– Я все не умею… Алексей Макарович, скажите ему.
– Есть надежда, что аппарат сегодня заработает? – нахмурился Алексей.
– Надежда есть всегда, – сообщил Конышев. – Она вообще умирает последней. Звонил в линейный отдел, звонил, в итоге доломалось…
– Доломал, – поправил Вишневский.
– Запомни, Стас, – назидательно сказал Конышев, – ошибок не совершает только тот, кто ничего не делает. Все в порядке, сейчас заработает, всего лишь пружина оторвалась… Мама дорогая, да тут такая прорва дохлых тараканов! – Конышев снял крышку с корпуса и тихо позеленел. – А мы еще удивляемся, почему эта штука постоянно барахлит…
– Чтобы через пять минут все работало, – заторопился Алексей. – Петр Антонович, остаетесь за меня. Я должен проверить одну версию. Это может занять несколько часов.
– Вы в одиночку куда-то собрались? – удивился Вишневский. – Вам следует оставить свои координаты, Алексей Макарович.
– Ничего страшного, это не опасно.
Завгар ломался, как девочка, словно от сердца отрывал дребезжащий и явно отработавший свой ресурс «ГАЗ-64» с вырезами в корпусе вместо дверей. Еще возмущался – у вашего отдела уже есть машина! Алексей уверил, что транспорт требуется по срочной служебной надобности, расписался, где следует, бросил назад дополнительную канистру бензина и покинул гараж.
Примерно полчаса кружил по городу, проверяясь, не прилип ли «хвост». Потом по Конармейской добрался до восточной окраины, пересек переулками Советскую, Базарную, проехал тюрьму, еще раз убедился в отсутствии слежки и подался к железнодорожному переезду…
Местность к юго-западу от бора была безлюдной. Все машины по развилке уходили вправо. Был риск застрять в распутице, пришлось вспоминать свое водительское мастерство.
Он въехал в бор по лесной дороге, спустил «газик» в низину, чтобы не мозолил глаза местным лешим. Дальше двигался пешком на северо-восток, не теряя из вида опушку. Он был уверен, что слежки не было.
За несколько минут Алексей отыскал место, где горел «Опель». Остатки машины вытащили еще два дня назад: руководство хлебозавода подогнало специальную технику. Для списания автотранспорта требовалось от него хоть что-то. Местность истоптали, поляна выгорела.
Черкасов покружился вокруг пятачка, сориентировался. Отыскал тропу, по которой выходил из леса, кустарник, куда нырнул бродяга. Работал методично, ни на что не отвлекаясь. Только иногда посматривал на часы. Середина рабочего дня, однако…
Ветки были сломаны, здесь бежало это чудище, спрыгнуло в канаву, припустило по ней дальше. Чудище носило изношенные здоровые ботинки с наполовину стершейся подошвой. Они неплохо продавливали почву. Он шел по следам – канава петляла, уводила в глубь леса. Сгущалась растительность. Папоротник путался с елями – худшего сочетания не придумать. Вот бродяга выбрался из канавы, петлял между деревьями.
Чувство ориентации сохранялось – неподалеку проходила лесная дорога, пользовались которой, мягко говоря, нечасто. Именно на ней у начала леса он оставил машину. Следы вдруг стали плутать, вились восьмерками между деревьями, снова спустились в овраг, где протекал ручей. Потом выбрались наверх, где у подножия старой ели Алексей наткнулся на кучу валежника, явно собранного рукой человека. Характер следов вокруг этой кучки указывал, что ей не два-три дня, а гораздо меньше.
Капитан походил еще немного, вернулся к валежнику. Повсюду возвышался ельник, затея Алексея начинала принимать очертания авантюры. Но бродяга сюда приходил не раз, блуждал по округе, где хватало сушняка, ломал себе растопку. Несколько раз спускался в овраг, чтобы напиться из ручья. Оставалось верить в удачу.
