– Сэнсэй, сейчас проходит уже третья ваша совместная выставка с русским художником Маем Митуричем. В работах Мая Петровича, как мне кажется, японское влияние довольно заметно, не так ли? Он долго жил на Хоккайдо, продолжает много общаться с японскими художниками, бывает у вас в гостях в Японии. А на вашем творчестве столь плотное общение с Россией пока никак не отразилось?
– Возможно, так и произошло бы, но ведь я каллиграф, а это искусство очень трудно поддаётся европейскому влиянию. Вряд ли это возможно вообще. Каллиграфия, искусство сёдо, – сугубо восточная область живописи, если так можно выразиться.
– Тем не менее я вспоминаю работы вашей супруги – замечательное письмо Татьяны к Онегину, выполненное в женской манере сёдо ; кажется, можно понять, что там написано, несмотря на чужой язык и трудночитаемую скоропись. Так что мастер каллиграфии, наверное, всё-таки живописец. – Да, пожалуй, это так.
– В таком случае, можете ли вы назвать школу европейской живописи, которая вам больше всего импонирует, которая вам близка?
– Прежде всего, я хотел бы отметить, что, несмотря на кажущуюся статичность нашего искусства, сёдо находится в постоянном развитии, и сейчас существуют два крупных направления каллиграфии, которые довольно сильно отличаются друг от друга. Первое можно назвать классическим, оно ориентируется на древнюю китайскую традицию и тщательно сохраняет её, что тоже очень хорошо.
Но мне ближе второе – современное направление, представители которого, отталкиваясь от традиции, находятся в поиске. Мы постоянно ищем новые пути самовыражения через сёдо , пытаемся превзойти классику. Может быть, поэтому из западных мастеров мне больше нравятся те, с которыми у нас общие взгляды на живопись, на жизнь вообще. Мне, например, очень близок Пикассо, я нахожу в его работах что-то очень знакомое, понятное мне.– Вас хорошо знают в России, да и вы, вероятно, немало увидели интересного в нашей стране. В то же время, насколько мне известно, большинство японцев крайне смутно представляют себе Россию. Так ли это?
– Я люблю Россию. Каждый раз, когда я говорю, что еду сюда на выставку, многие мои знакомые искренне удивляются – по их мнению, это плохая страна. Я пытаюсь объяснить им, что такое их представление о России основано не на знании, а на незнании реалий. В головах многих моих соотечественников Россия всё ещё ассоциируется с государством, в котором умирали от голода и холода сотни тысяч моих соотечественников после окончания мировой войны – я имею в виду очень горькие для японцев воспоминания о сибирском плене. Это одно, но очень сильное отрицательное впечатление, которое крайне трудно изменить. Японцы в этом смысле ещё не перестроились.– Уже завтра вы вернётесь домой. Скажите, находясь в Японии, что вы представляете в первую очередь, когда слышите слово «Россия»? – Прежде всего, я представляю Сибирь – огромную, красивую, снежно-белую страну, похожую на бесконечный лист бумаги. В России бесконечно много красивых мест, городов, но для меня, каллиграфа, особое значение имеет именно это огромное белое пространство, равного которому нет в мире.
– Знаю, что японцы очень любят оценивать новые страны по их кухне. Довелось ли вам попробовать наши национальные блюда?
– Квас! Мне очень понравился русский квас – это бесподобно! Кажется, я немножко захмелел от него, но мне это так понравилось, что потом я просил его даже во французском ресторане (смеётся).– У нас получились две составляющих образа России: квас и огромная белая Сибирь, но в нашей стране, как и в Японии, очень любят число «три». Что ещё вам больше всего нравится в России? – Девушки! (Смеётся.) Если серьёзно, я счастлив, что встретился с таким чудесным человеком, как Митурич-сан. Это потрясающе скромный, талантливый и умный человек.
…лет спустя : В Москве снова и снова проходят выставки Рюсэки Моримото, а каллиграфия становится всё ближе русским людям – во всяком случае, мне хочется в это верить.
Кэн Мураи, театральный критик (интервью 2004 года)
Перед лекцией одного из ведущих японских театральных критиков Кэна Мураи нам удалось несколько минут побеседовать с ним о современном японском театре.
– Мураи-сэнсэй, мы уже знакомы с книгой «Сборник современных японских пьес», изданной в Омске и рекомендованной нам преподавателем Омского государственного университета Ларисой Жилиной. Она же и рассказала о том, что вы являетесь составителем этого сборника. Поэтому нам особенно приятно видеть вас воочию в Москве.
– Спасибо. Мне тоже очень приятно.
– Позавчера я заметил вас на спектакле японской танцевальной группы «Батик». Это было очень необычное для нас зрелище, и мне хотелось бы, прежде чем начать интервью, услышать ваше мнение об этом как профессионала.
