то очень важно. Путь – это всё.��Любовь Вагнер устало опустилась на скамейку. Японец встал перед нею.��– Все женщины хотят выйти замуж. Но разве все любят своих мужей? Нет, конечно, нет. Иначе не было бы… нан дакэ… разводить! Потому что для женщины не главное есть любить. Женщина хочет спокойно жить, квартиру, хорошую одежду, пищу. Потом родить ребенка, и чтобы этот ребенка тоже был иметь всё. Разве не так?��Любовь лишь сокрушенно покачала головой и отвернулась.��– Это так, Люба-сан, и можете не смотреть в ту сторону. Вы, русские, говорите «стерпеться – слюбиться». Вы действительно считаете после этого, что вы не проститутки?��– Вам не понять. Есть еще любовь.��– Нам понять, потому что есть математика. За два с половиной года вы получили от меня восемнадцать свертков с вашими заказами. Это не считая подарков, которые я делал вам лично, от себя. Накаяма-сан тоже делал. Этих подарков было очень много, но я не буду сейчас говорить о них. Я буду говорить о ваших заказах. Восемнадцать – это много. У нас в Японии даже есть такой банк. Он так и называется – «Банк-18», потому что это много. Я ни разу не спрашивал у вас денег. Я никогда не просил вас подписать какие-нибудь документы. Мы прекрасно понимаем, что это не будет… не было бы хорошо принято вами. Но нам и не надо. Мы вели точный учет, когда, что и почему покупали вам и как вам это передавали. Если мы теперь передадим данные этот учет вашим хозяевам, вы сами знаете, что будет. Им не нужны доказательства в контрабанде, если она получена от иностранных шпионов.��– Сволочь.��– Нет, я на службе, Люба-сан, и прошу не оскорблять меня. К тому же вы не дослушали до конца. А это длинная и непростая история. У нее есть два… две сложности. Во-первых, мы прекрасно понимаем, на кого вы работаете. Мы понимаем также, что это именно ваши начальники приказали вас просить меня об этих… передачах, свертках. Почти всегда это была ткань для мужская одежда или просто мужская одежда. Этого человека зовут Заманилов, не так ли?��Любовь откинулась на спинку скамейки и окаменела.��– Вот видите, мы все знаем, и вам не надо слишком еще раз беспокоиться. Мы с пониманием относились к вашим проблемам и ждем, что вы с пониманием отнесетесь к нашим.��– К вашим?��– К моим личным, Люба-сан. Есть и вторая сложность в этом деле. Да. Вторая сложность – это любовь.��Женщина с удивлением посмотрела в глаза говорившему. Курихара-сан был по-прежнему сух и сдержан. Лишь руки, чтобы не было видно, как дрожат пальцы, он завел за спину, отчего его вид стал еще более внушительным. Теперь он, несмотря на свой не самый высокий рост, просто нависал над женщиной, и объясняться в любви, не теряя достоинства, ему было особенно удобно.��– Да, я хочу сказать, что действительно люблю вашу дочь, Марту.��Мать недоверчиво хмыкнула:��– Хорошо, что хотя бы ее не считаете проституткой. И на том спасибо.��– Спасибо, пожалуйста. Я не считаю ее проституткой, но… Нет. Да. Я люблю ее. Но вы должны понимать, что здесь у вас нет будущего.��– Да, я это понимаю.��– Это очень хорошо. Вы понимаете меня. Я понимаю вас. Это заслуга учительницы русского языка, не так ли? – Курихара несколько натужно улыбнулся. – Что будет ожидать вас здесь дальше? Вы дочь генерала, она… Она очень хорошая девочка, но… Она ведь окончила школу летом и пока нигде не работает?��Любовь Вагнер уже полностью овладела собой и поняла, куда клонит ее собеседник. Она открыла маленький ридикюль, висевший на длинном ремешке через плечо, и достала портсигар. Вопросительно посмотрела на японца. Тот с улыбкой пожал плечами:��– Вы же знаете, что я не курю.��Люба бросила сигареты обратно.