На счастье пишущих южан, жители южных штатов всё более активно реагируют на южную прозу. В девятнадцатом веке южные авторы горько сетовали на дефицит интереса к их творчеству у себя дома, а добрую половину века нынешнего они с той же горечью жаловались на качество этого интереса, мол, рядовой южанин даже не знает, как зовут лучших из них. Двадцать лет назад, в период моего студенчества, последним южанином, кого упоминали при мне, был Джоэл Чандлер Харрис [37], а его предшественники, кроме Эдгара По, пользовались широкой известностью лишь в родных краях. Насколько мне было известно, героям Готорна, Мелвилла, Джеймса, Крэйна [38] и Хемингуэя на Юге равным соперником был разве что Братец Кролик. Нигде не пропадёт, но многовато надежд на него возложено.
Сегодня каждый уважающий себя колледж на юге страны проводит фестиваль искусств. Тут можно послушать южных писателей, их действительно читают и обсуждают, и люди могут воочию удостовериться, что писатель‐южанин – не тот, кто или покидает малую родину или мается от недостатка славы там, а плоть от плоти того, о чём он пишет, и за это его и уважают.
Очень мило, что так было и есть, но зато в чём‐то другом почва уходит у нас из‐под ног. Недавно в одном из колледжей я прочитала несколько рассказов (исключительно писателей с Юга США), но все, кроме одного, могли появиться в декорациях, сооружённых где угодно или нигде. Источником этих историй послужил не внешний мир, а экран телевизора. Их объединяет мрачный взгляд в будущее. Но и один рассказ, выбивавшийся из этого ряда, был в той же «псевдо‐южной» манере. Такой же скверный, если не хуже – значит, проблема фундаментальная.
Одна моя подруга переехала из Висконсина в Атланту, где ей недавно продали жилье в предместье. Риэлтор, будучи сам из Массачусетса, рекомендовал недвижимость так: «Вам понравится этот район, ни одного южанина в радиусе двух миль». Что ж, как видите, нас ещё можно опознать при нашем появлении.
Нынешний Юг в таком состоянии, где ничего нельзя гарантировать, сама наша идентичность размыта и сомнительна. В былые времена те признаки, по которым мы узнавали самих себя, были очевидны, но теперь никакой ностальгии не хватит, чтобы заставить нас верить в их убедительность и дальше. Уже раздавались пророчества, будто южной литературе осталось от силы ещё лет двадцать. Южный писатель узнал, что он может жить на Юге, а его аудитория открыла свою литературу как раз тогда, когда само понятие «южанин» стало не так уж и осмысленно, и скоро лишь по драгоценным крупицам можно будет установить, где написана вещь – в Джорджии, или в Голливуде, штат Калифорния.
В такой ситуации органическая связь писателя из Джорджии с родным краем играет положительную роль.
И дело тут не в так называемом местном колорите, или в утрате некой чудаковатости, присущей только нам. Южная идентичность это не только дроздыпересмешники, бисквитное печенье и белые колонны, это ещё и глисты, босые ноги, грязь грунтовых дорог.
Шутовство наших политиканов выпячивать так же не обязательно, ибо у власти свои странные законы развития. Идентичность отнюдь не то, что на поверхности, её не установить путём опросов, она не может превратиться в стереотип. Её создаёт не то, что лежит на виду всегда и везде, а тщательно скрываемые крайности. Её питает не преходящее, а качества, прошедшие испытание временем, потому что они связаны с чем‐то неподдельным. Она лежит очень глубоко. Во всей полноте она ведома одному Богу, но среди тех, кто взыскует её, ближе всех к ней приближается художник.
Лучшая американская проза всегда была региональной. Условно, её подъем происходил от Новой Англии через Средний Запад к Югу. Она проникает туда и приживается дольше всего там, где есть общее прошлое, чувство родства и возможность читать сказку при свете Вселенной. Юг по всем этим показателям ещё имеет фору. Правда, она, будучи не велика изначально, тоже стремительно сокращается. Но в ней хватит энергии питать великую литературу, если нашим, коренным и недавним, жителям хватит ума пестовать её в себе.
Каждый серьёзный автор укажет на неё пальцем, правда, ощущая её в не одних и тех же точках. Когда Национальная книжная премия досталась Уокеру Перси [39], журналисты спросили его, почему на Юге так много хороших писателей?
– Потому что мы проиграли войну, – ответил лауреат, имея в виду не просто то, что поражение в войне – благая тема для литературы. Говорил он о том, что мы прошли через Грехопадение. Мы пришли в современный мир с выжженным на себе клеймом – познав, что ограничены силы людские – и с тем ощущением таинства, которое не могло бы развиться в первоначальном [райском] состоянии неведения. Так оно и осталось недоразвитым у остальной части нашей родины.
