Сюжет Бабеля — страница 61 из 63

ых задач. И поэтому с особенною тревогой «ставится вопрос»: а идет ли сходство с Горьким так далеко, что и г. Юшкевич рассказывает небылицы? Не могло ли бы оказаться при тщательной проверке, что г. Юшкевич не только еврейского быта не отражает, но не отражает по-настоящему и внутреннего содержания той жизни, о которой пишет?

Прошу не понять меня ошибочно. Я не принадлежу к тем рыцарям поджатого хвоста, которые ворчат, что Юшкевич — особенно своими пьесами — «бламирует»{516} еврейство. Я, напротив, полагаю, что ни «В городе», ни «Король» не исчерпывают и половины того, что творится внутри современного еврейства, а раз оно творится внутри, то надо и писать об этом во всеуслышание. Есть у евреев и проституция, и эксплоатация , и вообще все пороки людские, кроме пьянства, да и последнее начинает завоевывать почву. Только при поджатом хвосте можно ограничивать искусство для надобностей апологии или борьбы с антисемитизмом. Но я задаю свой вопрос единственно с точки зрения интересов самого искусства. Г. Юшкевич сам на себя смотрит не как на сказочника, а как на реалиста, и с этой меркой в руках мы должны его художественно судить. А реалистическое искусство должно быть правдиво — и поэтому оно должно быть типичным по отношению к изображаемой среде. Можно пренебречь деталями быта ради крупных социальных и[н]тересов, но ведь не для всякой среды характерен один и тот же социальный процесс. Можно рассказывать о мужиках[,] совершенно не задевая бытовой стороны, но нельзя живописать развитие Zweikindersystem в русской деревне, потому что для русской деревни эта «система» абсолютно не типична. Ведь и помимо бытовых мелочей, всякая среда обладает известным своеобразием более крупнаго колибра ,своеобразием в основных чертах и главнейших переживаниях. Взять среду, которую до сих пор на русском языке изображали только с этнографической стороны, и вскрыть в ней общечеловеческие моменты — это очень хорошо; но вопрос в том, насколько они автором вскрыты, а не притянуты — существуют ли они уже в осязаемой жизни, или только мелькают у самого автора в глазах, от большого усердия. Не случилось ли это и с г. Юшкевичем?

Тут нужна тщательная проверка; я не критик и не беру на себя этой задачи, но как раз о «Короле» могу высказать с полной уверенностью: тут г. Юшкевич не реалист. Тут он не вгляделся в свою среду и не из нее выхватил то, что поразило его художественную восприимчивость: тут он заранее составил себе шаблон из ходячих понятий классовой борьбы, эксплоатации[,] ницшеанизированного любостяжания, и попытался вылепить нечто подобное из своей еврейской обычной глины. И это большая художественная ошибка, и еще большая социальная несправедливость. Именно еврейская среда имела право на то, чтобы писатель-социалист не навязывал ей своих шаблонов классовой розни, а скопировал бы то, что она сама в этой области выработала. В еврействе уже около 15 лет развивается интенсивно рабочее движение, достигшее солидного развития вширь и вглубь.

Хроника еврейской жизни представляет куда более густой перечень экономических стачек и актов экономического террора, чем соответствующие страницы русской летописи. В средине 1905 года один литератор, побывший на Литве, прочел в Териоках реферат о своих наблюдениях и объявил, что там диктатура пролетариата есть почти совершившийся факт — и этот литератор был, с внешней стороны, очень тогда недалек от истины. Поэтому для беллетриста интересующегося классовыми трениями, эта среда представляет неисчерпаемое море: закидывай сеть, тащи и описывай. И так поступил бы всякий художник, обладающий даром непосредственного восприятия из жизни, даром брать свои картины из действительности, а не из собственного только воображения и собственной начитанности. Но у него при этом получалась бы совершенно другая картина, чем та, что родилась у г. Юшкевича.

Эксплуататоры и эксплуатируемые существуют и в еврействе, вражда между ними очень велика и борьба ведется — по крайней мере до недавна велась, — с большим обоюдным ожесточением.

Но размеры борьбю , обстановка борьбы совершенно не та, что у г. Юшкевича. Я бы скорее допустил, что Король его типичен сам по себе, как вариация старого типа жида-стяжателя (конечно, г. Юшкевич этого не имел в виду): но в своей классовой позиции, как хозяин эксплуататор, Король совершенно не характерен для еврейского социального плаца. Этот плац есть сплошное царство мелкого хозяйства, крохотных лавочек, крохотных мастерских, крохотных фабричек с крохотным количеством рабочих, почти всегда юношей в самом зеленом возрасте. Хозяин такой лавочки или фабрички всегда под рост своему делу: это приблизительно такой же бедняк, как его рабочий, только с тою разницей, что хозяин старше и благословен от Бога семьею. Это не мешает ему быть эксплуататором и выжимать соки из запроданного ему труда: напротив, именно бедность и удваивает его усердие в этом направлении, и недаром крупное производство не знает ничего подобного тем формам экономического угнетения, которые свирепствуют в мелком ремесле. Но это все-таки не Гроссман. Это не Король, в тот же раб, тот же поденщик, осужденный силою вещей или голодать, или драть шкуру со своего ближнего, со своего же брата бедняка. Еврейская классовая борьба не есть борьба между могущественным Королем и стиснутыми в его руке вассалами: это драка между двумя каторжниками, прикованными к одной и той же тачке, борьба на ничтожном пространстве, где нельзя развернуться, где при наивысшем напряжении сил, при самой полной победе рабочий не может вырвать у своего душителя ничего, кроме ломанного гроша, потому что ломанный грош цена настоящему еврейскому Гроссману со всей его амуницией...

