Сам подполковник, наоборот, долго не отпускал руку ставшего только недавно кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б) одного из главных героев борьбы с японскими захватчиками на Дальнем Востоке Павла Постышева. Сам Постышев при этом неотрывно смотрел на Ватануки, а тот на него. Когда Курихара представил их, Постышев очень тихо спросил:
– Мы не могли встречаться с господином Ватануки раньше?
Курихара перевел вопрос, Ватануки широко улыбнулся и отрицательно покачал головой:
– Нет, я впервые в Советской России.
– И на Дальнем Востоке не приходилось бывать? В Дальневосточной республике?
Ватануки улыбнулся еще более широко и снова покачал головой.
– Жаль, – улыбнулся в ответ Постышев, – очень уж господин Ватануки напомнил мне одного давнего японского знакомого. А уж если представить вас в военной форме, то и вовсе…
– Нет, нет, это просто физиогномический парадокс, – засуетился Курихара и поскорее отвел Ватануки от опасного дальневосточника, тем более что к ним приближался уже, пожалуй, самый титулованный из хозяев приема – член ЦК, старый большевик, теоретик социализма, друг Ленина и Горького, считавшийся неформальным покровителем советской интеллигенции, но сам теперь находящийся в опале, главный редактор газеты «Известия» Николай Бухарин. Курихара начал шептать было его имя на ухо Ватануки, но тот и сам уже узнал большевистского лидера по портретам, в том числе по сохранившимся в памяти Ватануки давнишним полицейским ориентировкам, когда ему довелось своими глазами наблюдать арест возвращавшегося из Америки в Россию большевистского агитатора в порту Иокогамы в апреле 1917 года. Но тогда Ватануки всего лишь стоял в негласном оцеплении, не светился и числился в резерве переводчиков, а потому повторения неприятной ситуации с узнаванием можно было не опасаться.
Бухарин покорял гостей своим обаянием. Не ожидая перевода Курихары, он заговорил с японцами на французском, которым все они в равной степени неплохо владели, а Эцуко поцеловал руку и сделал куртуазнейший комплимент, после чего поздоровался за руку, обнялся и троекратно расцеловался с Постышевым. Похоже, что именно эти два человека должны были стать главными персонами начинающегося вечера. К ним тут же приблизился прекрасно одетый мужчина в темно-коричневом костюме, до зеркального блеска начищенных туфлях, ведущий за руку девочку лет десяти.
– Александр Аросев, глава ВОКСа, считается любимчиком Сталина, – шепнул Курихара на ухо Ватануки. Тот удивленно поднял брови. Уточнил:
– Почему с девочкой?
– Не знаю, – растерянно пожал плечами Ватануки. Но «любимчик Сталина» уже сам спешил ответить на этот вопрос.
Продолжая держать ребенка за руку, он подошел к Постышеву и Бухарину, ищуще посмотрел в зал и приветливо улыбнулся, обводя взглядом всех присутствующих. Нахмурив брови, сзади к нему неспешным шагом приблизился Мехлис. Шум в зале стал стихать, а вокруг советских чиновников образовалась пустота. Дождавшись, пока окончательно наступит тишина, Бухарин начал говорить, останавливаясь после каждой фразы, чтобы дать возможность переводчикам успеть нашептать в уши своим патронам его речь:
– Уважаемые дамы и господа! Товарищи! Мы пригласили вас сегодня сюда, в дом Всесоюзного общества культурной связи с заграницей, то есть с вами, – Бухарин коротко хохотнул, – по несколько необычному поводу. Вы знаете, что наша страна, – тут соратник Ленина стал вдруг очень серьезен, – развивается невиданными темпами. И речь идет не только о промышленности, о производстве, не только о сельском хозяйстве, но и о культуре, о духовной жизни наших трудящихся.
Бухарин остановился, набрал воздуха и посмотрел на Мехлиса. Тот, полностью соглашаясь со словами о духовном росте советских граждан, кивнул, и Николай Иванович продолжил:
– Вы знаете, дамы и господа, что приближающиеся в Европе праздники – Рождество и Новый год, уже давно не принято отмечать в нашей стране. Новый год, пришедший к нам когда-то, во времена царя Петра Великого, из Германии был отменен как праздник церковниками еще в царские же времена, во времена войны с Германской империей, в 1916 году. Что же касается Рождества, то около десяти лет назад мы окончательно и бесповоротно – повторяю: бесповоротно! – перестали праздновать и его! Но! Партия, правительство, наш дорогой и любимый вождь – Иосиф Виссарионович Сталин всегда учат нас быть внимательными чуткими к нуждам и чаяниям трудящихся и уметь быть критичными по отношению к себе. И в какой-то момент мы спросили себя: а так ли уж хорошо, что у нас нет Нового года?
Зал, дождавшись окончания перевода, зашумел и пришел в движение. Прокатилась по рядам волна кивков понимания, поднятых плеч изумления, слышно было, как несколько человек сдержанно, но явно саркастически засмеялись. Когда волна эта схлынула, слово взял Лев Мехлис:
– Уважаемые представители дипломатического корпуса и, особо обращаю внимание, иностранных журналистов. Прошу вас информацию, которую сейчас вам сообщу, принять, осмыслить, но не предавать гласности до 28 декабря. Повторяю: эмбарго до 28 декабря этого года!