��– Курихара-сан, я хочу, чтобы моя дочь была счастлива. С кем, где, как – мне все равно. Понятие «счастливо» определяет все остальные нюансы, мелкие детали, абсолютно всё. Если она может быть счастлива здесь, я буду очень рада. Если же…��– Вы же знаете, мадам Вагнер, что я женат, – вкрадчиво ответил на намек японский журналист.��– А все ваши разговоры по поводу каких-то писем в две строки…��– Три. Письма в три строки. Ни больше ни меньше. Именно три. Вы знаете, мы японцы – люди слова. Если мы что-то обещаем, мы обязательно выполняем свои слова.��– Обещания.��– Перестаньте. Урок русского языка закончился. Действительно, я говорил о письмо в три строки. И… вы правильно меня поняли. Это был… нан дакэ… намек! Но… Выбраться отсюда Марте-сан будет очень непросто. И для вас это может иметь серьезные последствия.��– Меня убьют.��Японец молча склонил голову в знак согласия.��– Мне не хотелось бы, Люба-сан, чтобы вы пострадали. Но я не могу защитить вас в этой стране.��– А Марта? Она мне только и твердит о вас. Какой Курихара-сан умный, какой Курихара-сан добрый, какой утонченный. Про Японию вашу рассказывает. Но только знаете что, утонченный господин Курихара… Я свою дочь знаю. Она без меня не поедет.��Губы журналиста снова тронула улыбка:��– Я тоже знаю Марту-сан. Она вас очень любит и… не поедет без вас никуда. Но я могу найти способ сделать так, чтобы мы быть вместе. Три человека. Нет. Да. Трое. Можно.��– Что это за способ?��Курихара устало огляделся вокруг, выцепил взглядом неприметного и, похоже, здорово продрогшего человечка за будкой, где продавалась «Ижевская минеральная», и аккуратно присел рядом с Любовью. Он наклонился к ней и тихо произнес на ухо:��– Мне будет нужна от вас одна услуга.��Вагнер горько усмехнулась:��– Как вы все-таки правы. Чтобы получить счастье, надо продать душу дьяволу, а тело отдать вам.��Курихара совершенно серьезно, но так же тихо, в самое ухо продолжил:��– Мне совсем не нужно ваше тело. Вы старая. Вам уже тридцать пять. У меня есть молодая красивая жена. А теперь будет еще моложе и еще красивее.��– Какая же вы все-таки сволочь. Сволочь, мерзавец и хам. Что вы хотите?��– Очень немного. Красный японец – кто он? Имя. Только имя.�����Глава 8. Снег���Хара старого разведчика подполковника Накаямы волновалась. Слегка покачивая квадратным скуластым лицом в такт движению автомобиля, военный атташе с привычной ненавистью смотрел в затылок водителя Стефановича. Аккуратно стриженый затылок, прикрытый шоферским картузом, выглядел неколебимо спокойным, и это злило японского дипломата. «Иностранцы… – с нескрываемым раздражением думал военный атташе, – что они могут понимать о мире, о человеке, о душе?! Они совершенно точно уверены, что душа помещается в груди. Как? Как она может там находиться?! Ведь грудь у человека – как клетка. Они, европейцы, так и говорят: грудная клетка, и ничуть того не стесняются. Тупые! Разве может у человека, а тем более, у настоящего воина душа жить в клетке?» – Накаяма так разозлился, что вслух крякнул и сердито глянул в окно автомобиля. За ним, однако же, мало что было видно. Машина уже выезжала из Москвы, и унылый ноябрьский пейзаж стал еще более раздражающим. Деревья сливались в одну темную полосу. Быстро смеркалось. Еще минуту назад эти перемежающиеся березки и вязы за окном напоминали оперение гордых орлов, парящих над родной для Накаямы Камакурой. Теперь же вид стал похож на неумело разрисованный задник за алтарем обнищавшего буддийского храма.