Он перехватил удивленный взгляд Конышева. Похоже, Петр Антонович что-то заподозрил – вот же старый лис! Только этого не хватало! Он сделал сосредоточенное лицо, стал перекладывать бумаги.
Дьяченко ничего не заподозрил, широко зевнул, вынул из кармана пару смятых банкнот с изображением Ленина, пересчитал, помялся и стал запихивать обратно.
Вошли Гундарь с Куртымовым.
– Здравия желаю всем, – проворчал Гундарь, озирая собравшихся. – Вот почему я не перевариваю Агнессу Львовну, кто бы объяснил? – пожаловался он. – Что за баба вообще такая? Мимо не пройдешь – обязательно что-то скажет: то заигрывает, то издевается… А мы чего скалимся? – уставился он на Чумакова.
– Ничего, – Павел пожал плечами. – Представилось, как ты ее не перевариваешь… Не обижайся, Егор, воображение разгулялось.
Оперативники лениво похихикали.
– Да ну вас, – отмахнулся Гундарь, направляясь к своему столу.
– Неласков ты с бабами, Егорка, – заметил Конышев.
– Бывшая жена научила жестокости, – буркнул Гундарь и не стал развивать тему.
– Есть, что доложить, товарищи оперативники? – спросил Алексей.
– Вечером с Куртымовым съездили на хлебозавод, поговорили с людьми, – сказал Конышев. – Директор Ильинский почти сутки не выходил с завода и не приближался к своему служебному «Опелю». Водителя отпустил – у того скончался отец, и все интересующее нас время занимался подготовкой к похоронам, раздвоиться не мог. На проходной объяснили ситуацию – они не могли проворонить исчезновение машины, поскольку у проходной ее не было. Она стояла в стороне, у жилого дома, за будкой подстанции, и сторожа на проходной ее не видели. В остальные дни она всегда находится на стоянке у заводских ворот.
– Почему же в этот день не стояла?
– Это тоже объяснили. Когда водитель в последний раз подвозил директора, стоянка была занята – прибыла колонна хлебовозов из соседнего района. Начальник вышел у шлагбаума, пошел на завод, а водитель отогнал машину к жилым строениям и пошел по своим делам.
– То есть все виноваты, и никто не виноват, – задумчиво пробормотал Алексей.
– Виноватые будут, найдем, – отмахнулся Конышев. – Уж кого-кого, а виноватых у нас всегда находят быстро.
– Снова замкнутый круг, – пробормотал Дьяченко, усердно окуривая комнату.
– Ага, – согласился Чумаков. – Кстати, идеальная форма тупика.
– Егор, вы вчера с Куртымовым и Петровым ездили в Барышево, – обратился Алексей к Гундарю. – Что по зэкам удалось выяснить?
– Там уже целый город построили, – ухмыльнулся Гундарь. – Со всей области свозят неблагонадежных, подозрительных и конкретных врагов.
– Егорка даже пару знакомых встретил, – усмехнулся Куртымов и быстро поправился: – По эту, разумеется, сторону колючки.
– Да, мы вместе с этими товарищами в Особом отделе служили под Гродно, – развил тему Гундарь. – Они и ввели нас в курс дела. Охрана – до батальона внутренних войск. Там же – казармы, столовая, клуб, магазин – в Уваров военные почти не выезжают, в городе своя гарнизонная рота. Там все смешалось – «бытовики», политические, урки-отрицалово. Последних с Урала привезли полгода назад аж двумя эшелонами. Зона считается «красной», актив лютует, блатным не развернуться – их просто давят, не дают жить по понятиям, работать заставляют, понимаешь… Трудятся все – у зоны несколько строительных объектов. По соседству лагерь с военнопленными, их порядка трехсот человек. Немцы мирные, не строптивые, ждут не дождутся, когда их на родину начнут депортировать…
– А вот этого не дождутся, – вставил Куртымов. – Поскольку хорошие работники – исполнительные и организованные. Какой же начальник предприятия просто так отдаст такое сокровище?
– Ближе к Уварову – колония-поселение, где живут расконвоированные. Многие работают в городе, добираются до него своим ходом. Поселение небольшое, человек тридцать. Побегов не было – зачем, если им и так вольготно? Отбудут остаток срока – и по домам. А если амнистия – то еще лучше. Режим мягкий, контроль слабый. Формально они обязаны прибывать к определенному часу, но на многое охрана закрывает глаза – особенно если ее подмазать. И женщины бывают, и выпивка. Все удовольствия – по договоренности с начальством. Обходится без ЧП. Если ЧП – драка с поножовщиной или открытое неповиновение – тогда им кранты, никто из зоны больше не выйдет, они прекрасно это понимают. Данная публика считается не опасной.
– За что отбывают?
– Кто как. Бытовые преступления, общеуголовные. У кого-то наказание еще с войны тянется. Вроде осознали, отсидели, искупили, а закон есть закон – обязаны до конца отбыть.
– То есть теоретически возможно, что эти люди причастны к нашей банде?
Оперативники молчали, не решаясь высказаться категорично.
