Мне много раз приходилось видеть птиц, спирально уходящих в небо, но то были раненые птицы. А что с глухарем? Он поднимался все выше и выше, спустя минуту или две был уже величиной с воробья.
Но вот глухарь остановился на несколько секунд, все так же отчаянно работая крыльями, а потом камнем полетел вниз, прямо на меня. Я отбежал на несколько метров от куста, и все равно глухарь, как-то неестественно изогнув шею, падал на меня. Мне стало жутко. Я заметался по берегу, не зная, что делать. Наконец догадался и юркнул под куст. Глухарь со свистом пронесся и упал на том месте, где я только что стоял. Птица ударилась грудью, подпрыгнула и застыла, разбросив крылья.
На горбу глухаря сидел колонок и зло смотрел на меня. Я сделал к нему шаг. Зверек изогнулся, заверещал, как трещотка, показывая острые белые зубы.
— Ах ты наглец!
Я запустил в колонка кепкой. Он еще раз потрещал и шмыгнул в траву. Я поднял глухаря. Шея у него была прокушена в нескольких местах.
…Мне было искренне жаль Старика. Я не спрашивал Авдо, как же все-таки она нашла его. Видимо, соболь задавил глухаря на кормежке или на ночлеге.
— Надо переезжать на другое место, — заявила вдруг Авдо.
— Зачем?
— Не будет удачи здесь. Старика нет. Кто помогать будет? Куропатка не зря села на дерево…
— Зачем тебе, Авдо, нужна чья-то помощь? Ты и без глухарей знаешь, где соболи, а где белки живут.
Но Авдо настояла на своем. И мы стали готовиться к переезду.
Было морозное утро. Много света. По лесу гулко разносился каждый звук. Собаки лежали под деревьями. Они были рады отдыху. Я укладывал продукты на нарту, а Авдо снимала палатку. Меня забавляла эта история. Для новой стоянки мы выбрали место за ручьем. Авдо была хмурая, сосредоточенная. Я помалкивал, боялся ненароком неосторожным словом обидеть таежницу. А если бы мы жили в зимовье? Его не перенесешь. Интересно, что бы предприняла Авдо?
К Авдо подошла Назариха, зевнула, потянулась, прогнув спину, и заглянула в палатку.
— Однако, што забыла здесь? — спросила Авдо.
Назариха повиляла хвостом и встала передними лапами на порожек палатки.
— Совсем избаловал тебя Николай, — ворчит Авдо. — Никакого сладу с тобой не стало. Так и глядишь што-нибудь стянуть. Не мешайся под ногами. Иди спать.
Но Назариха уже в палатке. Вынюхивает по углам, чем бы полакомиться. Она по голосу Авдо знает, что ее не прогонят.
— Вот леший, — опустила руки Авдо.
— Может, не будем кочевать? — осторожно вступаю в разговор.
Авдо не ответила, будто и не слышала меня.
И вдруг раздался посвист крыльев. Собаки бросились к сосне у лабаза и залаяли. Невысоко от земли на толстый сук сосны сел глухарь.
— Старик! — радостно вскрикнула Авдо и опустилась на бревно.
Да, это был Старик.
— Ох и прохвостка все же твоя куропатка, — сказал я Авдо. — Завтра же пойду убью ее и скормлю со бакам.
— Не ругайся, бойё. В другой раз я хорошо стрелять буду.
Авдо с легкостью девушки соскочила с бревна и принялась устанавливать палатку.
— Сегодня отдыхать будем, бойё. Завтра соболей и белок добудем много.
Глава 11
Авдо тихо напевает. Ее песня про тайгу, про горы, про Старика. Авдо благодарит тайгу за то, что она добрая к охотникам.
— Не надоела тебе эта самая тайга с ее холодами и вьюгами? — спрашиваю я.
— Пошто говоришь так? — поднимает голову Авдо. — Тайга — мой дом. В город один раз ходила, чуть не пропала там, — Авдо покачала головой, засмеялась и стала вспоминать.
— Орден ездила получать. Летела на самолете. Потом на автобусе ехала… На большую улицу попала. Народу, борони бог, сколько. Бегают туда-сюда, будто стадо оленей, которых комары кусают. Встала я у стенки, пусть, думаю, пробегут. Стою, а люди бегут и бегут. У меня даже голова кругом пошла. Останавливаю седого мужика. Раз поседел, думаю, все знает. Спрашиваю:
— Скажи, бойё, где здесь ордена дают?
Он поглядел на меня, возле уха поцарапал.
— Вам, наверное, в больницу? Это совсем рядом.
— Пошто в больницу? Туда старики ходят, а я еще оленя пешком догоню. Орден мне надо. В городе живешь, а ничего не знаешь.
Тут женщина остановилась. «Что случилось?» — спрашивает.
— Бабушка больная, — сказал мужик и показал на голову.
— Бедная, — вздохнула женщина, и они ушли.
Начала спрашивать подряд, где ордена дают. А люди машут рукой и уходят: мол, выжила старуха из ума, что с ней толковать…
Рассердилась я, плюнула и ушла. Бестолковый народ, не знает, где ордена дают. Долго по улицам ходила, никого не спрашивала. Шибко есть захотела. Думаю, где же дров взять, чай варить. У меня в узелке с собой котелок, сахар, хлеб и вяленое мясо.
Увидела, новый дом строят, пролезла в дыру в заборе, насобирала щепок, костер разожгла. Воды мне девушка на улице продала, она на углу красной водой торговала. Я светлой воды попросила. Варю чай, мясо вяленое ем. Подходит ко мне старичок, ругается:
— Ты что, бабка, делаешь? Дом хочешь спалить?
