Что ж, и к этому готовы! Только вот позволит ли здоровье?
Несколько дней назад сотрудники УКСУСа бегом поднимались по лестнице на свой этаж, а теперь это им трудно. И пока они степенно шагают наверх, то и дело слышится:
— Что, брат, тяжеловато вверх идти?
— Не без того. Пятнадцать лет по этой лестнице топаю… Вот так…
— Ну, ты еще молодежь: я — двадцать…
— Я всего десять, — вмешивается в разговор Нолик, — но и это кое-что значит…
— Значит, дорогой Нолик. Непременно значит! — кричит, обгоняя счетовода, Костя Ромашкин. — Тебе год за два засчитывают. Памятник тебе полагается. Из пластмассы.
— Вам только шутить, Ромашкин, — обиженно отвечает Нолик.
Ох, Ромашкин, зачем ты так зло смеешься над Ноликом? У него еще и сейчас не прошла на тебя обида.
Нолик — маленький человек, винтик. Он отказался от должности бухгалтера и даже дал самоотвод при выборе в местком. Этот невысокий, худощавый мужчина с большими, тонкими, почти прозрачными ушами навечно присвоил себе звание рядового. Но он тоже не лишен самолюбия и стремления к славе.
Нолик очень любит, например, писать отклики в газеты и на радио. Но он посылает их только на те статьи, которые оканчиваются вопросом: «А как бы ты поступил, дорогой читатель?» или «Твое мнение, товарищ?»
И как приятно видеть ему, Нолику, газетный обзор, где упоминается его имя! Он, простой советский человек, прислал совершенно правильный, морально обоснованный отклик. Правда, сделать это совсем не трудно: ответ был ясен из самой статьи и ошибиться просто невозможно.
А ты, Ромашкин, решил поиздеваться над этой благородной страстью и отправил на радио, в «Угадайку», ответы на загадки для дошкольников, подписав письмо фамилией Нолика.
Через неделю Всесоюзное радио объявило:
— Первым правильный ответ прислал Толя Нолик из Лесогорска, с Поперечной улицы…
Нолику жали руку сослуживцы и соседи по квартире, и он не мог не видеть их торжественно-озорную улыбку. После этого Нолик кое-что затаил против Ромашкина. Достоверно он не знал, что письмо на радио отправил Ромашкин, но был уверен, что это именно так.
Однако поднимемся по лестнице, выйдем в коридор и свернем в комнату направо. Там уже открылось заседание юбилейной комиссии.
Штаб празднества был создан вчера вечером по предложению Петра Филипповича Груздева. Себя Груздев в комиссию, как ни странно, не включил. Впрочем, из дальнейшего будет ясно, почему он так сделал.
Председателем утвердили Чарушина, членами — Гречишникову, Свинцовского, Ферзухина и Ромашкина.
Из-за последней кандидатуры возник спор.
Гречишникова поднялась со стула, выставив вперед и без того выразительный бюст, и холодно сказала:
— Я против Ромашкина. Местком это не поддержит…
Чарушин улыбнулся, но тут же спрятал неожиданно прорвавшуюся улыбку. Он вообще очень редко улыбался. Его худое лицо со следами бритвенных порезов всегда было пасмурным. Казалось, от самого рождения на нем запечатлено этакое ненастное выражение.
Порою лучик улыбки все же пробивался сквозь это ненастье, но казался очень уж одиноким и каким-то неуместным.
Сейчас он появился потому, что Чарушин догадался о причине протеста Гречишниковой.
Да, у Гречишниковой были основания высказаться против Ромашкина. Этот молодой рыжеволосый парень с подмигивающими глазами еще не расстался с детством. Несерьезный, в общем. И всегда разыгрывает Гречишникову.
Поэтому она не хотела, чтобы Ромашкин был в юбилейной комиссии. Но настоящую причину Гречишникова, конечно, назвать не могла. И только сказала:
— Не будет он работать…
Груздев не согласился:
— Учти, Ксения Петровна, он молодой, расторопный, сообразительный… Давай все-таки включим его. Молодежь надо поддерживать.