– Ну, не знаем, товарищ капитан… – как-то во множественном числе, словно выражая коллегиальное мнение, сказал Куртымов. – Только теоретически… на уровне мозгового центра, так сказать. Ведь каждая акция – это усердно подготовительная работа. Ее не могут делать люди, которые днем работают, ночами сидят в колонии, а свободны урывками, и всегда на виду…
– Согласен, – кивнул Алексей, – звучит фантастично. Но режим в колонии, говорите, очень мягкий…
– Вот, полюбуйтесь, – сменил тему Пашка Чумаков – он наконец нашел в стопке уголовных дел то, что искал. Народ неохотно потянулся к его столу. Фотография была старая, архивная – фигурант с тех пор вряд ли помолодел. Вытянутая снулая физиономия, волосы редкие, череп угловато-обтекаемый, глаза смотрели воровато, хитро, словно этот тип во время съемки прикидывал, что бы стырить у фотографа. – Гляньте, какой орел, – любовался на фото Чумаков, – грудь колесом, волевой подбородок…
– Их вроде два, – засомневался Алексей.
– Два волевых подбородка, – засмеялся Пашка.
– Что за крендель? – протянул Конышев. – Хотя постой-ка, он у нас однажды проходил…
– Вот только не прошел, – хмыкнул Чумаков. – Доказательств не собрали – хотя чего их было собирать? Не разменивались на всякую шваль – по большим фигурам работали… Пропал он в последнее время из поля зрения, подзабыли про «его высочество»… Сивый это, – пояснил Чумаков. – Погоняло у него такое.
– Какая оригинальная погремуха – Сивый… – пробормотал Черкасов.
– Так фамилия у него – Меринов, – хохотнул Пашка. – Сам бог велел. Да он в натуре сивый – жухлый, бацильный, седина в волосах, хотя самому едва за тридцатник. Трудное у них житье – у блатного населения.
– А, помню, – почесал затылок Конышев. – Он же байданщиком был – вокзальным вором. Между делом домушничал, по майданам бегал… – Конышев смутился, косо глянул на начальника. – Это у них на фене – в поездах воровать.
«А мы, можно подумать, не знаем», – подумал Алексей.
– Точно, ты же челюсть ему вправлял, – вспомнил Дьяченко. – Их трое было в банде квартирных воров: один отвлекал, другой орудовал, третий относил подальше украденное. Разделение труда, так сказать. Сивый был носителем, верно? Вину не доказали, отпустили, но по зубам ты ему душевно съездил – хотя не наш это, конечно, метод…
– Но без зубов ему действительно лучше, – уверил Чумаков. – Ну, да, их трое было – Сивый, Бурун и Косарь. Первый сейчас у дяди на поруках, второй на лимане…
– Мужики, вы бы по-русски выражались, – поморщился Алексей.
– А мы по какому? – удивился Пашка. – По английски, что ли? Закрыли Буруна – поехал по этапу за 101-й километр. Долго ему лес валить – к квартирной краже еще и убийство пристегнули, в нагрузку, так сказать. Косарь скрывается от милиции, давненько мы не видели его открытую честную физиономию. Сивый пропал на несколько месяцев, а сейчас вроде опять возник в городе, на вокзале промышляет, как и раньше – мне информатор по секрету сообщил. Сивый, в принципе, всего лишь вор, крупных грехов на себя не берет – не потому, что гуманист, а кишка тонка…
– И к чему этот долгий заезд? – перебил Черкасов. – Мало ли воришек на бану промышляет, за всеми не уследишь. Это участковых работа и линейного отдела на транспорте.
– Да в том-то и дело, – Чумаков как-то заговорщицки понизил голос. – Сивый похвастался моему человечку, будто знает людей, совершивших налет на ресторан на Советской. Мол, очень серьезные люди, никому о них говорить нельзя… Ходил вокруг да около, ни одного имени не назвал – у информатора возникло мнение, что Сивый преувеличивает. Всех исполнителей он, конечно, не знает, но малую толику ему сорока на хвосте принесла. А поскольку мы склоняемся к мнению, что все акции совершает одна и та же банда… – Чумаков выразительно замолчал.
– Да ну, – засомневался Конышев. – Кто Сивый, и кто наши бандиты! Это же разные полюса преступного мира.
– Извини, Антоныч, за что купил, – развел руками Пашка. – А преступные миры, знаешь ли, пересекаются. Обеспечить выполнение акции могут и сявки. Личности исполнителей при этом скрываются, но у сявок ведь тоже мозги есть? Нужно выяснить, к какому часу подвезут в ресторан комиссию с химзавода, кто из персонала будет присутствовать, план здания. То есть разговоры, расспросы, возможно, рекогносцировка местности. Слово за слово, одна баба сказала другой, Сивый что-то услышал или увидел, решил проявить любопытство… Неужели не знаешь, как это бывает?
– Вилами по воде, – поморщился Алексей. – Но пообщаться с Сивым есть смысл.
– Для начала надо его отловить, – хихикнул Вишневский. – А это то же самое, что пескаря ловить руками.
Затрещал телефон на столе. Совместно с делами избавленный и от приставки «и. о.» Конышев сгрузил на Алексея и этот перемотанный изолентой аппарат.
Алексей схватил трубку.
– Товарищ капитан? Алексей Макарович? – пробился сквозь помехи знакомый голос. – Петров у аппарата. Виноват, не дошел до отдела, у дежурного застрял. Снова происшествие, Алексей Макарович, – в музее обнаружили труп.
– Где? – Челюсть отвисла от удивления.
– Ну, в музее, я же сказал… У нас в городе есть художественный музей. В нем картинная галерея и что-то из народного промысла. Он тоже на Советской, как и РОВД, только в двух кварталах на восток… Это, кажется, сторож. У них пропало кое-что из коллекции, директор, говорят, чуть не застрелился…