– Нет, – ответила Мэри.
– Никогда не слышала, чтобы твои папа и мама о нем говорили?
– Нет. – Мэри нахмурилась. Нахмурилась, так как вспомнила, что ее папа и мама вообще почти ни о чем с ней не разговаривали. И, разумеется, ни о чем не рассказывали.
– Гм, – пробормотала миссис Медлок, глядя на странно-непроницаемое маленькое лицо. Помолчав несколько минут, она продолжила: – Думаю, кое-что нужно тебе рассказать, чтобы подготовить. Ты едешь в странное место.
Мэри ничего не ответила, и миссис Медлок весьма расстроило ее явное безразличие, но, сделав глубокий вдох, она заговорила снова:
– Хотя на свой лад это шикарное место, и мистер Крейвен даже по-своему гордится его мрачностью – оно и впрямь такое. Дому шестьсот лет, он стоит на краю вересковой пустоши, в нем около ста комнат, хотя большинство из них заперты на замок. В доме много картин, прекрасной старой мебели и разных вещей, которые хранятся там веками, а вокруг – большой парк, сады, огороды и деревья, у которых ветви свисают до земли – ну, у некоторых. – Она помолчала и снова набрала воздуха в легкие. – Но больше там ничего нет, – неожиданно закончила она.
Мэри невольно начала прислушиваться. Это было так непохоже на Индию, а все новое ее весьма привлекало. Но она не собиралась выдавать своего интереса. Такова была одна из неприятных особенностей ее поведения. Она продолжала сидеть неподвижно.
– Ну, – сказала миссис Медлок, – что ты об этом думаешь?
– Ничего, – ответила Мэри. – Я про такие места ничего не знаю.
Миссис Медлок издала что-то вроде короткого смешка.
– Эй, да ты прямо как старушка, – сказала она. – Неужели тебе все равно?
– Это неважно, – ответила Мэри, – все равно мне или нет.
– Тут ты в общем права, – согласилась миссис Медлок. – Это неважно. Зачем тебя селят в Мисслтуэйт-Мэноре, я не знаю, разве что так проще всего. Дядя заботиться о тебе не собирается, это уж будь уверена. Он никогда ни о ком не заботится.
Она запнулась, словно вдруг что-то вовремя вспомнила.
– У него спина горбатая, – сказала она. – Оттого он с рождения какой-то несуразный. В молодости был угрюмым и не получал никакой радости ни от своих денег, ни от большого поместья, пока не женился.
Несмотря на свое решение оставаться безучастной, Мэри невольно перевела взгляд на экономку. Она никогда не думала, что горбун может жениться, и чуточку удивилась. Миссис Медлок заметила это и, поскольку была женщиной разговорчивой, продолжила с бóльшим воодушевлением. Во всяком случае, беседа позволяла скоротать время.
– Его невеста была милой и очень хорошенькой, и он готов был, пожелай она, луну для нее с неба достать. Никто не думал, что она за него выйдет, а она вышла, и люди стали говорить, что она сделала это из-за денег. Но это не так… определенно не так, – уверенно сказала миссис Медлок. – Когда она умерла…
Мэри непроизвольно вздрогнула.
– О! Она умерла? – воскликнула девочка, сама того не желая, и вспомнила французскую сказку «Рике-хохолок», которую когда-то читала. Это была сказка о бедном горбуне и прекрасной принцессе, и ей вдруг стало жалко мистера Арчибальда Крейвена.
– Да, умерла, – подтвердила миссис Медлок. – И от этого он сделался еще более угрюмым, чем прежде. Никого не любит. Никого не желает видеть. Бóльшую часть времени бывает в отъезде, а когда возвращается в Мисслтуэйт, закрывается наверху, в западном крыле, и не позволяет никому ходить туда, кроме Питчера. Питчер – старик, который заботился о мистере Крейвене, когда тот был еще ребенком, и поэтому знает, как с ним обращаться.
Все это звучало как история из книги, и бодрости Мэри не прибавило. Сотня комнат, почти все они заперты, дом на краю вересковой пустоши – что бы это ни значило… Звучит страшновато. А чего стоит горбун, закрывшийся у себя наверху! Плотно стиснув губы, Мэри смотрела в окно, за которым, вторя ее настроению, серыми косыми струями полил дождь, вскипая фонтанчиками капель и стекая по стеклу. Если бы красавица-жена была жива, она могла бы сделать жизнь в мрачном доме повеселее, заменив Мэри мать, она ездила бы на всякие балы в платьях, «тонущих в кружевах», как ее собственная мама. Но ее больше нет.
– Тебе нечего бояться встречи с ним, так как – десять к одному – ты его не увидишь, – сказала миссис Медлок. – И не жди, что кто-то будет с тобой разговаривать. Тебе укажут, в какие комнаты можно входить, а от каких надо держаться подальше. В саду места много, но слоняться по дому и проявлять любопытство – ни-ни. Мистер Крейвен этого не потерпит.
– Я не собираюсь проявлять любопытство, – угрюмо ответила маленькая Мэри. Жалость к мистеру Арчибальду Крейвену испарилась так же внезапно, как нахлынула, и она подумала, что такой противный человек заслуживает всего того дурного, что с ним случилось.
Отвернувшись к окну, она уставилась на серую пелену ливня и смотрела на нее так долго и неотрывно, что мгла в конце концов стала сгущаться, глаза Мэри закрылись и она уснула.