И вот — первое заседание юбилейной комиссии.
Члены комиссии сидят за большим столом, в сторонке — машинистка-стенографистка Люся-Мила. Это очень хорошо, что она вела стенограмму. Воспользуемся ее записью.
Г р е ч и ш н и к о в а. Я так и знала, Ромашкин не захочет работать в комиссии.
Р о м а ш к и н. Я просто не понимаю, к чему все это.
Ч а р у ш и н. Как вы, Ромашкин, не поймете, что такое мероприятие имеет политическое, я бы сказал, значение. В смысле мобилизации и вообще…
Г р е ч и ш н и к о в а. Вы только вдумайтесь как комсомолец. Мы отмечаем юбилей коллектива, который воспитал сотни замечательных служащих, которые самоотверженно выполняют задачи в деле борьбы за подъем, который…
С в и н ц о в с к и й. Да-да… э-э-э… которые… который.
Ф е р з у х и н. Есть решение, подписанное товарищем Шиловым. Значит, этому делу придается — что? Смысл. Значит, наше учреждение — какое? Передовое.
Р о м а ш к и н. Понимаю. Я, знаете ли, поначалу действительно как-то не разобрался. Недооценил.
Ч а р у ш и н. Вот так сразу бы. Давайте составим планчик.
Г р е ч и ш н и к о в а. Торжественное собрание.
С в и н ц о в с к и й. Стенгазету выпустить. В красках, понимаешь. С передовой.
Ф е р з у х и н. Насчет премий не забыть…
С в и н ц о в с к и й. Доску надо… э-э-э… Почета.
Ч а р у ш и н. А ваше мнение, Ромашкин? Вы что-то молчите.
Р о м а ш к и н. Не пойму, товарищ Чарушин, что мы планируем — юбилей или поминки? Все как-то уныло. Судя по тому, как это мне разъяснили, я настроился на большее. Размах нужен!
Ч а р у ш и н. Правильно, размах!
Ф е р з у х и н. И в смысле банкета тоже.
Р о м а ш к и н. Банкет будет. Но главное — политическая сторона. Какой зал под собрание ангажируем? Клуб на Первой Встречной? Разве это зал? Всего двести мест. А я бы взял клуб «Глобус» завода вычислительных машин. Тысяча мест. И то мало.
Ф е р з у х и н. А наберется столько?
Р о м а ш к и н. Вы, товарищ Ферзухин, по-моему, не верите в то, в чем меня только что убеждали. Сами себе противоречите. Как это не наберется тысяча человек? Наши сотрудники — так? Жены — так? Представители общественности города — так? Бывшие служащие УКСУСа, ныне пенсионеры, — так? Гости из соседних совнархозов…
Ф е р з у х и н. А гости откуда возьмутся?
Р о м а ш к и н. Как откуда? Пригласим. Разве не интересно будет им приехать? Послушать доклад товарища Груздева, концерт лучших мастеров. Да-да, лучших, а не самодеятельность.
С в и н ц о в с к и й. А это… достанем?
Г р е ч и ш н и к о в а. Достать просто. Приедут как миленькие. Из Москвы. На общественных началах. Разве они могут отказаться? Этим же они продемонстрируют свой отрыв…
Р о м а ш к и н. Вот-вот!
Г р е ч и ш н и к о в а. Кроме того, наше радио пусть даст концерт по заявкам.
Р о м а ш к и н. Какое «наше»? Местное?
Г р е ч и ш н и к о в а. Я разве сказала местное? Нет. Центральное. «Говорит Москва!»
С в и н ц о в с к и й. Правильно! Надо… э-э-э… отметить юбилей так, чтобы товарищ Шилов сказал: «Отлично, товарищи. На вашей Поперечной улице — праздник!»