Не каждая проигранная война так воздействует на всякое общество, но мы были облагодетельствованы дважды – не только нашим Грехопадением, но и тем, что смогли переиначить его в слове. За нашей историей находилась ещё одна, углубляющая её на каждом шагу. Менкен называл Юг «Библейским Поясом» из презрения [40], то есть в силу своего вопиющего неведения. Юг представляется нам в облике дряхлеющего Моисея, громящего вдребезги наших идолов [41]. Это и есть та мудрость, которой писатель из Джорджии отличается от своих голливудских и нью‐йоркских коллег. И этой мудрости романист причащается в своей общине. Переставая находить её там, он перестаёт писать – по крайней мере, то, что пройдёт испытание временем.
Писатель творит на причудливом перепутье времени, пространства и вечности. Ему надо только узнать, где это перепутье.
Природа и цель беллетристики
Судя по названию курса «Как пишет писатель», сюда еженедельно приводят какого‐то писателя порассуждать на сей счёт. Единственное, что напоминает мне такая система, это личные беседы с разными обитателями зоопарка. Только я не думаю, что следующий гость – бабуин будет солидарен со своим предшественником – жирафом.
Сегодня вечером мне и самой непросто найти слова для раскрытия темы, заявленной в названии: «Как пишет писатель». Начнём с того, что никакого «вообще» писателя не существует. Если это пока вам не известно, то станет вполне ясно к финалу лекции. Предвижу даже, это и есть то единственное, что станет вам предельно ясно.
Проявление любопытства к писателям и тому, как они творят, нередко имеет место, но прежде чем рассказывать о себе, писателю следует очистить сюжет от кривотолков и глупостей, перед тем, как просто подступиться к этой теме, уяснив для себя, о чём он хочет говорить. Само собой, я не так наивна, какой кажусь.
Мне доподлинно известно, что среди уймы (предполагаю) тех, кому интересно писать прозу, качеством своего продукта озабочены как раз весьма немногие. Большинство мечтает опубликоваться и, если получится, сорвать куш. Их заботит статус писателя, но не процесс сочинения. Им интересно видеть свои имена в заголовке какого‐то печатного текста, не важно, о чём он будет. Им, видимо, кажется, что успеха можно добиться, изучая некоторые приёмы, рынок литературного сбыта и тематику, пользующуюся спросом на данный момент.
Если вас тоже интересуют только такие вещи, толку от встречи со мной будет мало. На мой взгляд, внешнюю манеру писателю должны диктовать здравый смысл (или его отсутствие), а также личные обстоятельства, как и тот факт, что одно с другим совпадает не так часто. Тому, кто пишет вдумчиво, важна не внешняя манера, а то, что Жак Маритен именует «габитусом искусства», поясняя, что под «габитусом» он подразумевает некое качество разума или разумную добродетель [42]. Учёный обладает «габитусом науки», художник – «габитусом искусства».
Здесь мне лучше остановиться и пояснить, что я считаю «изобразительным мастерством». Само слово – «мастерство» – отпугивает людей претенциозным звучанием. Но для меня такая «искусность» – всего лишь умение написать что‐нибудь самоценное и самодостаточное. Фундаментом мастерства, и по сути, и по образу, служит правда. Тот, кто стремится к мастерству в своём творчестве, стремится к правде, добываемой силой воображения, не больше и не меньше. Фома Аквинский полагал прекрасное разновидностью добра [43]. Вот главное, о чём я в паре слов выскажусь на тему беллетристики.
Скоро вы увидите, что при таком подходе отпадают многие спорные темы. В том числе и вопрос о мотивах автора, кроме тех, которым нашлось место в его книге. Проблема читателя как рыночного субъекта снимается так же. А вместе с нею и досадный спор, разгорающийся между теми, кто пишет ради самовыражения, и теми, для кого это способ в меру сил пополнить свои сбережения.
В этой связи всегда вспоминаю Генри Джеймса. Никто из писателей не был столь сребролюбив, оставаясь при этом в высшей степени добросовестным художником. Наверное, бывают такие времена, как наше, когда писать посредственно гораздо выгодней, чем писать как следует. Бывают случаи, когда ты можешь прилично зарабатывать, если просто освоишь искусство халтурить. Да, это так. Но неправда, что, если ты пишешь как следует, тебя не будут печатать совсем. Хотя верно и то, что если хочешь и писать шикарно и по жизни шиковать, лучше дождаться наследства, выйти замуж за биржевика, либо взять в жены богатую машинистку. В любом случае, пишешь ли ты ради денег, или просто, чтобы душу излить, потому что «право имеешь», или чтобы «позлить свою бабушку» (это пускай выясняет психиатр), но отправной точкой вашей дискуссии всё равно станет то благое, что есть в твоём произведении.
Темой моего выступления будет рассказ, потому что это единственная форма, в которой я что‐нибудь понимаю. А рассказом или историей я считаю любую прозу, независимо от её объёма, будь это целый роман или вещь покороче, в любом случае, это история взаимного влияния специфических событий и персонажей, образующих осмысленное повествование. Как мне кажется, большинство