Глава III. Через вересковую пустошь
Проспала Мэри долго. К тому времени, когда она проснулась, миссис Медлок купила на какой-то станции корзинку со снедью – цыпленком, холодной говядиной, хлебом с маслом и горячим чаем, – и они пообедали. Ливень, казалось, хлестал сильнее прежнего, и все люди на перронах были в мокрых блестящих дождевиках. Кондуктор зажег в вагоне фонари, а миссис Медлок после еды повеселела. Она съела львиную долю купленного и вскоре сама заснула, а Мэри сидела, глядя на нее и на ее съехавшую набок шляпку, пока тоже вновь не задремала, прикорнув в уголке, убаюканная шумом дождя и стуком колес. Когда она проснулась, уже стемнело. Поезд стоял на станции, и миссис Медлок теребила ее.
– Хватит спать! – говорила она. – Пора просыпаться! Мы уже на станции Туэйт, и нам еще предстоит долгий путь.
Пока миссис Медлок собирала вещи, Мэри стояла, с трудом борясь с желанием снова закрыть глаза. Она не предложила экономке помощь, потому что в Индии багаж всегда собирали и носили слуги-туземцы, и ей казалось совершенно естественным, что одни люди обслуживают других.
Станция была маленькой, и, похоже, никто кроме них с поезда не сошел. Начальник станции обратился к миссис Медлок грубым, но добродушным голосом, странно растягивая слова, что, как впоследствии выяснила Мэри, делали почти все йоркширцы.
– А-а, гляжу ты уж вороти-илась, – сказал он. – И привезла с собой ту саму осталицу[3].
– Знамо, эт’ она и есть, – ответила миссис Медлок с таким же йоркширским акцентом, головой указывая на Мэри. – Как твоя жонка?
– Да ничо, кажись, очухалась. Экипаж ждет тебя у входа.
Двухместная карета стояла на дороге у маленькой внешней платформы. Мэри заметила, что экипаж выглядит элегантно, как и лакей, который помог ей сесть в карету. Его длинный плащ-дождевик и шляпа с непромокаемым покрытием блестели, и с них, как и со всего прочего, включая дородного начальника станции, капала вода.
Когда, захлопнув дверцу, лакей поднялся на козлы, сел рядом с кучером и они двинулись в путь, девочка уютно устроилась в углу сидения, обложившись подушками, однако на сей раз спать не собиралась. Она смотрела в окно, стараясь увидеть хоть что-нибудь по дороге в странное место, описанное миссис Медлок. Мэри отнюдь не была робким ребенком и не то чтобы испытывала страх, но чувствовала, что всякое может случиться в доме с сотней комнат – да еще по большей части закрытых, – стоящем на краю вересковой пустоши.
– Что такое вересковая пустошь? – вдруг спросила она у миссис Медлок.
– Выгляни в окно минут через десять – увидишь, – ответила та. – Нам придется около десяти миль проехать по Мисслской пустоши, чтобы попасть в поместье. Ты не больно-то много увидишь, потому что сейчас темно, но кое-что все же поймешь.
Больше Мэри вопросов не задавала, просто ждала, затаившись в темноте своего уголка и не отводя глаз от окна. Каретные фонари освещали лишь короткий участок дороги впереди, но порой выхватывали из темноты и какие-то силуэты на обочине. Отъехав от станции, они покатили через крохотную деревушку, Мэри видела побеленные коттеджи и освещенный паб. Потом миновали церковь, дом викария, небольшую витрину магазина или чего-то в этом роде, в которой были выставлены игрушки, сладости и что-то еще. Дальше потянулась большая дорога, обрамленная кустами и деревьями. По ней они ехали очень долго, по крайней мере, так показалось Мэри.
Наконец лошади замедлили шаг, словно начали подниматься в горку, и вот уже кусты и деревья вдоль дороги исчезли. В сущности, теперь Мэри не видела ничего, кроме насыщенной влагой темноты, обступавшей с обеих сторон. Она наклонилась и прижалась лицом к окну как раз в тот момент, когда карета резко дернулась.
– Ага! Ну, теперь мы точно на пустоши, – сказала миссис Медлок.
Каретные фонари отбрасывали желтый свет на ухабистую дорогу, которая, казалось, была прорублена через заросли невысокой растительности, терявшейся в глубинах темноты и явно далеко расстилавшейся вокруг. Поднялся ветер, издавая необычные, низкие шипящие звуки.
– Это же… это ведь не море? – спросила Мэри, повернувшись к своей спутнице.
– Нет, не море, – ответила миссис Медлок. – И не поля, и не горы, это многие, многие, многие мили дикой земли, на которой ничто не растет, кроме вереска, дрока и ракитника, и на которой никто не водится, кроме диких пони и овец.
– Это походило бы на море, будь там вода, – сказала Мэри. – Звучит как море.
– Это ветер шумит в кустах, – объяснила миссис Медлок. – По мне так довольно жуткое, дикое место, особенно когда цветет вереск.
Они ехали и ехали сквозь темноту, и, хотя дождь прекратился, вокруг шуршал, свистел и издавал еще какие-то странные звуки ветер. Дорога шла то вверх, то вниз, несколько раз карета проезжала через маленькие мостики, под которыми очень быстро, с громким шумом бежала вода. Мэри казалось, что это путешествие никогда не закончится и что необъятная тусклая пустошь – это широкие черные просторы океана, через который она перебирается по узкой полоске сухой земли.