– Как все-таки ты меня нашла? И где же твой важный муж? – спросил Чен, усаживая гостью в кресло, а сам оставаясь на ногах. – Чаю?
– Да. Если можно.
– Есть только черный.
– Хорошо. Я привыкла. Муж… У него сегодня серьезный разговор с послом, а потом он проводит совещание с дипломатами. Мне там быть не надо, а идти некуда. Он предложил в театр… Вот дал билет… – Она достала из сумочки билет в Большой, рассеянно посмотрела на Арсения. Он взял у нее бумагу, внимательно прочел, но обратно не вернул.
– Да, в театр. Меня привезла туда посольская машина. Я даже зашла внутрь, но потом… Ты ведь ему оставил свою визитную карточку? – И снова такое же движение изящной маленькой ручки, и из коричневой сумочки с затертыми желтыми буквами Эцуко достала еще одну бумагу. Чен взял и ее. Да, он оставлял свою карточку Ватануки, и на ней действительно значился его домашний адрес, как и адрес служебный – Большой Златоустьинский, 1, и должность: профессор японского языка Московского института востоковедения. Да, все правильно. Получается, Ватануки оставил визитку жене?
– Он тебе сам отдал?
– Нет. Он положил ее в пакет с документами, но она выпала, а он не заметил. А я заметила. И решила прийти сама. Это неправильно для замужней женщины, но… мне почему-то совсем не стыдно, – Эцуко вдруг густо покраснела и закрыла лицо руками.
Смутился и Арсений. Он несколько секунд не знал, что сказать, прежде чем взял себя в руки:
– Это хорошо. Хорошо, что ты пришла и… что тебе не стыдно. Тут нечего стыдиться. Тем более… Тем более что, наверно, не надо говорить об этом визите твоему мужу.
Женщина согласно кивнула, не убирая рук от лица. Чен еще раз взглянул на билет в театр. Немного подумав, решительно оторвал контроль и протянул билет Эцуко. Та убрала руки от лица, все поняла и убрала бумажку снова в сумочку.
– Программку ты не покупала, поскольку она все равно на русском языке, и тебе ничего не понятно.
Женщина снова согласно кивнула.
– Я рад, что ты пришла. Очень рад, – с усилием выговорил Арсений. – Наверно, я даже ждал тебя.
– Я знаю, – лицо Эцуко вновь осветилось улыбкой, – я это сразу поняла и почувствовала, что так будет правильно!
– Ты все и всегда понимаешь правильно, – усмехнулся Арсений Тимофеевич. – А что еще ты поняла?
– Что еще? – Эцуко опустила голову, и со стороны могло показаться, что она задумалась. Но Чен хорошо знал этот наклон прекрасного профиля с небольшим, чуть горбатым носиком, черными глазами формы сливы и прикрытыми локонами ушками цвета китайского фарфора.
– Мужчины часто думают, что женщины глупы, – очень серьезно ответила Эцуко, поднимая на Арсения взгляд прекрасных и совсем не изменившихся за двадцать лет глаз. – Вы думаете, что мы наивные дурочки, но это не так. Мы лишь ищем возможность выжить.
– Выжить?
– Выжить. Мы – женщины. Наша цель в жизни проста и понятна: найти мужчину, который станет мужем и отцом наших детей. По возможности, – грустно усмехнулась Эцуко, – хорошим мужем и отцом.
– И… ты нашла?
Она помолчала.
– Да, я нашла. Я не жалею о том, что было, но… Я хотела сказать о другом… Мой муж не понимает тебя, и не понимал никогда.
– А ты понимала?
– Я – да. Я всегда… восхищалась тобой и гордилась. Я была счастлива иметь такого брата. Я и сейчас счастлива этим. Но иметь такого мужа я бы не хотела.
– Почему? – Чен потянулся, не глядя, за трубкой на столе, но не нашел ее и спрятал руки за спину. Он неотрывно смотрел на женщину.
– Почему… Почему… Ты женился?
– Я был женат.
– Она русская?
– Да. Не совсем. Еврейка.
– Вот. Я не хотела бы, чтобы ты стал моим мужем по двум причинам. Во-первых, ты слишком умен и всегда был погружен в книги, в работу. Это для тебя главное. А я, хотя и японка, не смогла бы не ревновать тебя к работе. Я… слишком сильно тебя любила для этого.
Они помолчали.
– А вторая причина?
– Вторая? Тут все просто. Ты долго жил в Японии, у нас дома, мы вместе выросли. Но ты никогда не был японцем. Ты им не стал. Да, со стороны ты неотличим от нас. Мы говорим на одном языке. Мы вместе завтракали, обедали и ужинали, пока ты не ушел вместе с Такэ в эту проклятую школу… Но это только он с его невнимательностью мог поверить в то, что ты стал японцем. Нет. Это только внешнее. Ты не наш. Не мой. И мне очень жаль. – Она кротко улыбнулась и откинулась на спинку дивана.
– Интересно… Ты всегда понимала, что я не японец, а твой муж не понимал?
– Конечно. Мужчины смотрят на внешние признаки, на то, как человек выглядит, что он говорит. А женщины представляют, что он думает и оценивают не что, а как он произносит. Неужели вас этому не учили в вашей школе? – Она задорно рассмеялась и тут же прикрыла рот ладошкой.
Чен не стал отвечать, но вдруг нахмурился, что-то поняв:
– Твой муж не понимает меня, но думает, что понимает?