��Подполковник увидел в стекле отражение своего отлично выбритого лица, части очков и один ус «а-ля император» – верный признак наступающего вечера, когда вместо пейзажа за окном начинаешь видеть в нем свой портрет. Накаяма аккуратно потрогал пальцем в лайковой перчатке замечательно крепкую, пухлую щеку и снова погрузился в недовольство толстокожими иностранцами. «Как так можно – те, кого они считают самыми умными, додумались до того, что сообщили: душа человека не в сердце, в голове! Этих, пожалуй, и тупыми нельзя назвать. Придумать такое! Поместить душу воина в костяную коробку! Да… Душа самурая находится там, где она может жить, где может дышать, говорить, петь – на то она и душа. Вместилищем духа в человеческом теле по всем этим признакам способно стать лишь одно место: живот, хара. Духу в ней тепло, уютно, но свободно. Там у женщины появляется новая жизнь, там мужчина трепетно хранит свою храбрость и в критический момент жизни освобождает ее, совершая харакири». Разведчик остановился и прислушался к собственным мыслям. Ему очень понравилась последняя формулировка, он немного покатал ее на языке как кусочек сладкой пастилы ёкан и, приходя в умиротворенное настроение, продолжил размышления уже с юмором. «Да, все-таки хорошо, что не в груди – никаких сил не хватило бы развалить коротким мечом собственную грудную клетку», – но тут военный атташе настолько живо представил себе картину собственноручного грудного вскрытия, что заерзал на сиденье и от возмущения уже не крякнул, а слегка рыгнул – прямо в затылок флегматичному Стефановичу.��Водитель, привыкший к экзотическим выходкам и странному поведению шефа, не повел и ухом. Зато нервозность военного атташе заметили коллеги.��– Подполковник Накаяма, что с вами? – недовольно поморщился сидевший рядом в гражданском пальто и шляпе Ватануки, а Курихара с переднего сиденья настороженно посмотрел в зеркало заднего вида. Лица атташе в нем видно не было, зато привычно отразились фары машины чекистов, следующей на хвосте. Это ничего. На такой случай у японцев все было продумано.��Через восемь минут, выскочив на прямую и ровную дорогу, Стефанович, как и планировалось, набрал скорость. В следующий поворот автомобиль вошел, звучно заскрипев покрышками, а метров через триста внезапно остановился. Машины наружного наблюдения видно не было – чекисты знали, что японцы постоянно ездят этой дорогой на стройку, и не спешили. Рабочие на даче работали вяло, но хозяева часто, раз в неделю – так обязательно, приезжали посмотреть на нестахановские темпы строительства и просто погулять по живописному берегу Москвы-реки. Деться тут после поворота было некуда, и водитель машины наружки, сам того не подозревая, дал возможность посольскому автомобилю остановиться на пять секунд. Японские разведчики и безмолвный шофер Стефанович все просчитали и знали точно: этой паузы достаточно, чтобы все успеть. У Накаямы оставались, правда, некоторые сомнения в отношении Ватануки, но высокопоставленный инспектор не подвел. Вместе с военным атташе он вихрем выскочил из машины и мгновенно исчез в придорожных кустах. Сработано было так чисто, что ни одна ветка после них не осталась качаться. В это же самое время Курихара легко, как ртуть, перетек с переднего сиденья на заднее, мгновенно воткнув на свое место куклу, сплетенную из рисового мата-татами, с привязанной к нему вешалкой и натянутым сверху старым пиджаком, и до этого дожидавшуюся своего часа на коленях высокопоставленных пассажиров. На «голову» кукле журналист-разведчик надел свою шляпу. Стефанович – спокойный, но не медлительный, тут же дал по газам и, когда из-за поворота показалась машина чекистов, автомобиль японского военного атташе не торопясь выезжал на финишную прямую перед будущей посольской дачей.��Наверно, днем такая рискованная операция и не прошла бы. Но японцы и не собирались устраивать карусель под носом НКВД днем. Сейчас же в неверном свете фар сотрудники наружного наблюдения могли разглядеть лишь чей-то качающийся силуэт на заднем сиденье, смутный образ человека в шляпе на переднем – и всё. Заднее окошко у посольского «фордика» было, мягко говоря, совсем невелико, и точно понять, ск