Алексей забрался под ель, нижние ветки которой фактически расползались по мху, свил себе гнездо. Достал пистолет, папиросную пачку с зажигалкой, покурил, стараясь выдыхать дым мелкими порциями. Он еще не знал, что это пустое времяпровождение растянется почти на два часа…
Но терпение в итоге было вознаграждено! Захрустели ветки, появился бродяга. Он спустился с пригорка, заросшего хвойной порослью, пролез между плотно растущими деревьями. Это был именно он – заросший, грязный, в каких-то невероятных обносках. Он тяжело дышал, сипло кашлял. Меньше всего он рассчитывал встретить чужака, поэтому даже не смотрел по сторонам.
Он спустился в овраг, напился из ручья, встав на колени, еще немного покашлял. «Запущенный бронхит, – определил на слух Алексей. – Или начальная стадия чахотки».
Бродяга выбрался из оврага, опустился на колени перед кучкой валежника, поднял ее, стараясь ничего не уронить, поволок к пригорку на полусогнутых.
«Значит, рядом берлога, – предположил Алексей, – не поперся бы за валежником в такую даль. Лес кругом – сушняка навалом».
Он выполз из-под елочки, некоторое время передвигался по-пластунски. Затем поднялся на колени, двинулся вприсядку, решив повременить с нападением. Вот если его заметят – тогда конечно…
Это произошло довольно быстро. Бродяга не жаловался на слух. Он внезапно остановился, втянул голову в плечи. Потом резко повернулся. В глазах, упрятанных в глазные впадины, мелькнул испуг.
Он разжал руки, бросил валежник. В следующий миг Алексей налетел на него, сбил с ног. От бродяги разило, как из мусорной ямы – впрочем, чему тут удивляться? Закружилась голова, но он справился. Тот орал, извивался, но капитан перевернул несчастного на спину, заломил руку.
– Никита… Никита Решетов, успокойся… – заговорил Алексей, – ты меня узнал еще в прошлый раз, это я, Черкасов, мы вместе учились в школе… Ты понимаешь, о чем я толкую? – Он схватил бродягу за шиворот, резко тряхнул, и тот завыл от внезапной боли, стал скрести землю черными ногтями.
Какое-то время он еще брыкался, пришлось повторить объяснение.
– Да провались ты к черту, Никита! – в итоге осерчал Алексей. – У меня уже язык устал говорить с тобой по-человечески! Не делай вид, будто ты сумасшедший и ни хрена не понимаешь! Вижу по глазам, что ты в своем уме, только под дурака косишь! Не собираюсь я тебе причинять вреда, поговорить хочу! Веди себя благоразумно, никуда я тебя не потащу, делай, что хочешь! Не поедешь ты ни в тюрьму, ни в психушку, я нормально объясняю?
Он слез с бродяги, отдышался. Тот полежал немного, начал переворачиваться, угрюмо уставился на Черкасова. Зрелище было печальное. Вконец опустившийся старик. А ведь они одного возраста, в одном классе штаны просиживали!
– И не вздумай бежать, – предупредил Алексей. – В этом случае все мои обещания сразу аннулируются и ты гремишь под следствие. Поговорим – и я оставлю тебя в покое. Веди в свои чертоги. И дровишки не забудь захватить.
– Ладно, хрен с тобой, Леха… – сипло выдавил бродяга, сплюнул сквозь пробоину в зубах и начал подниматься.
Потрескивали дрова в костре. Бродяга, съежившись, сидел на камне, смотрел на огонь. В стороне валялась жестяная банка со сморщенными, явно прошлогодними ягодами шиповника, обглоданный скелет небольшого лесного зверька (хотелось верить, что это не крыса). Пару минут назад он вытянул две папиросы, предложенные Алексеем, покашлял, успокоился.
