м холодом травы, но больше никакой зеленой двери нигде видно не было. Мэри поискала и, дойдя до дальнего конца сада, заметила, что стена там не кончается, а поворачивает, похоже, огораживая какое-то место. Остановившись, Мэри оглядела верхушки деревьев, поднимавшиеся над стеной, и увидела птицу с ярко-красной грудкой, сидящую на самой верхней ветке одного из них; внезапно птица залилась своей зимней песней – словно, увидев Мэри, звала ее.
Мэри замерла, заслушавшись, и каким-то образом бодрое дружелюбное птичье пение вызвало у нее приятное чувство – ведь даже маленькая девочка с тяжелым характером может ощущать себя одинокой, а этот большой дом с запертыми комнатами, эти обширные голые пустоши и этот большой голый сад заставили Мэри почувствовать себя так, словно на свете не осталось никого кроме нее. Будь она ласковым ребенком, привыкшим жить в любви, это разбило бы ей сердце, но даже такая, какой она была, «злючка Мэри-Всё-Наперекор» чувствовала себя брошенной, и маленькая красногрудая птичка вызвала на ее вечно угрюмом лице подобие улыбки. Мэри слушала пение, пока птичка не улетела. Она не походила на индийских птиц и понравилась Мэри. Вот бы увидеть ее снова! Может, эта птица живет в тайном саду и все о нем знает?
Вероятно, потому, что ей совсем нечего было делать, Мэри так много думала о таинственном саде. Ее разбирало любопытство, хотелось увидеть, как он выглядит. Зачем мистер Арчибальд Крейвен похоронил ключ? Если он так любил свою жену, почему так ненавидит ее сад? Мэри было интересно, увидит ли она когда-нибудь своего дядю, но она знала, что, если увидит, он ей не понравится, и она не понравится ему и будет стоять и смотреть на него молча, хотя ей до смерти захочется спросить, почему он так странно поступил.
«Меня никто никогда не любил, и я никогда никого не любила, – думала она. – И я никогда не смогу вести себя так, как дети Кроуфордов, – те всегда болтают, смеются и шумят.»
Мэри подумала о птичке, о том, как та словно бы пела специально для нее, и, представив себе верхушку дерева, на которой та сидела, вдруг остановилась посреди дорожки как вкопанная.
«Это дерево растет в секретном саду, я почти уверена, – мысленно произнесла она. – То место окружает стена, и в ней нет двери».
Мэри вернулась в первый огород и застала там старика, перекапывающего землю. Встав рядом, она несколько минут наблюдала за его работой со свойственной ей легкой надменностью. Поскольку он не обращал на нее никакого внимания, в конце концов пришлось ей самой заговорить с ним:
– Я прошлась по другому огороду, – сказала она.
– Это не возбраняется, – раздраженно ответил старик.
– И заходила во фруктовый сад.
– Сторожевых собак там, вроде, нет, покусать тебя было некому, – заметил он.
– Но в другой сад оттуда пройти нельзя – нет двери, – продолжила девочка.
– В какой такой другой сад? – резко спросил старик, перестав копать.
– В тот, что за стеной, – ответила госпожа Мэри. – Там растут деревья, я видела их верхушки. На одной из них сидела птица и пела.
К ее удивлению, выражение его угрюмого обветренного лица изменилось. По нему медленно расползлась улыбка, и садовник показался ей другим человеком. Это навело ее на мысль: насколько приятней выглядит человек, когда улыбается. Ей никогда раньше не приходило это в голову.
Садовник повернулся в ту сторону, где располагался фруктовый сад, и начал тихо и мелодично свистеть. Мэри не могла понять, как такой угрюмый человек может издавать столь чудесные звуки.
И почти тут же произошло нечто удивительное. Мэри услышала приближавшийся тихий шорох в воздухе – это к ним подлетала красногрудая птичка; она села на большой ком земли прямо у ног садовника.
– А вот и он, – усмехнулся садовник и заговорил с птицей, как с ребенком: – И где ж ты был, безуёмной бродяга-попрошайка? – сказал он. – Сколько уж я тебя не видал. Неужто женихаться начал? Вроде весна еще не пришла. Больно ты ранний.
Птичка склонила голову набок и кротко посмотрела на него блестящим глазом, напоминавшим черную каплю росы. Судя по всему, птаха была хорошо знакома с садовником и ничуть его не боялась. Потом она принялась прыгать и клювом бодро разбрасывать землю в поисках семян и насекомых. На сердце у Мэри потеплело от незнакомого чувства: птичка казалась такой хорошенькой, веселой и какой-то… человечной. У нее было крохотное округлое тельце, изящный клювик и тоненькие стройные ножки.
– Птенец всегда прилетает, когда вы его зовете? – едва ли не шепотом спросила она.
– Ага, завсегда. Я его знаю с тех пор, как он еще был почти неоперившимся. Попробовал вылететь из гнезда и очутился на соседнем огороде, а перелететь через стену обратно у него еще силенок не хватало, вот я его и выхаживал несколько дней, так мы подружились. А когда он смог перебраться через стену снова, оказалось, что выводок его улетел, он остался один и вернулся ко мне.
– А что это за птица? – спросила Мэри.