— Пошто дом палить? Или я ребенок без понятия? Чай варю, есть будем. Садись, угощайся. Мясо шибко вкусное.
— Иди отсюда по-хорошему, — грозится старик.
— Поем и пойду, — отвечаю я. Достаю нож, отрезаю мяса. Увидел старик нож, попятился.
— Ты, бабка, того… Брось ножом шутить…
Уковылял старик. Напилась чаю. Курю. Подходит ко мне милиционер.
— Ваши документы?
— Какой документ? Я сама — документ.
— Вы, гражданка, бросьте шутить.
— Авдо не шутит. За орденом пришла. Долго искала, устала. Чай попила, опять пойду. Орден мне, бойё, надо. Без него теперь никак нельзя домой возвращаться. Смеяться люди станут.
— Я, гражданка, не бойё, а милиционер. Вы это понимаете?
— Понимаю. Не ребенок.
— Понимаете, а нож зачем носите?
— Милиционер, а никакого понятия. Как в тайге охотнику без ножа. Чем зверя свежевать, с белки шкурку снимать?
— Вы мне не морочьте голову. Постойте! Вы охотница?
— Охотник.
— Так бы и говорили. Пойдемте в отделение милиции.
Привел он меня в милицию. Ну, думаю, не выбраться мне из этого проклятого города. И так мне в лес захотелось, чуть не заплакала.
Привел меня к самому большому начальнику, спрашивает тот:
— Как вас зовут?
— Авдо, — говорю.
— Авдо Бояршина? Охотница из Ики?
— Оттуда. Приехала орден получать.
— Да мы из-за вас всю милицию на ноги поставили. Весь день ищем. Где вы были?
Я рассказала. Начальник долго смеялся. Потом пришла машина. Повезли меня. Орден вручили. В театр водили. В кино. Завод показывали. А я ходила и все думала, как бы не заблудиться.
— Не поеду больше в город, — смеется Авдо.
— Мне тоже на первых порах было в городе не сладко. Хожу между домов, как среди скал. И тоска такая, что хоть плачь. Отпрошусь у командира на час-другой, уйду в лес, чай сварю, мяса на рожне изжарю. Или ночью потихоньку уйду в сквер (у нас возле казармы лесок небольшой был), сяду под дерево и дремлю. И такая благодать на душе.
Вспоминаю тайгу, горы, быстрые воды нашей реки, родное село, близких, друзей.
Вспоминаю припорошенный первыми снегами глухой лес, гулкий лай собак, шелест белки в вершине кедра, азарт и тяжкий труд охотничьего промысла.
— Возвращался бы теперь в тайгу.
— Не могу. Привязал меня город к себе. Есть там любимое дело. Есть семья. Жена в деревню отказывается ехать.
— Худо твое дело. Поеду к твоей жене, сама говорить буду. В тайгу возьму, стрелять научу.
— И умрет она у тебя где-нибудь от страху. Она ведь, кроме кошки, никакого зверя не видывала.
— Худой парень. Пошто такую жену брал?
— Получилось так.
— Меня надо было спросить.
Авдо порывисто встала и вышла из палатки. Она искренне переживала, что охотники покидают тайгу. Не могла она примириться и с тем, что я живу в городе. Сколько она потратила сил, чтобы научить меня таежному делу. Да и настоящим мужчиной она считает только охотника.
Глава 12
Километрах в восьми от нашей стоянки возвышается хребет Юктокон. Каждый день мы слышим его грозное дыхание. Даже когда стихнет ветер и в низинах успокаивается лес, Юктокон гудит, его шум доносится с такой силой, словно десятки рек ломают ледяную броню. Авдо прислушивается к шуму хребта, покачивает головой и произносит беззвучно, одними губами: «О господи».
— Авдо, а почему ты не ходишь на этот хребет? — спросил я.
— Не любит он, бойё, когда люди его беспокоят. Шибко сердится.
Было бесполезно расспрашивать Авдо, почему Юктокон не любит людей. Веками накопленный опыт она приняла как святые заповеди, которые не подлежат никакому обсуждению. Не любит людей Юктокон, значит, у него есть на них обида. Иначе зачем на них сердиться?
В пасмурную погоду Юктокон серым призраком парит над тайгой, а в ясную стоит как богатырь. Голубая синь ореолом висит над темно-зелеными кудрями кедрача, подернутого инеем. Густая борода с проседью золотыми кольцами сосновых боров падает в низину.
— Горе тому, кого не полюбит Юктокон, — сказала Авдо. — Не будет удачи. Охотился один раз здесь Беспалый. Жадный был старик. Один жил, никого не пускал. Чуть с голоду не помер. А один раз Юктокон оленей от него увел.
— Но мы-то, Авдо, не жадничаем.
— Вот и дает нам бог соболей.
Я долгое время не знал, как поступить с Юктоконом. Мне давно хотелось побродить по этому хребту. Но я боялся обидеть Авдо. Ведь я через несколько недель уеду, а она останется.
— Завтра я иду к Юктокону.
Я решил проверить, как к этому отнесется Авдо. Она даже не глянула на меня. Я не стал повторять. У Авдо были свои привычки, свои правила. Она никогда не говорила вечером, куда завтра пойдет охотиться. Может быть, так поступали ее предки. Уважая Авдо, я уважал и ее привычки. За это и она платила тем же. Часто целыми вечерами рассказывала, где и какие водятся звери. Искренне огорчалась, если меня постигала неудача, и радовалась любому, даже маленькому успеху. Тогда вечерами она смеялась или начинала петь о щедрости тайги, о солнце, о птицах, которые помогают охотиться.