Матвей Иванович долго чертил на песке какие-то линии, потом, вставая, закончил:
— В прошлом году над речкой еще стоял шалаш, в котором я жил. Теперь сломали… А как все изменилось!.. Кажется, недавно было, а местность не узнать!
И он с улыбкой снова посмотрел на копры шахт, на белые домики поселка, на грохочущую в речном заливе драгу.
У ручья
В поисках рыбного места я долго бродил по извилистым берегам лесного озера. Но мне не везло: попадались только мелкие караси.
Наконец я остановился близ устья маленького ручейка. Здесь высокий лес, склонясь над водой, закрывал небо, и у берега стояли полумрак и прохлада. Журчал ручей, звенели комары.
Я осмотрелся вокруг и тут заметил на берегу ручья, у толстого пня, рябчика. Он сидел неподвижно возле самой воды и, казалось, дремал.
В это время поплавок моей удочки нырнул, и я выбросил на песок большого окуня. И не успел еще снять его с крючка, как начала стремительно разматываться жерлица.
Клев был на редкость хороший, и я, войдя в азарт, забыл обо всем на свете…
Закончив ловлю, я вспомнил о рябчике и посмотрел на берег ручья. Теперь там были две птицы. Обе они казались спящими.
Я не стал их пугать и ушел домой.
На другой день пришлось мне быть на этом месте с Максимычем. И как я удивился, когда опять увидел у ручья, возле того же пня, рябчиков!
— Почему они прилетают на одно и то же место? — обратился я к старому охотнику.
— А где бы ты хотел видеть их завтра? — вместо ответа спросил Максимыч.
Я решил, что он хочет отделаться шуткой, и, тоже шутя, указал пальцем:
— Вон у той кривой елки. — Затем, усмехаясь, добавил: — Видно, и тебе, Максимыч, не все лесные тайны известны!
Охотник улыбнулся и молча пошел дальше.
На другой день он спросил меня:
— Не был у ручья?
— Нет.
— Сходи…
Я отправился. Тихо прошел по берегу озера, выглянул из-за кустов… Рябчики сидели у кривой елки!
— Ну как? — встретил меня дома Максимыч, отрываясь от чистки ружья.
— У елки… — ответил я смущенно.
Охотник кивнул головой и снова взялся за ружье.
Мне хорошо была известна манера Максимыча: выкладывать свои «секреты» только после того, как неопытный охотник вдоволь поломает над ними голову. И я не стал приставать к нему с расспросами.
Но он, видимо, заметил на моем лице такое недоумение, что на этот раз изменил своему правилу. Протирая тряпочкой стволы, охотник заговорил:
— Любят рябчики слушать, как журчит вода. Иной полдня просидит у ручья. А тот ручеек, что у озера, — тихий, еле течет. Он и не журчал бы, если б его не запрудило валежником.
— Правильно! — вспомнил я. — Вчера валежник в ручье был как раз против толстого пня.
— А сегодня?
— Сегодня… возле елки. Как он туда попал?
— Над этим уж я потрудился, — ответил Максимыч. — Вчера вечерком перетащил. А вслед за плотиной перекочевали и рябчики.
«Бронированные» птицы
Было морозное утро. Звонко скрипел под лыжами снег, с треском ломались сучья кустарника. То и дело приходилось растирать рукавицей щеки.
Продрогший возвращался я с охоты, торопясь в теплую избу, к кипящему самовару.
Вдруг над лесом пронесся тетерев, круто свернул на опушке и сел на вершину березы, совсем близко от меня.
Я просунул ружье сквозь куст, за которым стоял, и выстрелил. Тетерев удивленно вытянул шею и остался на месте. Я взвел другой курок, тщательно прицелился и снова выстрелил. Косач только беспокойно пошевелился.
«Что это значит?..» — изумился я и выстрелил в третий раз. Тетерев поднялся и как ни в чем не бывало улетел.
Я вышел из-за куста, измерил расстояние: до березы было только сорок шагов…
Дома я рассказал про этот случай Максимычу.
— В грудь стрелял? — спросил он.
— В грудь.
— Так… Мог бы еще раз пять бухнуть!
— Как — раз пять?..
— Обыкновенно.
Охотник помолчал, пряча в бороде улыбку; затем, видимо вдоволь натешась моим неведением в таком понятном для него деле, начал:
— Как-то приходит ко мне один парень и говорит: «Помоги моему горю: ружье живит. Стрелял, стрелял по косачам, ни одного не убил. Что случилось — понять не могу…»
— В чем же было дело?
— Косачи зимой бронированные! — рассмеялся Максимыч. — У тетерева-глухаря перья в мороз крепкие, ровно стальные. Сбоку стрелять надо, сзади. А в грудь — дробь рикошетит. Пустая трата зарядов.
Загадочный зверь
Поздней осенью, когда на озере появились забереги и в воздухе завихрилась снежная крупа, колхозные рыбаки закончили свою работу. Засолили последний улов, бочки вкатили в сарай, на дверь повесили замок и ключ отдали сторожу Макару.
— Карауль! — сказал бригадир. — До первопутка. Вывалит снег — приедем.
Оставили деду старое шомпольное ружье и ушли в деревню.
Тихо стало на берегу. Даже звери и птицы и те, казалось, попрятались от наступающей стужи. Только изредка трещали от волн забереги да глухо шумел лес.