– Не спрашивай, нечего сказать, сам все видишь… – выдавливал слова Никита Решетов – когда-то вполне толковый врач-терапевт. – Подыхаю уже, чахотка начинается, но не вернусь, глупо это… Не такой уж крупный ты начальник, чтобы меня защитить. Погоришь только со мной. Хватит, набегался. Ты прав – либо тюрьма, либо психушка, а я уже был и там, и там, знаешь, не понравилось… Еды хватает, я не требовательный, дарами леса питаюсь, иногда белку в силок поймаю или бурундука. Пару недель назад лиса попалась – праздник был… Главное, чтобы спички не кончались…
Алексей растерянно озирался. Место для берлоги выбрано удачно – разлом в земле, рядом скалы, окруженные ельником, пещера в крутом склоне, там какие-то тряпки, мешковина, запашок, как из серного ада…
– Тебе к врачу надо…
– Да хрен-то там, – засмеялся Решетов пугающим трещащим смехом. – Никуда мне не надо, пусть все идет своим чередом… Мне даже есть не хочется, хватает того, что на зуб попадает. Приватность обеспечена, вода – в ручье. Иногда на свалку выхожу к городу, обычно ночью, там шарят такие, как я, подбираю что-нибудь из одежды, посуды. Недавно второй том «Войны и мира» добыл – читал взахлеб, по молодости никогда так не читал…
– У меня в машине две буханки хлеба. Составишь компанию – отдам. Не переживай, не увезу силой. Хотел бы увезти – не сидели бы тут.
– Ладно, посмотрим. От хлеба не откажусь.
– У тебя же никакой перспективы…
– Не скажи… – В глазах бродяги блеснул огонек. – А у вас на воле она есть – перспектива-то? Живете свободно и счастливо? Да любого из вас в любой момент могут взять – по доносу, по глупости, по любому пустяку. Придумают очередную всесоюзную кампанию, назначат новых врагов – евреев, например. Или врачей – почему нет? Или синоптиков-вредителей… Могут за татар взяться или, скажем, за киргизов… Ладно, не пыхти, сам не дурак, понимаешь. Просто тебя эти напасти пока стороной обходят, а что будет? Ты бы особо не расслаблялся, Леха. Ловишь врагов и не догадываешься, что сам можешь им оказаться… Я был одним из политических, которых расстреливали тогда, в 41-м. Институт окончил, людей лечил, потом бац – 58-я: контрреволюция и все сопутствующие прелести. За что? Почему? Ведь никому плохого не делал, свято верил в светлое социалистическое завтра и коммунистическое послезавтра… Это потом передо мной следователь разоткровенничался: разнарядка у них, план по поимке врагов, меньше которого собрать нельзя. Так что хочешь не хочешь, а придется признаваться в гнусной антисоветской деятельности и о том, как хотел отравить просроченным аспирином партийное руководство города…
– Ты что, серьезно? – изумился Алексей.
– Не поверишь, Леха. И смех и грех. Фантазии никакой… Несколько раз жестоко избивали, почку отшибли к чертовой матери… Я сам врач, оттого и выжил, знал, что можно сделать в неподходящих условиях… Ты правильно сделал, что уехал из Уварова, тоже мог загреметь. А я жениться собирался перед тем, как взяли, да вот не судьба. Отец в тюрьму приходил, сказал, что мама умерла от сердечного приступа и сам он теперь не лучше. Что Светку мою на собрании коллектива пропесочили, что связалась с врагом народа, и она во всем покаялась, отреклась от «нелюдя». Потом отец перестал приходить – следователь сообщил, что могу не ждать – скончался родитель… Канонада уже гремела, немцы подходили. Урок на восток в эшелоне отправили, а политических собрали в кучу, погрузили в грузовики и – в лес. Все понятно, явно не по грибы… Умоляли охранников сказать хоть что-то вразумительное, а те лишь отворачивались… Когда выгружали из грузовика, дождался, пока все слезут, а сам мешковиной укрылся, плашмя лег. Терять все равно нечего. И ведь не заметили, вот умора. Спешили – немцы уже на подходе были… Они к лесу народ погнали, а я с другого борта перекатился, зарылся на поле в борозду. Видел, как люди могилы себе рыли, а потом их у этих могил и приканчивали… Кто-то возмущался, другие просили отпустить, кто-то «По долинам и по взгорьям» пел… Даже покурить не давали – некогда. У меня мозги аж дымились, поверить не мог… Подальше в поле заполз, ждал, когда уедут. Потом ползал по свежим холмикам, думал, остались живые… Через час в городе вовсю грохотало – немцы входили, а наши почти без боя откатывались…