В кабинет заскочил Балаболкин, хлопнул меня по плечу и ускакал куда-то по своим делам. Приходил Слава, оставивший Трефа. Кот тяжело запрыгнул ко мне на стол, фыркнул «Мря», прошагал по бумагам и устроился на подоконнике, свернувшись клубком. Пришел Хороненко, спросил, чего я такой задумчивый и, не слушая моих слов, углубился в перебирание бумаг из толстой папки.
Я смотрел на чертеж. В глазах рябило.
Хлопнула дверь и в помещение, как жизнерадостный вихрь, ворвался, мой начальник.
Чеглок был доволен жизнью, его лицо светилось, как у обожравшегося сметаной кота. Несмотря на то, что и от пиджака и от галифе и от кепки начальника ОБН отчаянно несло керосином.
— Ну что, Степан, как успехи? — Чеглок одним прыжком уселся на мой стол и выхватил прямо у меня из-под пальцев стопку протоколов опросов свидетелей, — Та-ак… ну и почерк у тебя, Кречетов…
Ну что ж, чего тянуть, нужно признаваться сразу.
— Нет у меня успехов, — выдохнул я.
Хороненко выглянул из-за своих бумаг, хмыкнул и спрятался обратно.
— Как нет успехов? — сделал круглые глаза Чеглок, — Совсем? Прошел целый день, а тебя никаких успехов? Ай-я-яй.
Наверное, лицо у меня было очень потерянное, потому что начальник не стал дальше издеваться.
— Степан, — хлопнул он меня по плечу, — Не бери до головы. Чтобы колдуна за день найти — нужно опыта мешок. А опыта у тебя, извини, конечно… Так что, рой, ищи, набирайся опыта…
Говоря это, Чеглок быстро, острым глазом, просматривал мои записи. Все ж таки смертная кровь — это вам не кокаин, с ее помощью можно таких нехороших дел натворить… Вот только почему тогда начальник это дело самому малоопытному отдал?
В глубине души меня терзала червячком мыслишка, что дело это на самом деле очень простое и Чеглок, возможно, уже точно знает, кто убил цыгана. Просто он хочет натаскать меня, как волк волчонка.
— Так, а это что? — он поднес к глазам мой чертеж с пометками, — Это что за минное поле? Та-ак…
Он требовательно посмотрел на меня. Я замялся. Идея уже начала казаться мне предельно глупой и мальчишеской.
— Это… Происшествия на территории выставки… Я думал… Что они вокруг места колдовства будут… Кругом…
Мои оправдания даже мне самому казались овечьи блеянием, но Чеглок смотрел на меня серьезно и внимательно.
— Правильно думал, — неожиданно сказал он, — Так можно вычислить, где колдовали. Правда, — тут же уронил он меня обратно, — уже давным-давно в каждом колдовском ритуале включаются элементы сокрытия последствий. Так что, вычислить так можно разве что совсем неумелого колдуна…
Неожиданно глаза Чеглока сощурились.
— Как сейчас. Смотри.
Он спрыгнул со стола и прихлопнул мой чертеж к столешнице:
— Видишь? — его палец обвел россыпь моих пометок, — Видишь?
— Вижу.
— Что ты видишь?
— Пометки.
— Что они означают?
— Происшествия какие-нибудь.
— А как отличить обычные происшествия от последствий колдовства?
Я задумался.
— Да никак, — отмахнулся Чеглок, — Как ты поймешь, загнал занозу в палец потому, что колдун рядом или потому, что ты разиня?
— По необычности, — сообразил я.
— Необычных у тебя только три случая. А вот по частоте…
Чеглок достал из кармана тоненький карандаш. Острый грифель нарисовал на моей схеме идеально ровный круг.
— Чтоб мне пусто было! — выругался я.
Нет, ну надо же таким слепым быть. Все утро глядеть на свой же собственный рисунок и ничего не видеть, пока тебя носом не ткнут, как слепого кутенка в сиську.
Точки внутри карандашного круга толпились гуще, чем точки снаружи. Нет, не намного гуще, разница была почти незаметна. Но она была.
Я столько времени смотрел на чертеж и не увидел того самого «ведьмина круга», который искал.
Вот болван!
— Молодец, Степан, — Чеглок хлопнул меня по плечу так, как будто хотел выбить из меня пыль, — Такую работу провернул. Теперь остается только пойти и взять колдунишку. Вот сюда.
Карандаш ткнул в центр круга. Прямо в одну из жирных точек.
Не может быть.
— Ну что, часок свободный у меня есть. Пойдем, Степан, посмотрим на эту свинку.
Огромная черная свинья все так же вяло хрюкала в своей загородке. Чеглок посматривал на нее с нескрываемым любопытством, я же ощущал в глубине души неприятный липкий, смешанный с омерзением, страх.
Мне еще никогда не приходилось видеть свинью-вурдалака.
Чеглок, все с той же довольной улыбкой, наблюдал, чуть прищурясь, за происходящим в павильоне свиноводства.
А здесь кипела работа.
Хлопала, распространяя белый дым, магниевая вспышка фотоаппарата, фиксируя черный колдовской круг, обнаруженный под слоем соломы в свинарнике. Смертная кровь несчастного ветеринара глубоко въелась в желтые струганные доски пола, сжигая их и обугливая.
