– Почему? – поинтересовался Апухтин.
– Следователи дают указания папе. А я тоже хочу. Он меня совсем не слушается.
Тут уже прыснули все. Придя в себя, Апухтин назидательно произнес:
– Ну, следователи дают указания не для того, чтобы их слушались. А чтобы делать общее дело. А какое у тебя и папы общее дело?
– Не знаю, – задумчиво произнесла Ксюша.
– Наверное, маму радовать.
– Да! – Ксюша прижалась к Инне, рискуя растрепать искусно повязанные банты.
– Ну, до встречи, будущий коллега, – Апухтин протянул руку девочке, и та с самым серьезным видом ее пожала.
– До скорой встречи! – воскликнула она.
Следователь неторопливо двинулся дальше. А Васин все не мог успокоиться, его разбирал смех:
– Следователь, ох, не могу.
Но, как выяснится через много лет, смеялся он зря.
После этой знаменательной встречи Апухтин каждое утро по окончании летучки осведомлялся:
– Как там моя будущая коллега?
– Пока не хватает дисциплинки и выдержанности. Очень беспокойная, – отвечал Васин.
– Ну, дисциплина – это дело наживное. Привет ей передавай.
– Непременно.
Передавал приветы от знакомого следователя Васин честно, а Ксюшка церемонно кивала в ответ и отправляла ответный привет, только никак не могла его пощупать и понять, в чем же он заключается и с чем его едят.
Между тем произошел сдвиг в работе. Из МУРа сообщили, что удалось установить некоего частного стоматолога и протезиста Иосифа Заславского, работающего с золотом и проживающего на Щипке.
По оперативным материалам ранее он не проходил и вообще как-то выпал из поля зрения органов. Но этот недостаток московские коллеги устранили. Нашли и взяли его на карандаш.
– Точно он? – спросил Васин, когда Апухтин на утреннем совещании выдал эту новость.
– Думаешь, на одной улице кто-то еще золотишком промышляет? – усмехнулся следователь.
– Сами сказали – улица длинная, – напомнил Васин.
Но Апухтин шутить по этому поводу не стал, а произнес с некоторой озабоченностью:
– Девяносто девять процентов – он. Но остается один процент на совпадения, которые бывают просто поразительные. Нужным нам человеком может оказаться, например, слесарь-сантехник, формально никогда отношения к золоту не имевший.
– Поэтому ломиться без подготовки к этому Заславскому с постановлением на обыск и протоколом допроса смысла нет, – сказал Ломов. – Обстоятельный подход к нему нужен. С хитрым загибом. Зацепить на крючок, чтоб не спрыгнул.
– Какой такой загиб, шеф? – спросил Васин.
– Очень простой по задумке. И сложный в исполнении, – улыбнулся Ломов. – Ты и займешься… Не бойся, придадим тебе тяжелую артиллерию.
– Что за артиллерия? – Васин уже понял, что ему придется паковать чемодан и ехать почти за шестьсот километров в стольный город Москву.
– Саша Циркач у нас без дела простаивает, – объяснил Ломов. – Так что собирайся, практикант. Ждет тебя Москва…
Глава 18
Стучат колеса на стыках. Тянет тепловоз длинный пассажирский поезд. Покачивается новый, только что с завода, плацкартный вагон. Сознание пассажиров вгоняется в размеренный ритм, когда кажется, что так и будешь до скончания века двигаться вперед по железной дороге. Но отторжения это не вызывает. Потому как тут умиротворение и покой. И эта милая шумная вагонная суета.
– Через пять минут станция Климово! Стоянка три минуты. Приготовиться прибывающим! – слышны голоса проводниц.
В прошлом году в разрезе всеобщей демилитаризации страны с их кителей сняли погоны, и они утеряли часть своего казенного очарования.
Васин любил поезда. Даже такие шумные плацкарты. Любил смотреть в окно, за которым проплывали бесконечные российские просторы. Колхозные поля с тракторами и комбайнами. Машины и крестьянские подводы, застывшие перед шлагбаумами железнодорожных переездов. И бесконечные русские домишки на три окна, покосившиеся крестьянские избы. Россия-матушка во всем своем бескрайнем просторе!
В ритме поезда по всему его существу расползалась непонятная грусть. Всплывали воспоминания. О таких же вот полях и домишках. О том, как голодно и холодно было в войну и как мальчишки и девчонки, еще не окончившие школу, что есть сил пытались заменить на работе ушедших на фронт отцов и братьев. У Васина самого ушли воевать четверо старших братьев – сильных, надежных, правильных русских мужиков. Вернулись только двое. Один сгорел в танке под Москвой. Второй, старшина стрелковой роты, погиб под Берлином. Светлая им память. Нет семьи в России, которой бы не коснулась своим смертоносным жалом эта война.
Вспомнился первый послевоенный год. Совсем плохо было и голодно. Зато у Васина был праздник – вернулся старший брат, демобилизовавшийся по ранению. Он сильно хромал.
А на следующий год, когда уже и техника пошла, и семена, и как-то очень быстро стало все налаживаться на деревне, на семейном совете порешили – отправляться младшему в город, к родне. Там перспектива.
