Та, что приходит ночью — страница 14 из 21

(Долгое молчание.)

Я девочка-мальчик, и я видела то, чего видеть было нельзя.

Вчера вечером я опять думала, не рассказать ли всё Арно. Но не решилась. Его отец – это его герой. Никогда не видела, чтобы сын так восхищался своим отцом. Может быть, дело в том, что я никогда не знала такого чувства? Мне всё равно на мсье Фраше. Он красивый, но по мне так уже старый. И не такой красивый, как мой отец. Но он вроде колдуна, может любого сглазить…


Я записываю эту кассету, потому что боюсь. Это вроде свидетельства. На случай…

На случай чего?

(Молчание.)

Я кое-что видела, но не знаю, видел ли кто-нибудь, что я видела.

(Вздыхает.)

Всё в тумане, не знаю, есть ли смысл в моём рассказе…


Запись снова внезапно прервалась. Потом возобновилась, но Полины там не было. Записывались шумы в Замке, в «храме майя». Ветер, птицы, деревья. Кассета крутилась, лента разматывалась за маленьким пластиковым окошком старого красного плеера.

Я ждал.

Через некоторое время Полина вернулась. Голос её был спокойным. Она говорила так, как будто готовилась или читала текст, написанный заранее.


…В пятницу вечером мадам Фраше уехала. Она собиралась обедать в Ниме с одной местной приятельницей. Мадам Фраше очень общительная, у неё масса знакомых. Она хочет, чтобы я называла её Беатрис… и я ей сказала: «Хорошего вечера, Беатрис, желаю вам удачно провести время». Она сказала, что взяла напрокат фильм для нас с Арно – «Гремлины». Мне этот фильм очень нравится, но я видела его в кино и хорошо помню. Но я сказала «спасибо» – всё-таки она хозяйка.

Мы все: мама, Арно, мсье Фраше и я – пообедали в кухне. Обычно они обедают в гостиной, втроём, «по-семейному». Мы с мамой едим до или после них, как получится. Но на этот раз мы обедали вчетвером, и это было здорово. Потом мама убрала со стола и стала мыть посуду. Мсье Фраше сказал, что пойдёт работать к себе в кабинет. А мы, «дети», можем посмотреть фильм в гостиной.

Я запустила кассету. Арно ещё не видел «Гремлинов». Он прямо прилип к экрану. Через некоторое время мне захотелось в туалет, и я вышла.

(Молчание.)

Я услышала в соседней комнате…

В кабинете мсье Фраше.

Я услышала и сразу поняла.

На самом деле я уже знала, но не хотела верить. Дверь кабинета была даже не закрыта. Вернее, её закрывали, но замок не защёлкнулся, и она распахнулась сама собой. Там моя мама и мсье Фраше страстно целовались!

(Молчание.)

Не знаю, видел ли меня мсье Фраше. Думаю, что нет, но не уверена.


Я снова нажал на паузу: я дрожал, сжимая в руке подвеску. Я сжал её так сильно, что порезался. Я бросил её и в свете фонарика увидел на ладони кровь, красную и блестящую, как корпус плеера. Я забрался так далеко, в 1987 год, что даже не заметил, как поранился. Я подумал о «кровном союзе», как в кино: я связан с Полиной, как Полина с Жанной. Мне слышался голос Полины. Её тревога, волнение. Теперь всё это стало моим.

Опять «лес символов». Опять совпадения. Полина, как и я, наполовину сирота. Как и я, столкнулась с изменой. Обман. Предательство. И по моей руке течёт кровь…

И тут мне тоже захотелось в туалет, да и руку нужно было перевязать. Я вылез из шкафа. У меня мороз по коже пробежал, когда я увидел, что дверь открыта. Я был уверен, что закрыл её, как тогда дверь погреба! Мне вспомнились слова Полины: «Замок не защёлкнулся…» Вот так-то.

На цыпочках я прокрался по коридору в туалетную комнату, как раз напротив комнаты Жанны. Паркет, как обычно, скрипел. Никого не было.

Сделав свои дела, я продезинфицировал ранку и заклеил пластырем. Потом вернулся в стенной шкаф в будущей музыкальной комнате, которая, как я уже понял, была прежде кабинетом мсье Фраше.


…Может быть, и не стоит, но я поразмыслила и решила, что поговорю с Арно.

Я скажу ему: «Твой отец и моя мама любовники». Пьедестал, конечно, сразу рухнет, но надо же когда-нибудь взрослеть! Надо же что-то делать! Посмотрим правде в глаза! Хозяин связался с прислугой… Карикатура, да и только! Уж какая ни есть Беатрис, но она этого не заслуживает. И моя мама этого не заслуживает!

(Молчание.)

Мы поговорим с ними. Арно со своим отцом, я с мамой. Вместе мы прекратим это безобразие. Мне нравится жить здесь, но не такой ценой. В конце концов, мама может найти другую работу, подальше отсюда. А я не могу больше молчать, делать вид, что всё хорошо, что всё нормально в этом лучшем из миров. Не терплю лжи!

Я девочка-мальчик, и я не из трусливых.


Запись закончилась. Больше ничего. Я включил быструю перемотку вперёд, до конца. Ничего. На другой стороне тоже ничего. Всё закончилось словами Полины: «Я не из трусливых». Я был буквально наэлектризован, волоски на руках встали дыбом.