Такова и только такова картина социального конфликта среди еврейства. Об этом неопровержимо говорит не только статистика — это бьет в глаза, это знают на ощупь все, кому приходилось интересоваться и наблюдать. И в этих-то крохотных мастерских и выросло еврейское рабочее движение, и сюда надо было пойти, чтобы уловить отражение обще-человеческого социального процесса в еврейском зеркале, а не в единичные, для еврейского хозяйства совершенно исключительные оазисы крупного капитала. Тогда получилась бы не только большая правда, но, быть может, и более глубокая драма; ибо на месте Гроссмана, мечтающего о могуществе, был бы Гроссман, мечтающий об ужине, о топливе, о квартирной плате, и не своею злою волей, а роком, которого имя — национальная нищета, вынужденная душить и угнетать. И вместо брошюрно-шаблонной психологии эксплоатации с одной стороны и эмансипации с другой, автору удалось бы тогда проследить до первоисточника нечто гораздо более трагическое, гораздо более ужасное — проследить зарождение того социального разврата, который мы называем анархией, и которого бациллы ютятся именно в глубокой бесплодности этой безнадежной борьбы между нищим трудом и нищенским капиталом, в этой кукольной трагикомедии, напоминающей бурю в стакане — стакане горечи и слез...

Владимир Ж.

Приложение 2 С. Мельников. Письмо И. Бабелю от 4 июля 1924 г{517}

Берлин 4-го июля 1924 г.

Уважаемый тов. БАБЕЛЬ,

Нижеподписавшемуся друзья указали в журнале «Красная Новь» (книга 3-ья апрель-мая 1924 г. из книги Конармии >) две статьи, ТИМОШЕНКО и МЕЛЬНИКОВ на то место, где указано, что командир І-го Эскадрона МЕЛЬНИКОВ после неудачной попытки получить обратно от Начдива в резерве ТИМОШЕНКО белого коня, страдая по нем и до того дошел, что подал заявление военкому Эскадрона о выходе из Р.К.П.(б)

Прежде чем указать Вам на неправдивость указанного Вами заявления скажу пару слов о том, что мне никогда в голову не приходило, что после затишья на красных фронтах кто-нибудь скажет несколько слов про жизнь скромного бойца командира и мне на первых порах как-то неловко было. Но слушая похвальные отзывы читателей «КРАСНОЙ НОВИ», где они особенно выделяли и подчеркивали Вас тов. БАБЕЛЬ с двумя статьями из книги Конармии ТИМОШЕНКО и МЕЛЬНИКОВ, я успокоился и даже к стыду моему подумал: а вот про город РОВНО, по взятии которого мне пришлось быть комендантом и были чрезвычайно интересные дни так как город был взят рано утром и жители не все пробудились, и пошли маленькие грабежи, Вы ничего не написали. Мне тов. БУДЕННЫМ и ВОРОШИЛОВЫМ был отдан строгий приказ прекратить грабежи и т.д. что и было сделано. Жаль только, что у меня нет воззваний и приказов, которые я писал к населению города РОВНО, но я помню главные места на память.

Можно бы рассказать в кратких словах про жизнь І-го Эскадрона, который имеет много хорошего боевого прошлого с его знаменитым Кубанским взводом песенников. Ах, как это все было прекрасно.

А теперь, уважаемый тов. БАБЕЛЬ, прошу Вас исправить вкравшуюся ошибку в Вашей книге, ибо указание, что я подал военкому заявление о выходе из Р.К.П.(б) не соответствует истине, подобного заявления я военкому не подавал, были только горячие споры о том, что Начдив, коммунист, отнимая у своего подчиненного Командира, коня, злоупотребляет властью и делает преступление, что и было указано в рапорте, поданным мною в Штаб Армии, на каковом и была действительно положена резолюция “возвратить белого коня Командиру І-го Эскадрона МЕЛЬНИКОВУ”.

Тов. Бабель, если Вы еще не закончили писать книгу о Конармии и Вам нужны материалы, то напишите мне или, вернее в письме поставьте ряд вопросов, которые Вас интересуют и я с большим удовольствием на них, по возможности, отвечу. Простите тов. БАБЕЛЬ, что вместо просьбы об исправлении ошибки — написал быть может и н<е>уместное , большое письмо. Во всяком случае нужен Вам материал или не нужен, прошу ответить мне по указанному ниже адресу, буду Вам очень благодарен.

Эх, тов. Бабель, славная, красивая и полная героизма была жизнь и работа, хотя и полна опасности в нашей непобедимой, прославленной Конармии, а белого жеребца не забуду пока жив.