька, мой друг. У него отца фашисты забрали.
Петька снова возмутился, но приятель подмигнул: молчи, так надо. Для полной убедительности украдкой показал кулак.
— Вы, дяденька, тоже в Озёрки едете?
— Нет.
— Куда же?
— Много будешь знать, скоро состаришься.
Подводчик то и дело подгонял карего меринка, и тот трусил бойко. Поднялся холодный ветер. Пролетал редкий снежок. Сёмка поднял воротник своего пальтишка. Петька покрепче запахнул телогрейку. Подводчик взглянул на хмурого Петьку, нахлобучил ему шапку на глаза, улыбнулся:
— Ничего, цел будет твой отец!
Чтоб не дать Петьке проболтаться, Сёмка вставил:
— Он к партизанам удерёт.
— К партизанам, — усмехнулся подводчик. — Ты что ж, говоришь такое и не боишься?
Сёмка похолодел: неужели немецкий холуй? Отодвинулся, готовый в любую минуту выпрыгнуть, а сам сказал:
— Я же вижу — вы не такой!
— На лбу не написано, какой, — строго возразил подводчик и надолго замолчал.
Петька вздохнул. Сидел бы сейчас дома на печке, и всё было бы хорошо. А тут трясись на подводе, дрожи от холода. И дядька какой-то загадочный: то шутит, то сердится. И Сёмка хорош — врёт напропалую.
А Сёмка тоже примолк: он собирался рассказать про дедушку Кузьмича, но теперь не решался. Так и ехали молча.
Не доезжая до Озёрок, возле поворота на просёлочную дорогу дядька остановил карего. Улыбнулся пригорюнившимся ребятам.
— Дальше нам не по пути, — сказал он, — подвёз бы, да не могу. Нельзя. Дело неотложное. А в деревне поостерегайтесь: там немцы.
Когда ребята спрыгнули на землю, подводчик подозвал к себе Петьку, вытащил у него из кармана телогрейки револьвер, повертел в руках и вернул растерявшемуся хозяину:
— Выкинь! Придёте в Озёрки, первый же немец сцапает. Спросит, откуда оружие?
Петька переминался с ноги на ногу, Сёмка похвастал за друга:
—Это ему командир подарил.
— Неважно. Пропадёте ни за грош. Револьвер к тому же неисправный. Ну, счастливо, хлопчики. Прощайте! — подводчик дёрнул вожжи, карий махнул хвостом и покатил к лесу, что синел за увалом.
Сёмка жёстко сказал:
— Брось наган, Петька!
Но тот заупрямился как всегда:
— Как бы не так! У тебя нет, так и брось. Хитрый!
— Не хитрый. Слышал, что подводчик говорил?
— Я за пазуху спрячу, наган-то.
— Ну и дурак. За пазухой ещё скорее найдут.
— Не найдут!
— Найдут!
Вдруг в той стороне, куда уехала подвода, поднялась пулемётная стрельба. Друзья сразу притихли. Петька проворно прыгнул в кювет, лёг на живот и зашептал:
— Сём, ложись, ну ложись, увидят!
Сёмка обеспокоенно смотрел в сторону увала. Стрельба там разгоралась, приближаясь. Но вот на гребень увала карий на всём скаку вынес подводу, на которой на коленях стоял подводчик и строчил из автомата. За ним гнались три мотоцикла. На колясках были установлены пулемёты. Поле там было кочковатое, мотоциклы швыряло из стороны в сторону, поэтому немцы не могли попасть в подводчика, а он в них. Но они настигали подводу. Тогда дядька метнул гранату. Она взорвалась впереди мотоцикла и опрокинула его.
— Вот здорово! — закричал на большаке Сёмка.
Петька из кювета слёзно уговаривал:
— Спрячься, Сёма, ну, спрячься же!
Сёмка словно не слышал друга. Крепко проучил фашистов подводчик! Немцы прекратили погоню. Они повернули к большаку, к тому месту, где всё ещё стоял Сёмка. Увидали мальчика, дали по нему пулемётную очередь. Пули просвистели где-то рядом. Петька завопил:
— Ложись, говорят!
Сёмка и без того перепугался, кубарем скатился в кювет и ткнул Петьку в бок:
— Кидай наган...
— Ишь, ты...
— Кидай, чёрт конопатый. Кидай скорее!
Петька нехотя полез за пазуху и бросил револьвер в заросли лопуха.
Немцы ещё постреляли. Пули взбили струйки пыли на дороге. Ребята крепче прижались к земле. Так, дрожа всем телом, лежали несколько минут. Немцы не стали рисковать. Соскочили с мотоциклов, и осторожно начали продвигаться вперёд, держа автоматы наизготове. Добрались до кювета, в котором лежали напуганные друзья, окружили их слева и справа и заорали:
— Хенде хох!
Сёмка спросил Петьку:
— Это нам, что ли?
— Хенде хох!
— Давай, Петька, подниматься.
Ребята поднялись, исподлобья оглядывая рослых фашистов в зелёных шинелях. Немцы были разочарованы. Вместо русских партизан поймали двух мальчуганов. Очкастый немец толкнул Сёмку автоматом и скомандовал:
— Шнель, шнель!
— Ты чего пихаешься? — зло огрызнулся Сёмка. — Гад этакий!
Но тут же получил по затылку такую оплеуху, что полетел вперёд и растянулся на дороге. Сжал зубы, чтобы не расплакаться от обиды и ненависти. Петька порядком перепугался. Он вжал голову в плечи, ожидая такую же оплеуху. С ненавистью подумал: «У, зверюги проклятые! Был бы исправный наган, ещё посмотрели бы, кто кого...»
