Все кончено, я поняла это ровно в ту секунду, когда прекратился наш тактильный контакт.
Я поняла это еще раз, когда подняла голову и пронаблюдала за удалявшимся силуэтом человека, в которого неосознанно, неожиданно и случайно успела влюбиться.
– Нет… – прошептала я, опуская голову, сжимаясь среди осколков некогда окна, не желая смиряться с тем, что все уже закончилось. Раз и навсегда.
Бесповоротно.
Глава 11
Так больно мне не было еще никогда.
Я была убеждена, что Закиров причинил мне уйму боли, когда выкрал с собственной свадьбы и насильно привез на ту, что запланировал сам. Я думала, что мне было больно, когда старший брат впервые признался мне в том, что знал о планах врага и с удовольствием продал родную кровь за деньги. Я думала, мне было больно, когда я в порыве злости совершила недопустимую, непростительную ошибку. Но все это оказалось ерундой в сравнении с той болью, что я испытывала сейчас, сидя под проливным дождем в соседнем доме, глотая слезы отчаяния и пытаясь сдержать паническую атаку, что рвалась наружу.
Я не знаю, сколько времени так просидела, не знаю, сколько часов прошло в жуткой агонии, когда мне казалось, что внутри все выжигают раскаленным прутом, когда волнами затапливает отчаяние, когда страх сковывает в прямом смысле, и ты не можешь пошевелить и пальцем.
Я очнулась, когда на небе засверкали первые звезды. Я поняла, что наступила ночь и только после сообразила, что вообще-то мне еще и очень холодно.
Что было делать? Пойти обратно к Расулу, попроситься назад, снова попросить прощения? Но еще несколько часов тому назад он не хотел меня слушать, бесцеремонно выталкивая за дверь. Вряд ли за столь короткий период что-то могло измениться. Да и искушать судьбу не хотелось. Я видела, каким диким пламенем горели глаза супруга, когда он стоял с мечом, возведенным над моей головой.
Конечно, можно было плюнуть на свою жизнь, рискнуть, но жизнь, что зарождалась внутри меня… имела ли я право рисковать еще и ею?
– Боже… – я снова зашлась плачем, когда мысли коснулись ребенка. Я знала, какового это – жить без родителей, жить с ожиданием, что когда-нибудь, может быть, они все-таки вернутся за тобой, объяснят свои поступки, скажут, как сильно тебя любят и что ты ни в чем не виноват.
Я знала, как ужасно это было и обрекла своего еще не рожденного ребенка на такую же участь. Гадать, а почему? Чем я так плох, что отца нет рядом? Что я сделал не так?
Я провела всю жизнь завидуя одноклассникам и одногруппникам, у которых были оба любящих родителя, а теперь… мой сын или моя дочь вынуждены были повторить этот же путь.
Я бы продолжила биться в истерике и дальше, не обращая никакого внимания на проходивших мимо людей, на проплывавшие мимо автомобили, но на улице действительно настала ночь, а мне было холодно и страшно. Мне не оставалось ничего, кроме как собрать вещи, все еще рассыпанные по земле, благо, район был благополучным и жили здесь исключительно зажиточные люди, освобождая их от осколков. Пришлось встретиться с парой недоверчивых взглядов соседей, которые, по всей видимости, если мне не изменяла память, жили этажом ниже и явно слышали или даже видели сыпавшиеся вещи и слышали звук битого стекла этажом выше.
Под осуждающие и неприязненные взгляды, я собрала «остатки роскоши» и принялась думать, что делать дальше. В кармане лежал телефон, но на этом все. Бумажник с картой остался наверху, а возвращаться назад было нельзя. Меня ждал там адский огонь в некогда любящих глазах. Я не хотела дотронуться до него и обгореть целиком. Просто не могла себе этого позволить.
Что ж. В сумках была не только одежда. Украшения, подаренные супругом, запакованные в красивые бархатные коробы, тоже покоились там же. И части из них суждено было уже сегодня ночью отправиться в ближайший ломбард.
Иного выхода я не нашла. Как бы ужасно это не выглядело со стороны, а деваться мне было некуда. В Москве я никого не знала, Полина и Саша не в счет, это были просто… знакомые, подругами я назвать их не могла, и разбалтывать все то, что произошло сегодня не стала бы ни за какие деньги. А ночевать где-то было нужно…
Как только я получила внушительную сумму в ломбарде и покинула его под недоверчивый взгляд сотрудника, я вбила в поисковик ближайший отель. Что угодно. Лишь бы кто-то дал мне сегодня возможность упасть на кровать и рыдать на ней до самого рассвета. Больше я ничего не желала. На большее уже не была способна.
Завтра я должна буду стать сильной и думать о том, что делать дальше, как быть. Завтра я обязательно заставлю себя придумать хоть какой-то план, но сегодня, сейчас… сил уже ни на что не осталось.
Я очень сильно заблуждалась. Заблуждалась в том, что на следующее утро что-то придумаю, что в голове тут же родится какой-то стоящий план, что все решится, обязательно решится само собой.
На деле этого, разумеется, не произошло. Я проснулась одна, в пустом, безжизненном номере, куда приехала вчера за полночь, вся в слезах, тем самым, напугав администраторов и доставив им хлопот. Ничего не изменилось со вчерашнего дня ни к худшему, ни к лучшему. Сердце по-прежнему ныло, голова гудела, руки тряслись.
Все, что пришло в голову – это написать ему. Написать своему мужу, снова попросить у него прощения, попросить дать возможность объясниться, поговорить.
Я так и сделала после того, как заставила себя принять душ и переодеться со вчерашнего дня. Однако мое сообщение осталось непрочитанным. Как и последующие пара дюжин. Обычно Тагир сразу реагировал на мои смс ему и так желанная сейчас двойная синяя галочка почти сразу украшала экран телефона, но не сейчас.
Сейчас все было иначе. Я больше не была той любимой Аврелией, которую он готов был защищать, оберегать, любить, носить на руках. Та Аврелия оказалась наваждением, призрачным силуэтом в густом тумане, чем-то ненастоящим, и теперь Тагиру в одиночку нужно было ломать себя, руша этот образ в голове.
Боже, как мне было жаль, если бы он только мог понять, если бы только на мгновенье, на секундочку мог почувствовать все то, что чувствовала я… но это было невозможно. Как и вернуть наши отношения. Я понимала, что этому не бывать, понимала это головой, чувствовала сердцем, но душа, моя израненная душа все равно тянулась к тому, кого признало своей половинкой. Жаль только, что так поздно.
Я потратила три дня на пустые попытки дозвониться, дописаться, достучаться. И поняла окончательно, что этого не случится, когда меня, наконец, занесли в черный список. Наверное, Тагиру просто надоел не затыкающийся телефон.
И все же я надеялась. Не знаю, как, не знаю, почему, не знаю, каким образом, но каждый раз ложась спать в полночь в полном одиночестве, в холодной и пустой кровати, я крепко зажмуривалась и представляла себе, что уже совсем скоро снова окажусь в нашей с Тагиром постели, что он будет обнимать меня, как прежде, будет шептать ласковые глупости на ухо, соблазнять и вовлекать в разные эксперименты. Я надеялась, что все так или иначе образуется. Все должно было, просто обязано было наладиться.
Но ничего не наладилось. Ни спустя три долгих одиноких дня, проведенных в попытках связаться с мужем по телефону. Ни в последующую неделю, которую я провела, в основном, в обнимку с белым другом, потому что, кажется, у меня начался токсикоз.
Несколько раз мне почти удавалось заставить себя выйти, купить новую симкарту, все-таки дозвониться до мужа и сообщить ему о беременности, но в каждый такой раз я себя останавливала. Отдергивала, мысленно давала пощечину и качала головой.
Нет. Это не выход. Так нельзя.
Нет, потому что, я не думаю, что Тагир поверил бы мне, что ребенок от него, а новая порция оскорблений из его уст, уст, которые прежде обливали меня медом, слышать это было невыносимо.
Нет, потому что, это было неправильно – возвращать себе человека только посредством ребенка. Неправильно по отношению к этому человеку, неправильно по отношению к ребенку, который не был разменной монетой.
Нет, потому что, если все-таки в какой-то момент Тагир поверил бы или проверил, чей это ребенок, то я, вполне возможно, могла бы остаться без него.
Нет, потому что, и это было бы самым ужасным, он мог отвернуть нашего ребенка, даже зная, что он от него. Просто потому, что носила его в себе я. другими словами, скажи он мне, что не желает ребенка от такой дряни и шлюхи, как я, и я бы точно не выдержала. Это убило бы меня…
Спустя почти две недели проживания в отеле, я поняла, что это слишком дорого. Как бы больно и тяжело мне не было, как бы сильно я не хотела думать только о Тагире и несправедливости судьбы, нужно было как-то жить дальше, что-то делать, двигаться вперед.
Я ненавидела себя, когда отдавала практически все, что купил мне супруг в руки девушки из параллельной группы. Она училась в одном потоке со мной, но в другой группе, и по рассказам Полины, была не из самой богатой семьи, но отчаянно пыталась дотянуться до золотой молодежи. Она согласилась купить все разом, ровно за полцены каждую из вещей.
Было больно, непросто, я испытывала к себе одновременно и жалость, и отвращение, но другого способа выжить просто не видела. Помощи ждать было неоткуда, а уезжать обратно… ну уж нет. Не к кому было уезжать, разве что только к бабуле, но последнее означало открыть ей глаза на то, что брак мой не по любви, а разрушился благодаря тому, что я не могу не пить и не раздвигать ноги перед первыми встречными мужиками. Бабуля только-только начала нормально жить, и я совершенно не хотела рушить ее иллюзий о том, что единственная внучка счастливо живет со своим избранником в столице.
Один раз я созвонилась со старшим братом, скорее для того, чтобы узнать, как поступил Тагир после того, как мы расстались, но так и не услышала от родственника ничего предосудительного. Видимо, Закиров решил махнуть на них рукой, или ему было не до того, или, он посчитал, что они не должны нести ответственности за мой поступок. Не знаю. Я могла только гадать.