Заскучал Макар: заняться нечем, словом перемолвиться не с кем. На много-много километров кругом — ни души. Даже собака сорвалась с привязи и убежала за рыбаками.
Пробовал дед заняться охотой, да ничего не получилось. Далеко отойти от склада нельзя, охранять надо — неровен час, забредет какой-нибудь медведь-шатун, да и начнет разбивать бочки… А у самой избушки — какая уж там охота!..
Но один раз повезло старику. Выглянул он в окно, а возле сарая зайчишка прыгает. Приоткрыл дед раму, просунул в щель ствол да как трахнет! Наповал уложил.
Обрадовался Макар добыче. Ведь, как-никак, мясо! Очень уж надоела одна рыба.
Нажарил дед зайчатины, поужинал, а остатки поставил на подоконник. «Пусть застынет, — решил он. — Утром подогрею и позавтракаю». Обошел склад, покурил и лег спать.
Среди ночи в окне вдруг зазвенело стекло. Макар вскочил и, ничего не соображая, долго не мог нашарить в темноте ружье. А когда наконец нашел, вокруг уже было тихо. Только ветер с легким шорохом перекатывал через крышу сухой снег.
На полу, меж осколков стекла валялась миска. Жареная зайчатина исчезла.
«Не иначе — медведь!» — решил Макар и, кое-как починив окно, до утра не спал. Сидел с ружьем и ждал, что зверь вот-вот вернется. Но он не пришел.
Когда рассвело, стал дед искать следы зверя, но за ночь их засыпало снегом.
Следующей ночью Макар часто просыпался, прислушивался. Несколько раз выходил к складу. Все было спокойно. И только когда дед стал готовить завтрак, то обнаружил, что из сеней исчезло сало. Значит, опять зверь! Но как он туда пробрался?.. Долго думал Макар и наконец догадался. Ночью, когда он обходил вокруг склада, дверь сеней оставалась открытой. Этим моментом и воспользовался зверь.
Искал, искал дед след, да так и не нашел: опять замело. И, уже возвращаясь назад, в мелком ельнике случайно наткнулся на сало. Мерзлые куски его валялись на снегу грязные, обмусоленные.
«Чудно! — покачал головой старик. — Что это за зверь, коли мерзлого, сала не мог разгрызть?..»
Дня два после этого прошли спокойно. По ночам никто не появлялся.
«Знать, ушел», — думал Макар.
Как-то поздно вечером дед вдруг услышал: кто-то царапает когтями крышу.
«Зверь!» — догадался старик.
Взял ружье, тихо вышел из избы. Осторожно высунулся из-за угла, поднял вверх голову. Зверь беспокойно метался по крыше, стараясь попасть на чердак, где висела копченая рыба.
Макар вскинул ружье и выстрелил. Зверь упал с крыши на снег. Это была лиса.
«Вот те раз! — удивился старик. — Говорят, что нет зверя осторожней лисы. А эта сама на рожон лезла!»
Макар затащил добычу в избушку и начал снимать шкуру. И только тогда понял, почему лиса вела себя так необычно: у старой не оказалось ни одного зуба.
Сигнал
Наша экспедиция забралась в непроходимую глушь. На сотни километров вокруг раскинулась безлюдная тайга, изредка прорезаемая извилистыми речками или цепью заболоченных озер. На каждом шагу встречались непуганые звери и птицы: они неторопливо сторонились с дороги, долго удивленно смотрели нам вслед. Над громадным краем стояла первобытная, никем не нарушаемая тишь.
Отряд, в котором я состоял, занимался добычей пернатых хищников для научных исследований. С утра разбредались мы поодиночке, собираясь лишь на обед и ночевку к палатке, раскинутой на берегу тихой речки.
Мы никак не могли сойтись на обед к условленному часу: не у всех были часы, и, кроме того, мы часто путались и блуждали в незнакомой местности. Обед переваривался, выкипал, остывал.
Сергей Иванович, наш повар, однажды объявил:
— На обед буду давать сигнал. Прошу прислушиваться.
— Какой же будет сигнал? — спросили мы.
Сергей Иванович ударил несколько раз обухом по высокой сухой ели, стоявшей рядом с палаткой. Высокие звенящие звуки всколыхнули сонную тишь.
— Хорошо придумано! — одобрили все.
С утра я бродил по гарям. Здесь несколько лет назад был пожар. Теперь обгорелые стволы лиственниц обрастали мохом, вверх буйно лезла высокая трава. Кое-где торчали сухие деревья, на них неподвижно сидели коршуны. Обширная площадь напоминала глухое, заброшенное кладбище.
Я далеко ушел от палатки и по берегу речки стал возвращаться обратно. В одном месте, соблазненный густой тенью берез, присел на траву.
Внезапно невдалеке раздались дребезжащие звуки. Посмотрев на часы, я решил, что это Сергей Иванович дает сигнал на обед. В то же время я удивился, что палатка оказалась так близко. А звуки, прерываемые равномерными паузами, по-прежнему неслись над тайгой.
Забросив за плечо ружье, я тихо пошел на сигнал. За густой порослью мелколесья открылась полянка. Здесь, мне казалось, должна была находиться наша палатка. Но… полянка была пуста.
— Сергей Иванович! — хотел крикнуть я и… замер с открытым ртом.
В двух — трех десятках шагов от меня стоял пень с высоким отщепом. У пня сидел медведь. Он лапой тянул к себе отщеп, затем выпускал.