Их посадили в коляску. В Озёрки они влетели с ветерком на фашистских мотоциклах.
В ОЗЁРКАХ
Друзей втолкнули в тёмную холодную избу. Сёмка о что-то ударился и процедил сквозь зубы:
— Ещё толкается, гад.
Темно. Петьки не видно.
— Петь, а Петь, — позвал Сёмка.
— Здесь я, — отозвался тот.
Постепенно глаза привыкли к темноте. Оказалось, в избе они не одни.
— Господи, ребятишек-то зачем трогают? — простонал в углу женский голос. Петька подполз к другу, сел рядом. Женщина лежала на полу. Рядом с нею сидел старик, седенькая, клинышком бородка выделялась в темноте. Там, где было окно, теперь накрепко заколоченное снаружи, застыла тёмная плечистая фигура мужчины. Старик вздохнул:
— Эхе-хе-хе, Дарьюшка, что поделаешь? Война...
Фигура мужчины колыхнулась, придвинулась к ребятам. Сёмка приметил бровастое широкоскулое лицо.
— Попались? — спросил он и опустился возле Сёмки. — За что же вас?
— Не знаем, — ответил Сёмка.
— За деревню выходили?
— А что? — встрепенулся Петька, но Сёмка тихонько щипнул его за руку: «Молчи».
— А то. Приказ такой вывесили: в деревню ни входить, ни выходить нельзя! Даже собак стреляют, — пояснил мужчина.
— О господи, — опять вздохнула женщина. — Корову ходила искать, а они, как вороньё налетели. Все внутренности отбили, анафемы!
— Молчи, Дарьюшка, молчи! — вмешался старик. — Тебе говорить вредно.
— Так ведь у меня ребятишки не поены, не кормлены.
— Помолчи, Дарьюшка.
— Душегубы проклятые, изверги.
— Ну, хватит, Дарьюшка, право слово.
Петьке стало жаль Дарью. Вспомнил свою мать, загрустил, впору плакать. Зачем пошёл с Сёмкой? Теперь не вырвешься из этой каталажки...
— Дяденька, — спросил Петька, — а почему такой приказ они вывесили?
Тот ответил не сразу.
— Комиссара какого-то ищут.
— Ловят ветра в поле, — подал голос старик. — Да тот комиссар, если хочешь знать, сегодня здесь, а завтра там. А с ним удальцы на подбор. И чешут они этих фашистов почём зря!
— Дедушка, подслушают ещё, — забеспокоилась Дарья.
— Уж что говорить, лихое время настало, — вздохнул старик и замолк.
Сёмка перебрался на подстилку из прелой соломы, позвал Петьку. Друзья прижались друг к другу, согрелись. Мужчина снял с себя плащ и укрыл ребят:
— Спите, хлопцы. Утро вечера мудренее.
И хлопцы уснули. Ночью разбудил их скрип дверей, громкий разговор и яркий свет электрического фонарика. В дверях стоял немецкий офицер. Посреди избы, широко расставив ноги, покачивался полицейский начальник. В одной руке он держал фонарик, в другой наган.
— Василенко! — прохрипел полицай.
— Ну, я, — откликнулся мужчина.
— Выходи!
Василенко поднялся.
— С вещами!
— А у меня в кармане вошь на аркане.
— Молчать!
Сёмка хотел крикнуть: «Дяденька, плащ-то возьмите!» Но побоялся. А Василенко про него и не вспомнил.
— Прощайте, товарищи! Прощайте, хлопчики! — и, отстранив плечом полицая, твёрдо зашагал к выходу.
Когда захлопнулась дверь и щёлкнул замок, Дарья всхлипнула и принялась на чём свет стоит ругать полицая, называя его немецким прихвостнем и иудой. Старик уговаривал её, просил говорить потише, а она будто не слышала.
Потихоньку всё успокоилось. Вдруг снова за дверью послышался шум и лязг замка. Дверь открылась, и опять появились те двое — немецкий офицер и полицай. Полицай направил фонарик на ребят и гаркнул:
— Поднимайтесь, щенки!
— Ребятишек-то оставьте в покое, — вступилась Дарья. — Они-то что вам сделали?
— Быстро, быстро! — торопил полицай, не обращая внимания на Дарьины слова. Сёмка вскочил первым. Петька поднялся медленно, переступил с ноги на ногу и нагнулся за плащом. Разве можно оставить здесь подарок доброго дядьки Василенко?
На улице было совсем холодно. Небо чистое, звёздное. На широкой деревенской улице ни души, ни огонька.
Впереди шагал, не оглядываясь, немецкий офицер, за ним плелись ребята. Шествие замыкал полицай. Вот из-за дома вывернулись две фигуры с автоматами, что-то крикнули по-немецки. Офицер ответил им сердито, и автоматчики, гулко стуча сапогами, двинулись дальше. Пройдя по улице ещё немного, офицер круто свернул влево, в проулочек, из проулочка попали в чей-то сад. «Куда он ведёт?» — в тревоге думал Сёмка. Петька с беспокойством поглядывал на приятеля: что теперь будет? По закоулкам да задворкам петляли долго, пока офицер не остановился возле домика в два окошка и три раза щёлкнул по стеклу. Бесшумно открылась калитка, и через минуту ребята уже были в жарко натопленной избе. Их встретила старушка. Офицер на чистом русском языке обратился к ней: