Уже горит, что ли?
Нет.
Так чего же я так боюсь?
Может быть, это оттого, что я пролистал альбом для рисования, огромный розовый альбом, где видно было «художественное развитие» моей сестры начиная с самого раннего детства? Сперва это были просто разноцветные каракули. Потом появились человечки из палочек, с маленькой головой и огромными руками. Через несколько страниц – наоборот: существа с головой гидроцефала и крошечными пальчиками. Ещё дальше – домики-кубики, пышные деревья, цвета уже лучше подобраны. Солнышки. Автомобили, конечно же, – Жанна очень любила машины и постоянно говорила, что, когда вырастет, будет водителем грузовика. И, конечно, замки и принцессы.
А потом… мы приехали сюда.
Изменения очевидные и пугающие. Качественно это явный шаг назад. Люди уже совсем не похожи на людей, это скорее тени. Из цветов она использует только чёрный, коричневый и красный.
Линии неуверенные, как будто рука дрожала. Рисуя акварелью, она добавляла слишком много воды, и страницы потемнели и покоробились, как дерево. Мне страшно, потому что, листая альбом, я понял, что у Жанны были такие же предчувствия, как у меня.
Не говоря уже о том, что последние листы попросту выдраны.
Среда, 19 июля 2017 г.,
10 часов 42 минуты.
Погода переменчивая.
В кухне папа как раз пил кофе. Я встал перед ним, подбоченившись, стараясь выглядеть «взрослым».
– Мне кажется, у нас проблема!
Он взглянул на меня снизу вверх. Под глазами синяки, вид действительно больной.
– То есть?
– Ты слышал про Полину?
– Ах, это…
– Что «ах»? Она давно про неё говорит?
Папа пожал плечами:
– Не знаю… Может, неделю…
Его безразличие меня разозлило. Я с грохотом придвинул стул и уселся лицом к нему.
– У неё есть подружка, которую так зовут? Полина?
– Понятия не имею. И Софи тоже. Это имя ей ничего не говорит.
– И вас это не беспокоит?
Он отхлебнул кофе. На кружке было написано: «Самый лучший папа». Скажите пожалуйста! Он устало вздохнул.
– У твоей сестры воображаемая подружка. И что? В её возрасте – я не вижу в этом ничего странного.
– Вот как? Ладно.
Я смотрел насмешливо, и папа занервничал, в свою очередь съехидничав:
– Что, Мало? Ты считаешь, что её надо вести к психиатру?
– Я этого не говорил. Но, кстати, это может быть здравая мысль. Я имею в виду обратиться к врачу. Ты видел её недавние рисунки? Посмотрел бы!
Папа допил кофе, встал, поставил кружку в раковину.
– С твоей сестрой всё в порядке. Просто переезд её разволновал.
Мне бы хотелось в это верить, но я не мог. Я знаю Жанну со времени её появления на свет. Когда она родилась, мне было почти десять, и мама была ещё со мной – в моём сердце. И она не ушла: она всегда со мной, всегда будет со мной. С течением времени её образ затуманился, и моя грусть тоже ослабела. Не знаю, хорошо это или плохо… но уж как есть. Когда родилась сестра, я не сразу её принял. Тогда я был ещё слишком мал, не умел ясно формулировать свои чувства. Но этот новый живой младенец был словно оскорблением моей умершей мамы. Вызовом.
Знаю, это глупо. Эгоизм и только.
А потом, ясное дело, я её полюбил. Обожал! С такой-то мордашкой! Перед ней и Волан-де-Морт не устоял бы! Сегодня я рад, что папа устроил свою жизнь именно так, рад, что у меня появились Софи и Жанна. Однако всё не так просто. Я сержусь на папу: я тоже, я тоже взволнован переездом… но всем на это наплевать.
Этот дом, непонятно почему, заставил меня вспомнить о маме. Выцветшая фотография снова стала яркой, мои мучения снова вернулись.
Ну, в таких случаях я беру свой скейт.
Когда мама купила мне первый скейт, мне было всего четыре года. Он был маленький, почти игрушечный; но я надевал огромный шлем, огромные налокотники, огромные наколенники. «Теперь, – говорила мама, – можешь падать. Обязательно встанешь».
Пойду кататься на дороге, без всякой защиты, потому что я взрослый, потому что она меня покинула вот так, без предупреждения.
Посмотрим, смогу ли я встать.
Суббота, 22 июля 2017 г.,
20 часов 42 минуты.
Сумерки.
Я сидел на ступеньках с комиксом в руках, но не читал его – не мог сосредоточиться. Я думал о рисунках Жанны, о «храме майя», да и жарко было слишком.
Около полудня приехала девушка с почты, и я благословил Софи и её заказы.
– Привет, Мало!
– Привет…
Она протянула пятерню:
– Я Лили.
Я хлопнул её по ладони. Наконец я узнал её имя, и для меня открылся целый мир.
– Привет, Лили.
Она задорно улыбнулась, как в прошлый раз. Софи, увидев в окно подъезжающий фургончик, выбежала в сад. Она расписалась за доставку, забрала посылку. Сияющая, она отправилась в дом, неся коробку на вытянутых руках, словно огромный торт. Лили с улыбкой проводила её взглядом, потом повернулась ко мне.
– У тебя такая молодая мама?
Я пожал плечами.
– Моя мама умерла. Это мачеха, её зовут Софи.