Меня больше не удивляло, что от этой девочки исходит электричество даже через тридцать лет. Сейчас два часа ночи: я прекрасно понимаю, что не могу сейчас пойти обыскивать чердак – складная лесенка очень шумно опускается на пол. Но если мама Полины жила там, возможно, наверху найдётся что-нибудь… Так что я ещё три раза прослушал запись от начала до конца – прямо заслушался: хозяин, изменяющий жене с прислугой, – прямо классика, по словам Полины. Насколько я знаю, мне папа рассказывал, мсье Фраше теперь почти в маразме, живёт в доме престарелых. Мадам Фраше умерла, а Арно, которому лет сейчас немного меньше, чем моему папе, работает в банке в Париже. А мать Полины – что случилось с ней?

Ясно одно: «девочка-мальчик» исчезла через несколько дней после того, как записала и спрятала эту кассету. Тридцать лет спустя она появилась. Совпадение? То есть могла ли она появиться через тридцать лет? Но Полина всегда имела дело с одними и теми же «собеседниками», ведь Фраше жили здесь до смерти Беатрис, – и эти собеседники, что бы ни происходило в то время, предпочли остаться глухи к её призывам. Или она даже не пыталась с ними связаться? И ей пришлось ждать несколько десятилетий, пока найдутся люди, способные её услышать…

И это оказалась моя сестра…

Я вдруг осознал, что пишу: записки сумасшедшего. Но передо мной лежит эта кассета. Я слышал этот голос несколько раз. Я ничего не придумал.

Я видел множество фильмов о призраках, об одержимых, о домах с привидениями. Но никогда не верил во всё это.

Прямо хоть голову отрежь, чтобы мои мозги прекратили выдавать этот бред! Я и перепугался, и переволновался: странное состояние. И сердце бьётся слишком сильно и слишком быстро.


Воскресенье, 29 июля 2017 г.,

19 часов 27 минут.

Розовый закат.

За завтраком в нашем залитом солнцем саду Жанна пристально смотрела на меня голубыми глазами-озёрами, как будто видела во мне чуждые черты Полины. Я молча пил кофе, с нетерпением ожидая, когда родители наконец выйдут из-за стола. У взрослых, конечно, есть свои дела. Но есть свои дела и у детей, и взрослые в них ничего не понимают.

– Так ты знаешь? – спросил я сестру, когда родители скрылись в доме.

Я наклонился, не очень уверенный, что она меня поняла.

– Я не всё понимаю, – ответила она, – но буду дальше спрашивать.

Жанна встала из-за стола, подошла ко мне вплотную и прошептала в ухо:

– Я ей рассказала.

– О чём?

– Что ты доберёшься до конца.

Я в изумлении уставился на неё. Она же ещё такая малышка! Опять наш разговор был каким-то безумным. Избавившись от своей «одержимости», Жанна стала самой собой: но иногда рассуждала совсем как взрослая. Она снова села на своё место и снова принялась макать бисквит в какао. Через некоторое время она спросила между прочим:

– Ты пойдёшь на чердак?

– Собираюсь.

Она улыбнулась – мордашка, обрамлённая золотыми локонами, как ангелочек на открытке.

– Круто.

Слишком круто.

И вот я приступил к исследованиям на чердаке. Я собираюсь навести там порядок – вот что я сказал Софи и получил её одобрение. Вооружившись огромными мусорными мешками, я пробирался среди куч, копившихся годами. Времена, когда здесь была квартира управляющей, давно миновали: здесь складывали всё ненужное – либо было лень тащить на помойку, либо «а вдруг понадобится» (умственное расстройство, которое психиатры в тяжёлых случаях называют «синдромом Диогена»). Даже у моей тётушки Агаты оно немного проявляется – как я полагаю, это «наследство» ей досталось от моей бабушки по материнской линии, которую я не знал, так как она умерла молодой: попала под лавину, катаясь на лыжах в Альпах. Или это семейное проклятие – погибнуть по-дурацки на курорте? Агата часто говорит: «Рука не поднимается выбрасывать». Я это много раз слышал, когда она помогала нам паковаться на авеню Боливар. Её потрясла способность Софи выбрасывать вещи, которые «ещё могли пригодиться». Видимо, и у Фраше был такой же заскок.

Итак, я наполнил бесчисленное множество мусорных мешков, истекая потом в огромной комнате под крышей. Наконец среди хлама я нашёл альбомы с фотографиями. Один из них привлёк моё внимание: на обложке была наклейка «Под соснами, весна – лето 1987». Это был толстый альбом в зелёной обложке, и я поспешно его открыл. Я надеялся увидеть там фотографии Полины.

На первых страницах можно было увидеть наш дом во всей летней красе. Монстропланты, яркое солнце, окна-«гильотины».

Я листал альбом. Там было всего понемногу: люди, животные, пейзажи – подписи от руки были сделаны красивым почерком, наверное, мадам Фраше. Наконец я нашёл то, что меня интересовало: серию фотографий, некоторые были тоже подписаны: Беатрис, Шарль, Арно, Соланж, Полина – 28 июня 1987 года.

28 июня было сделано много фотографий. Это явно был праздник, наверное, чей-то день рождения. Через несколько страниц я понял, что отмечали день рождения Шарля Фраше.

Беатрис было лет сорок, не красавица, не уродка, не обаятельная, но элегантная. Шарль хорош собой: атлетическая фигура, руки – как у меня ноги. Арно – наоборот, совсем не атлет, но симпатичный, толстощёкий и жизнерадостный мальчик. Соланж, мать Полины, – красивая молодая женщина, стройная брюнетка, с упрямым выражением лица, ни на одном снимке она не улыбалась.