– Это труппа, которая не достигла минимального уровня мастерства. У них нет сложившегося стиля танца. Там нет сюжета, нет сценария, нет связи. Прежде чем выносить такие вещи на сцену, надо было потрудиться над этим, а уж потом собирать зрителей, представлять это публике. Кроме того, вы, наверное, заметили, что в начале представления было несовпадение между пластикой и музыкой – танцоры не попадали в такт.
Мне, конечно, хотелось бы, чтобы культурные обмены между Россией и Японией, в том числе театральные, проходили бы на более высоком уровне, чтобы их представляли более достойные образцы, чем то, что вы видели. Хотелось бы, чтобы из России тоже попадали к нам наивысшие образчики театрального искусства. Тогда этот обмен будет иметь смысл.– Тем не менее мне показалось, что представление «Батик» очень характерно для современной японской молодёжной субкультуры. – Думаю, что нет. Можно было бы многое сказать об этой труппе, но главное – это художественный уровень. Он оказался слишком низок, и этим всё сказано.
– Однако это выступление и полный зал, который собрал «Батик», свидетельствуют о популярности современной японской культуры у нас. Да и сборник пьес, о котором мы говорили в начале, – не первое издание такого рода в России. При этом, как бы ни была высока популярность Японии в России, мне кажется, русские всё время ищут проявление двух моментов в любом японском художественном событии или вещи. Во-первых, обязательно должно быть что-то необычное. Во-вторых, непременно это должно иметь что-то общее с нашей культурой. Если мы говорим о современном японском театре, то он, по нашему мнению, должен опираться на древние культурные традиции, вроде Кабуки или Но, и обязательно равняться на чеховскую драматургию. Правильно ли это? То ли мы ищем?
– Когда японцы смотрят в Японии русскую драму, у них точно такой же подход. Везде так: это общий принцип, работающий и на персональном уровне. Когда мы знакомимся с человеком, то всегда ищем платформу для взаимопонимания и одновременно что-то новое в нём. Иначе какой смысл в знакомстве? Эти два принципа работают всегда. И только такой подход позволяет нам углублять взаимопонимание. Сценическое искусство – не исключение.
Известно, что, начиная со времён Станиславского и Мейерхольда, когда нечастые ещё гастроли японских трупп проходили при громадном стечении публики, русские режиссёры пытались тщательно изучать методологию японского театра и применять какие-то его формы и традиции. С другой стороны, когда русская драма попала в Японию, японские театральные деятели старались заимствовать из неё всё, что можно для себя. И так же профессионально, ревниво и тщательно следили за технологией и всеми приёмами русских.– Что же тогда такое современный японский театр? – Сейчас у нас переходный период. Это видно хотя бы из того, что идёт активная реформа театрального образования в Японии. Мы на себе ощутили, насколько оно несовершенно, и сейчас активно заимствуются системы театральной педагогики из Европы, Америки и России. У таких режиссёров, как Тадаси Судзуки, видна и другая тенденция: попытка опереться на национальные театральные формы, использовать всё то лучшее, что есть у нас, и создавать новую самобытную драму.
– Тадаси Судзуки уже такой же русский режиссёр, как и Кобо Абэ и Ясунари Кавабата – русские писатели. – За последние десять лет у него не было гастролей в Токио. Здесь он более известен, чем в Токио, а в Москве и Санкт-Петербурге появляется чаще, чем в японской столице.
– У меня сложилось впечатление, что он и в Японию приезжает только для того, чтобы принять там русских артистов. – Да! Надо иметь в виду, что штаб-квартира Тадаси Судзуки находится в Сидзуоке, и это сознательная позиция. Я недавно с ним разговаривал, и он сказал, что собирается в ближайшее время эту позицию поменять и провести гастроли в Токио.
– Я хотел бы, с вашего позволения, вернуться к тезису о переходном периоде. Я не специалист по японскому театру, но, насколько мне известно, вся Япония сейчас находится в длительном переходном периоде. – Да! Да! Да! (по-русски). На культуру оказывают огромное воздействие процессы, происходящие в обществе, – экономические, политические и так далее. Сейчас можно сказать, что крушение экономики «мыльного пузыря» и последовавшие кризисы очень сильно изменили состояние современной культуры.
– Возможно, я не прав, но у меня сложилось впечатление, что современная японская культура очень сильно американизирована. Это не так? – С одной стороны это так, а с другой – эта тема более актуальная для России. Япония уже по крайней мере шестьдесят лет находится в процессе мощного американского влияния и, как бы то ни было, выработала какой-то иммунитет. А вот Россия после распада Советского Союза очень похожа на Японию того периода, когда она впервые попала под американское влияние. Между нами примерно шестьдесят лет разницы. Поэтому я сейчас больше беспокоюсь о России.