Тогда многих детей из деревни в город посылали. И принимали такую колхозную родню по-разному. Своего однолетку-соседа Васин встретил всего затюканного и злого – городская родня его иначе как нахлебником и приживалой не называла, держали в вечном голоде, корячился он в их артели без сна и отдыха.
У Васина было все с точностью до наоборот. Отцовская сестра тетя Нина и ее муж дядя Сева, сами бездетные, души в младшем племяннике не чаяли и готовы были ему последний кусок отдать. Дядя Сева был такой эталонный, хоть сейчас в патриотический фильм, представитель рабочего класса – трудолюбивый, требовательный, справедливый, готовый одолеть любое дело и очень добрый. Он говорил:
– Правильно ты, Порфирий, рабочую стезю избрал. Будущее – за большими машинами!
Васин полностью это мнение разделял. Любил свое ремесло токарное. Любил завод. Любил механику. И, как все его сверстники, душой был устремлен в будущее, где коммунизм, справедливость и эти самые совершенные большие машины. И журнал «Техника-молодежи» в рабочей библиотеке зачитывал до дыр, и фантастику про открытия и изобретения любил. Радовался наступающему светлому будущему, которое он непременно увидит и для которого будет работать. Но вышло так, что теперь он вынужден давить тех, кто мешает этому будущему.
Страна кипела и строилась. Вон, только в этом году СССР открыл новую исследовательскую станцию «Мирный» в Антарктиде, приступает к освоению целинных земель, выпустил на линии первый реактивный пассажирский самолет «Ту-104». А Васин собирает мусор, когда все шагают по чистому паркету в верном направлении. Но и без этого никуда. Человеческую грязь кто-то должен убирать…
К полудню пассажирский поезд, плавно замедляя движение, подошел к платформе Казанского вокзала. И время, затормозившееся перестуком колес и мельканием русских пейзажей, снова вернулось в свой ход и затикало, как часовая бомба, начиненная заботами. Васин собрался, прокручивая в голове, что ему предстоит сделать.
Помахивая фибровым чемоданом, он вышел на Комсомольскую площадь с лубочными сказочными зданиями трех вокзалов и небоскребом гостиницы «Ленинградская». Вокруг бурлил народ. Сновали носильщики. Останавливались и отчаливали такси. Пыхтели автобусы и шуршали пневмодверьми троллейбусы. Москва мгновенно стискивала приезжающих суетой, многолюдьем, циклопическими зданиями и железным потоком дорожного движения.
Свой маршрут Васин представлял прекрасно. Двумя автобусами – и он на месте.
Москву он знал неплохо. Довелось в 1953-м, во время знаменитой бериевской амнистии, больше месяца проторчать тут в командировке для помощи местной милиции, которая просто захлебывалась.
Тогда было впечатление, что весь миллион амнистированных двинул в столицу. Преступность скакнула до небесных высот. Толпы людей уголовной наружности оккупировали берега Москвы-реки и варили там себе пищу на кострах. Вокруг крутилась местная босота и отбирала у проходящих пацанов карманные деньги. Появились банды. Квартирные налеты пошли, чего давным-давно не бывало.
Да, это была работенка. Не зная сна и отдыха, сотрудники вычищали блатхаты, катраны. Васина определили в группу, занимавшуюся личным сыском, то есть когда опера в гражданской одежде снуют в криминогенных местах, острым глазом выискивая ворье. От тех делишек остался у него на животе длинный шрам. Получил он его здесь, рядом с Казанским вокзалом, в переулке, когда задерживал «майданщиков» – поездных воров, тащивших с вокзала добычу.
Но ничего, справились. Упрятали значительную часть «вольноотпущенников» обратно за колючку. Как в песне поется: «Недолго музыка свободы играла, недолго фраер танцевал»…
Добрался Васин до хорошо знакомого здания на Петровке, 38, где располагалось ГУВД Москвы. У входа его встретил Гоша Панарин – тот самый муровец, который входил в состав следственно-оперативной группы и с самого начала раздражал своим нахальством.
На деле парнем он оказался своим в доску, надежным, неплохо знающим криминальный мир. У него были два внедрения в воровскую среду, после чего к нему намертво прилипла залихватская маска этакого приблатненного парня. Он обладал неистощимым оптимизмом, которым заражал всех вокруг. И славился присказками вроде «все будут схвачены и расхреначены», «нет здоровых и невиновных, есть недообследованные и недопроверенные».
– Какие люди! – Он похлопал Васина по плечам.
– Здоров, Гоша, – ответил тот.
– Пошли к начальству. Они ждут-с с нетерпением героя-пограничника.
– Ты и это растрепал?
– А как же! Мой командир сам из погранцов. У него фуражка зеленая на видном месте в кабинете лежит.
Так и оказалось. Начальник разбойного отделения – сухощавый майор, уже в возрасте, действительно сразу же задал вопрос про погранцов и удовлетворенно крякнул, узнав, что у Васина медаль «За отличие в охране государственной границы».
– Нарушителя взял? – спросил майор.
– Было дело, – подтвердил Васин.
– А я своих нарушителей в июне 1941-го на границе встретил. Из моей заставы только два человека выжили, – нахмурился начальник отделения, но тут же переключился на деловой тон: – Ну что, погранец, как дела делать будем?