Р о м а ш к и н. А кстати, она будет и дальше называться Поперечной?
Г р е ч и ш н и к о в а. Нет!
Ф е р з у х и н. Не будет!
С в и н ц о в с к и й. А как?
Ч а р у ш и н. Она будет называться улицей товарища Груздева!
Р о м а ш к и н. Вот это размах!
Ч а р у ш и н. Да, если хотите! По достоинству!
Р о м а ш к и н. Но чего-то все-таки не хватает…
Г р е ч и ш н и к о в а. Про женщин забыли. Женщинам — цветы.
Р о м а ш к и н. Почему только женщинам?
Ф е р з у х и н. Цветы прежде всего — президиуму! На сцену собрания выбегают пионеры и преподносят букеты живых цветов товарищу Груздеву и другим…
С в и н ц о в с к и й. По утвержденному списку.
Ф е р з у х и н. Они читают стихи об УКСУСе, дудят трубы, и в зале…
Р о м а ш к и н. …плачут.
Ч а р у ш и н. Да, плачут. А дальше еще трогательней: читают приказ о награждении грамотами, часами…
Р о м а ш к и н. …юбилейными значками.
Г р е ч и ш н и к о в а. Значками? Про значки мы забыли. Но я бы пошла дальше: выбить на монетном дворе памятную медаль! Местком это поддержит!
С в и н ц о в с к и й. И канцелярия.
Ф е р з у х и н. И отдел снабжения.
Ч а р у ш и н. И администрация. Но — пошли дальше. Мы вручаем гостям памятные медали, они нам — сувениры, вымпелы, подарки, — словом, это уже их дело.
С в и н ц о в с к и й. Не их, а наше. Это мы должны предусмотреть, что они нам должны привезти. На самотек — нельзя.
Р о м а ш к и н. Свинцовский прав. Что принесут нам, например, спортсмены? Коленкоровую папку? Кубок из магазина культтоваров? Нет, пусть уж они ознаменуют этот праздник…
Ф е р з у х и н. …спортивными соревнованиями.
Ч а р у ш и н. Вот-вот! Футбол пусть будет в этот день!
Г р е ч и ш н и к о в а. Теннис! Бадминтон! Пинг-понг!
Ф е р з у х и н. Заплыв байдарок в честь…
Ч а р у ш и н. Кросс на приз двадцатипятилетия УКСУСа! Представляете, по кольцевому маршруту вокруг города бегут несколько десятков физкультурников…
С в и н ц о в с к и й. Впереди — милицейский мотоцикл с сиреной…
Р о м а ш к и н. Сколько бежит физкультурников? Несколько десятков? И это массовость?
Ф е р з у х и н. Человек сто, не меньше.
Г р е ч и ш н и к о в а. Триста!
С в и н ц о в с к и й. Массовость — это пятьсот!
Ч а р у ш и н. И бегут эти… две тысячи…
С в и н ц о в с к и й. А впереди — мотоцикл…
Ч а р у ш и н. Да, да, мотоцикл, кинохроника, корреспонденты, спортивные комиссары. И народ приветствует их. Люди снимают шапки, машут флажками, поднимают детей. А эти… пять тысяч, которые бегут, уже приближаются к клубу «Глобус», и самый быстрый из них появляется на сцене и вручает товарищу Груздеву горящий факел эстафеты.
Р о м а ш к и н. И с этим факелом Груздев бежит в Москву получать орден!
Ч а р у ш и н. Проведем юбилей, а там — за работу.
Р о м а ш к и н. Нет, проведем юбилей, а там — письмо в газету: «Администрация и местком УКСУСа приносят благодарность учреждениям и лицам, поздравившим коллектив УКСУСа с двадцатипятилетием» и так далее. Такое письмо надо обязательно, чтобы лишний раз подчеркнуть… Одному композитору исполнилось тридцать лет, его никто не поздравил, а он все-таки через газету принес благодарность организациям и лицам…