– А ты не знаешь? Это красногрудая малиновка, по-другому – робин, они самые ласковые и самые любопытные птицы на свете. Почти такие же ласковые, как собаки, – если знаешь, как с ними поладить. Он прилетает время от времени, прыгает здесь, клюет и зыркает на нас. Он и сейчас знает, что мы про него говорим.
Этот старик был самым странным человеком, какого Мэри когда-либо видела. Он смотрел на кругленькую птичку в красной жилетке так, словно любил ее и гордился ею.
– Он кичливый, – усмехнулся старик, – любит, когда про него речь. И любопытный – в жизни не видал таких любопытных и настырных. Всегда прилетает глянуть, что я сажаю. Знает все, до чего мистеру Роучу и дела нет. Если уж тут и есть главный садовник, так это он.
Пернатый «садовник» прыгал вокруг, деловито расклевывая землю, а время от времени останавливался и смотрел на них. Мэри казалось, что его черные глазки-росинки глядят на нее с большим любопытством. Похоже, он и впрямь хотел все о ней узнать. У Мэри еще больше потеплело на сердце, что было для нее очень непривычно.
– А куда улетел остальной выводок? – спросила она.
– Кто ж его знает? Родители выталкивают их из гнезда, заставляют махать крыльями, и они тут же разлетаются – глазом моргнуть не успеешь. Этот-то сметливый, враз докумекал, что остался один.
Мэри на шаг приблизилась к птице и пристально вгляделась в нее.
– Я тоже одна, – произнесла она.
До того момента она не сознавала, что именно этот факт и сделал ее угрюмой и вечно сердитой. Понимание пришло в тот момент, когда птица посмотрела на нее, а она посмотрела на птицу.
Старый садовник, сдвинув на затылок шапку со своей лысой головы, с минуту внимательно смотрел на нее.
– Видать, ты и есть та осталица из Индии? – спросил он.
Мэри кивнула.
– Тогда неудивительно, что ты одинёшенька. Только тут тебе лучше не станет, – сказал он и снова принялся копать, глубоко вонзая лопату в черную жирную землю. Птица продолжала деловито скакать поблизости.
– Как вас зовут? – поинтересовалась Мэри.
Он распрямился и ответил:
– Бен Уизерстафф. – А потом добавил с мрачным смешком: – Я и сам один – вот разве что он у меня есть. – Он ткнул пальцем в сторону робина. – Он – мой единственный свет в окошке.
– А у меня нет друзей, – сказала Мэри. – И никогда не было. Моя айя меня не любила, и я никогда ни с кем не играла.
У йоркширцев принято говорить что думаешь с откровенной прямотой, а Бен Уизерстафф был настоящим йоркширцем, всю жизнь прожившим на вересковых пустошах.
– Ну, тады мы с тобой два сапога пара, – сказал он. – Сделаны из одного теста. И лицом оба не вышли, и норовы у нас обоих – голову даю на отрез – поганые, под стать мрачному виду.
Такая прямота не была привычна Мэри Леннокс, ей никогда в жизни никто не говорил в глаза правду о ней самой. Слуги-туземцы только кланялись и повиновались, что бы она ни делала. А о своей внешности она особенно не задумывалась, но теперь ей стало интересно: действительно ли она так же непривлекательна, как Бен Уизерстафф, и на самом ли деле у нее такой же угрюмый вид, какой был у него до того, как прилетел его пернатый друг? Более того, ей стало интересно, правда ли, что у нее «поганый характер». Мэри почувствовала себя неуютно.
Внезапно позади нее раздался чистый журчащий звук. Она стояла в двух шагах от молодой яблони, а робин, взлетев на одну из ветвей, разразился короткой мелодичной трелью. Бен Уизерстафф от души рассмеялся.
– Зачем он это сделал? – спросила Мэри.
– Задумал подружиться с тобой, – ответил Бен. – Будь я проклят, если ты ему не приглянулась.
– Я? – удивилась Мэри. Она осторожно подошла к деревцу и запрокинула голову.
– Хочешь стать моим другом? – спросила она птицу так, будто разговаривала с человеком. – Хочешь? – И сказала она это не своим резким высоким голосом и не своим «индийским» повелительным тоном, а таким мягким, умоляющим и исполненным надежды, что Бен Уизерстафф удивился так же, как удивилась она, услышав, как он свистом подзывает птицу.
– Ого, – воскликнул Бен, – да ты, видать, можешь говорить ласково, по-людски, как будто ты и впрямь настоящий ребенок, а не сварливая старуха. Ты с ним разговариваешь, прям как Дикон со своими дикими животными на пустоши.
– Вы знаете Дикона? – Мэри стремительно повернулась к нему.
– Кто ж его не знает. Он везде шлёндрает. Его каждый куст и каждая ягода знают. Не сомневаюсь, что лисы спокойно показывают ему свои норы с лисятами и жаворонки не прячут своих гнезд.
Мэри хотелось задать еще несколько вопросов. Дикон возбуждал ее любопытство почти так же, как заброшенный сад. Но как раз в этот миг робин, закончив свою песню, вздрогнул крылышками, расправил их и улетел. Визит был окончен, его ждали другие дела.
– Он перелетел через стену! – воскликнула Мэри, провожая его взглядом. – А теперь через другую, во фруктовый сад! А теперь в тот сад, где нет двери!
– Он там живет, – сказал старик Бен. – Там он вылупился из яйца. Если он женихается, то обхаживает каку-нить мадаму малиновку, которая тож живет там в старом розовом дереве.