Зал замер. Мехлис продолжил:
– Дело в том, что в нашу газету пришло письмо от видного члена партии, всем нам хорошо известного и всеми уважаемого товарища, о том, что хорошо бы изменить взгляды на традицию встречи Нового года. Письмо это будет опубликовано в полном объеме без всяких там сокращений и цензуры, которая, как известно, свойственна капиталистическому, а не нашему, социалистическому, обществу, и не свойственна коммунистической печати.
В зале опять зашумели, но Мехлис не останавливался:
– Мы в очередной раз проявляем большевистскую открытость и надеемся на ваше понимание. Сегодня мы пригласили автора сюда, в этот зал, чтобы он сам рассказал вам о содержании этого письма, рассказал о том, что он думает о традициях встречи нового года в стране большевиков, а я хочу лишь сказать, что наше руководство, наш любимый Иосиф Виссарионович Сталин уже ознакомился с этим письмом и высоко оценил изложенные в нем предложения.
Теперь уже Мехлису пришлось серьезно повысить голос, чтобы перекричать иностранцев:
– Слово предоставляется автору письма, большевику, кандидату в члены Полибюро Центрального комитета нашей партии Павлу Петровичу Постышеву.
Постышев сделал полшага вперед и, дождавшись полной тишины, начал очень просто:
– Уважаемые дамы и господа. Товарищи. Большевики – не монстры и не чудовища. Большевики – люди, которым, как всем людям, свойственно ошибаться. Их можно и нужно за это наказывать, но их можно и нужно прощать за их ошибки, если эти ошибки найдены, осознанны, признаны. Мы совершили грандиознейшую революцию в истории, мы пережили страшнейшую Гражданскую войну, в которой некоторые из тех, кто сегодня стоит в этом зале, стоял против нас с оружием в руках. – Глаза Постышева кого-то поискали в зале, но безуспешно, и он продолжил. – Мы пережили голод, разруху, тиф. Если вы думаете, что в борьбе с этим всегда можно было сохранять свежую, ясную голову, что ж… Устройте революцию у себя дома и проверьте.
Зал возмущенно снова пришел в движение и стал слышен чей-то выкрик:
– Пропаганда!
Постышев улыбнулся и заговорил дальше совершенно серьезно:
– Да, мы ошибались, и ошибались часто. Много было так называемых правых и левых перегибов, когда пострадали не только наши проверенные товарищи, – и Постышев едва уловимо дернул плечом в сторону Бухарина, – но страдали ни в чем не повинные массы трудящихся и даже детей. Почему запретили новогоднюю ёлку у нас в стране? Кому она мешала? Почему лишили детей праздника, который никоим образом не опасен для сильного советского государства? Если уж мы не боимся империалистических пушек, танков, самолетов, то что ж мы дерева зеленого пугаемся, а?
Я помню хорошо, что, когда был маленьким, под Новый год бегал голодный, холодный, к домам богатеев подсмотреть через стекло, как их сытые румяные детишки вокруг елки веселятся, как подарки получают. Мечтал о такой же елке. Мечтал о ней в дальневосточной тайге, когда… когда хотелось, чтобы у наших детей, детей честных тружеников, тоже была своя елка – настоящая, а не партизанская сосна с шишками. И вот мы победили. И что? Вместо того чтобы детям своим плоды этой победы отдать, чтобы эту самую елку нарядить, запретили о ней даже вспоминать! Справедливо это? Я считаю, нет, несправедливо! Умно это? Да глупее ничего и выдумать нельзя, по-моему!
Заинтригованный зал молчал. Опытный оратор, Постышев сделал паузу, снова улыбнулся и рубанул:
– Мы, товарищи, наш великий вождь товарищ Сталин решили: отныне новогодней елке в стране Советов быть! Больше того, Новый год – это наш праздник, праздник, отвоеванный в кровавой борьбе, праздник большевистский, а значит, помогать проводить его детям будут партийные и комсомольские ячейки, советы депутатов – городские, районные, сельские – все! Мы открываем новую эпоху, эпоху, когда, как сказал недавно товарищ Сталин, жить становится не просто хорошо, жить становится все лучше и веселее! С праздником Нового года, с самым новым праздником нашей великой социалистической родины! Ура!
По периметру зала, где стояли представители ВОКСа, Интуриста и прочих советских организаций, раздалось не самое мощное «ура», но к нему присоединились и некоторые представители дипломатического корпуса, искренне воодушевлённые пламенным выступлением Постышева, и тут же оркестр, скрывая нестройность криков и, может быть, их недостаточную уверенность, грянул марш. И Бухарин, Постышев, Мехлис и Аросев – последний теперь уже с двумя девочками, явно сестрами, быстренько ретировались в дальний угол зала, как теперь ясно было видно, до сих пор задрапированный большим белым полотнищем. Без лишних слов они дернули за какие-то ленты, и полотнище упало, открывая собравшимся роскошную мохнатую ель, украшенную игрушками, гирляндами и увенчанную большой красной стеклянной звездой. Еще мгновение, и гирлянды на елке вспыхнули, засияв разными цветами и осветив весь зал переливающимися огнями.