Лили побледнела.
– Прости.
– Ладно, это уже давно было.
Она задумалась на минуту, потом предложила:
– Моя работа закончилась. Может, пикник устроим?
Я смутился и ответил как ребёнок:
– Я отпрошусь.
Она прислонилась к фургончику.
– Давай, отпросись.
Лили привезла меня на берег реки, которую я обнаружил случайно, когда второй раз ходил в «храм майя».
В почтовой машине нашлись хлеб, сыр, дыня, клубника и красное вино. Лили расстелила на траве клетчатый плед и разложила на нём эти припасы. Видя моё изумление, она объяснила:
– По субботам ярмарка. Когда я разношу почту, люди часто угощают меня. А потом-то у меня выходные…
Я улыбнулся.
– Это они тебе так доплачивают…
– Вот именно!
Я сел на край пледа, а она продолжала стоять, обмахивая лицо.
– Можно умереть от жары!
И она зашла за машину. Я потянулся и откинулся назад, стараясь увидеть, что она там делает. Ничего я не увидел, но она вернулась преобразившаяся. Вместо джинсов и рубашки на ней были коротенькие красные махровые шорты и белая майка с надписью «Summer is coming». Волосы она собрала в небрежный пучок, на щеках играл румянец.
Она разложила еду, налила мне виноградного сока и подняла свой стакан.
– За твой приезд, Мало.
Мы чокнулись.
Она выпила. Я выпил.
От нежно журчащей реки распространялась неожиданная свежесть. Я вспомнил о маме. Как только она видела воду, тут же хотела плавать; не важно где, не важно когда: озеро, океан, река, лето, зима – она никогда не отправлялась в путешествие без купальника. Я помню, как она говорила: «Я словно лабрадор: как вижу воду, так в неё бросаюсь!» Иногда она выходила из воды с синими губами, и это меня пугало.
Лили делала бутерброды и краем глаза наблюдала за мной.
– Похоже, бедняга, тебе тут совсем не нравится.
Я собрался с духом и возразил:
– Да ничего подобного! Я доволен! И спасибо, – добавил я, указывая на еду.
– Нет, не это, – засмеялась она, – не здесь со мной… Я имела в виду, в этих краях. Я пригласила тебя, потому что ты меня расстроил.
Она сказала это не сердито, скорее даже ласково. Я пожал плечами.
– Я ведь городской житель. У вас тут красиво. Правда. Но меня это угнетает.
– Чем ты увлекаешься, чем занимаешься?
Я сделал ещё глоток. От жары и волнения у меня уже кружилась голова.
– Исследую.
– Это как?
– Мне особо делать нечего, и я на велосипеде езжу. Исследую окрестности. К примеру, в лесу я нашёл разрушенный дом.
Она понимающе улыбнулась.
– Замок? Его здесь так называют.
– Вот как?
– Да, уже десятки лет дети используют его для игр. Так делала и я, и мои родители… Иногда туда ходят подростки… Совсем недавно была история с преступниками. С настоящими преступниками. Полиция и родители на ушах стояли.
Я подумал о силуэте, который видел там мельком. Вот кто это мог быть: преступник. От этой мысли я похолодел, вспомнив тех, что видел иногда в своём квартале в Париже, бледных и чахлых, готовых убить за пять евро.
– В любом случае место потрясающее, – я словно набивал цену, – у меня прямо видения начались, когда я туда вошёл. А эта люстра!
Словно от воспоминаний, её большие зелёные глаза распахнулись ещё шире.
– Да, та люстра! От неё прямо в дрожь бросает!
Я кивнул.
– Я туда давно не ходила. Но ещё три или четыре года назад там были замки.
Я наконец решился спросить:
– Сколько тебе лет?
– Двадцать один.
Она подала мне бутерброд.
– Пармская ветчина, овечий сыр. Скажи, как тебе?
– Спасибо.
Я попробовал: это было замечательно. Свежее, солёное, мягкое, сочное. Я рассыпался в похвалах, она улыбнулась.
– У нас хорошие места, вот увидишь!
Некоторое время мы молча жевали, глядя на реку. И правда, было хорошо. Мирно, как-то сказочно. Я бы не удивился, если бы из чащи показались эльфы и потусторонние духи.
– А кому принадлежал этот дом? – спросил я наконец. – Этот Замок?
Прежде чем ответить, Лили сделала глоток.
– Никто точно не знает. Деревенские старики говорят, что ещё в начале двадцатого века в доме жили. А после войны – всё! Первой мировой, я имею в виду.
– Люди исчезли внезапно?
– Никто не знает, что с ними произошло. Кто знал, уже давно умерли. Вот так… Да мне, честно сказать, плевать на всё это. С тех времён столько всего произошло…
– Преступники?
Она пожала плечами.
– И это тоже. Многим подозрительным типам нравилось ходить сюда, но у Замка всегда была дурная слава.
Внезапно, как по наитию, я спросил:
– Полина – это имя тебе что-нибудь говорит?
Она словно закрылась и спросила резко:
– Зачем ты спрашиваешь?
Казалось, я оскорбил её. Я выпил ещё сока, чтобы прошло неприятное чувство, но это не помогло. У Лили был такой недовольный вид, что я не знал, продолжать ли разговор или постараться сменить тему. Я был сбит с толку, и любопытство взяло своё.