– Именно так. Он слеп и глух, хотя, в общем, неплохой человек.
– Что ты хочешь сказать?
– Что я знаю, кто такой «красный японец», которого он тут пытается найти. Это ты.
Глава 16. Харакири
Москва, следующее утро
Подполковник сидел на заднем диване автомобиля без шинели – несмотря на мороз, он не стал ее брать с собой, а в руках сжимал рукоять стоящего перед ним самурайского меча. В пути он иногда скрипел зубами, но ни единого слова не сорвалось с его плотно сжатых в сизую нитку губ. Стефанович чувствовал, что ехать надо быстро, и без понуканий старался давить на педаль посильнее. Машина мчалась по обледенелой дороге на грани возможного, то и дело рискуя сорваться в занос или уйти с поворота по прямой в кювет. Стефанович крепко сжимал руками баранку, быстро перехватывал ее, умудряясь одновременно выделывать ногами небывалые фокусы с педалями, ловко нажимая то на газ, то на тормоз, то на сцепление, тщательно подстраиваясь под особенности дороги.
В центре шофер все же сбросил скорость, и к посольству авто подкатило не торопясь, достойно, как это и подобает машине представителя великой державы. У крыльца Стефанович остановился, выскочил из-за руля и открыл дверь подполковнику. Тот вышел, все так же сжимая в руках меч, и внезапно замер. Накаяма развернулся к водителю и вдруг коротко поклонился ему. Стефанович опешил, а подполковник распрямился, как тугая пружина, и, опустив голову, положил левую руку на плечо водителя, на мгновенье крепко сжал его и, круто развернувшись на каблуках, быстрыми шагами вошел в здание. Водитель военного атташе еще несколько секунд постоял на месте, потом, поймав на себе удивленный и внимательный взгляд постового милиционера у ворот, спохватился и поспешил отогнать машину в гараж.
Пройдя в свой кабинет и, по счастью, никого на пути не встретив, Накаяма аккуратно затворил дверь, рукоятью вниз поставил меч в специальную подставку на небольшой тумбе у стола и уселся за бумаги. Несколько минут он просидел, уставясь прямо перед собой ничего не видящими глазами. Затем его веки сомкнулись и со стороны могло показаться, что подполковник уснул. Увы, это было не так. Он и сам сейчас отдал бы все на свете за то, чтобы уснуть, но по его воспаленным глазам и набухшим векам внимательному наблюдателю стало бы ясно, что подполковника мучало не только тяжелое похмелье, но и бессонница. Сон не брал подполковника Накаяму потому, что, как только он закрывал глаза, перед ним сразу со всей омерзительной выпуклой реальностью всплывали картины той ночи, и он, подобно индийскому мудрецу Бодхидхарме, готов был вырвать себе веки, лишь бы только не спать. И вот теперь все изменилось. Накаяма специально закрыл глаза, хотя знал, что будет больно, очень больно, невыносимо – так, как и Бодхидхарме выдержать… Но перетерпеть эту боль требовало уже твердо принятое решение. До сизых ногтей впившись руками в край стола, военный атташе судорожно задвигал кадыком и захрипел, снова вспоминая все, что с ним произошло.
Вечер обещал быть томным. Любочка («Рюбочика» – так мысленно называл ее Накаяма) была необыкновенно мила и приветлива, и он тогда еще подумал, что настроение у нее меняется, как погода у берегов Окинавы, где он побывал однажды в юности. Сегодня тучи, тяжелое свинцовое небо, и вот уже ветер сбивает тебя с ног – так и автомобиль, управляемый пьяным хулиганом, сносит переходившего дорогу пенсионера. Тяжелые струи холодного дождя летят параллельно земле, больно бьют по лицу, по рукам, по ребрам, но все это очень недолго. Тайфун проходит, а утром следующего дня светит такое солнце и наступает такая благостная жара, что понимаешь: все это было проверкой на твою выносливость. Прошел, сумел выжить и не проклясть этот остров, получай награду: живи в раю, ешь ананасы, пей вкуснейшую водку авамори, белую как молоко, которое так любят варвары, нежную черную свинину и водоросли комбу, вкусу которых нет равных во всей великой империи!
Вот и сейчас подполковник Накаяма неожиданно для себя расслабился. Всю дорогу Рюбочика отчаянно флиртовала с ним в машине, заливисто смеялась его шуткам и даже не была против, когда он, как бы невзначай, положил свою маленькую, но сильную руку профессионального фехтовальщика на ее белое колено. Он заметил, как вздрогнула она тогда от этого прикосновения, и понял: она готова, она хочет, вожделеет его! Как настоящий конфуцианец, он немедленно убрал руку («Желающая женщина должна страдать от недостатка внимания мужчины и от этого желать его еще больше!» – говорил Учитель) и перевел разговор на какую-то нейтральную тему. Минуты не прошло, как он заметил, что она сама прижимается к нему («Да! Сработало! Это всегда срабатывает с этими глупыми существами, особенно если они такие похотливые дуры, как эти русские!»), и подполковник размяк совсем. Сейчас никто не узнал бы в нем автора инструкции японским разведчикам о необходимости принимать особые меры безопасности при общении с русскими женщинами, тем более, если эти женщины работают в посольстве. Наоборот, военный атташе теперь чувствовал себя истинным ловеласом, настоящим оннатараси, вечно окруженным женщинами, несмотря на то что, казалось бы, не прилагал к этому никаких усилий.