Цюрупа бормотал молитвы, разбрызгивая освященную воду особой кисточкой. Хорошо, если этим и обойдется и не придется сносить павильон…
Чеглок развернулся на каблуках сапог: мимо нас двое красноармейцев провели профессора Низякина, со скрученными за спиной руками.
— Что же вы, гражданин Низякин, — в голосе начальника уже не чувствовалось ни улыбки ни веселья, — чтобы свинью оживить — человека убили?
Профессор резко вскинул голову и произнес убежденно:
— Я никакого человека не убивал. Я убил цыгана.
От такой убежденности мороз пробирал по коже.
— Товарищ Чеглок, так он что, и вправду Чернякова убил только, чтобы свою свинью оживить?
Начальник поздно вечером вызвал меня к себе в кабинет, чтобы обсудить ход расследования. За кружкой чаю с баранками.
— Да нет, Степан, тут все похуже завязано. Свинья эта — она не из простых свиней. Такую тушу раскормить из обычной свиньи, это, я тебе скажу, проще бегемота завести. Профессор, он давно колдовством баловался, еще с царских времен. Способ гигантских свиней выращивать он тогда же и придумал. Что за способ — он пока не сказал, только чует мое сердце, что без других жертв дело не обошлось. Свинья колдовством прямо пропитана.
— Так что же он, сумасшедший? — я отпил из жестяной кружки и откусил баранку. Вообще-то я любил чай сладкий пить и при этом от кольца колбасы откусывать. Вот только чувствую я, что еще долго мне на колбасу даже смотреть противно будет…
— Сумасшедший. Свихнулся на своих свиньях. Ему даже в голову не приходило, что людей нельзя колдовской свининой кормить. Он вообще, по моему, людей за людей не считал, только о своих свиньях беспокоился. А тут случись оказия…
Чеглок подцепил баранку ногтем большого пальца и щелчком забросил ее в рот.
— Заболела его свинья, — проговорил он, запив баранку чаем, — А все зелья остались под Рязанью. Ну, профессор ничего лучше не придумал, как позвать кого-нибудь из московских ветеринаров, кто жил поблизости от Нескучного. Ему кто-то Якова Чернякова и посоветовал. А цыган наш и вправду животину любил, вот и пошел ночью на больную свинью смотреть. Вот и посмотрел…
Чеглок опять отхлебнул чай. Я покивал головой. Все было понятно.
Обычный человек ничего бы не понял. Вот только цыган обычным не был. Его болезнь — вспомнил я, как она называлась, люцидопия — в конце концов его убила.
Увидев ауру околдованной свиньи — я не знаю, КАК она выглядела и не хочу этого знать, ветеринар как-то отреагировал, может быть, вскрикнул «Боже мой» или просто вздрогнул… Короче говоря, Низякин понял, что его тайна раскрыта. Он скрутил Чернякова — тот ни ростом ни силой не отличался, а все сумасшедшие невероятно сильные — связал и принес его в жертву.
В жертву своей свинье.
По очень простой причине: пока профессор возился с ветеринаром, свинья сдохла. И Низякин не придумал ничего лучшего, как поднять ее труп в виде вурдалака.
— Повезло нам, — побарабанил по столу пальцами Чеглок — очень повезло. Вурдалака, хоть человека, хоть свинью, вареной картошкой и зерном не прокормишь. Не сегодня-завтра она из свинарника бы выбралась и отправилась поискать себе человечинки…
У меня снова поползли по спине мурашки, крупные как моржи и ледяные… как моржи.
— Так что, Кречетов, считай, что если бы не ты — и жертв было бы… Вот капиталисты порадовались бы: в Совдепии хотели похвастаться своими достижениями, да прохлопали вурдалака!
Мурашки на спине начали приплясывать и водить хороводы.
— Да я… — забормотал я. Всегда смущаюсь, когда меня хвалят, краснею, прямо как дурак, — Это вы… И вообще проще можно было…
— Ты на меня свои медали не вешай, — шутливо погрозил пальцем Чеглок, — Проще, сложнее — это ТЫ способ придумал, как место найти, где смертную кровь пролили. Еще бы немного подумал и сам до всего допетрил.
— Да ну. Если бы профессор не забыл следы колдовства замаскировать…
Глаза начальника сощурились в улыбке:
— Так он не забыл. Ритуал проведен четко, как по книге, все маскировочные узлы вычерчены…
Я со стуком захлопнул рот, аж зубы щелкнули.
— Как, не забыл? А как же…
— А просто. Маскировочные узлы работали для ритуала поднятия вурдалака-человека. На вурдалака-свинью они не сработали.
Дело номер 5: Шаболовский упырь
От счастья ль незримого таешь,
Мутит ли бессловесная ложь,
Пока не перестрадаешь,
В любви ничего не поймешь.
Сорвешь ее цветик плакучий…
Бррр. Ну что это за стихи, а⁈ «Цветики-конфетики, любовь-морковь». Тьфу. Аж во рту приторно. Декаденты дореволюционные, засели в редакциях и размазывают свои стишки, как повидло по тарелке. В наше время стих должен не сюсюкать, а греметь! Звать вперед, на строительство нового мира, а не под сень тенистых струй, лежать пузом кверху и ждать, пока для тебя построят пряничный домик.
Не люблю такую поэзию.
То ли дело — Маяковский! Вот уж тот загремит, как загремит! Был я у него на выступлениях — наш человек, огромный, голова бритая, чисто хулиган. Тоже до революции всякими футуризмами баловался, но сейчас — ша! Как там у него, например…