Реакция молодых людей была диаметрально противоположной. Если парень посмотрел на меня крайне неприязненно и даже враждебно, то девушка, наоборот, проявила живейшее участие к судьбе пострадавшего.
– У меня самой нет телефона, – отстранилась она от крайне недовольного моим появлением парня, – но кажется, у моей подруги он есть. Женя, Галина, – воскликнула она, поворачиваясь в сторону густо заросшей туей рощицы, – идите скорее сюда! Минуло несколько секунд, показавшихся мне минутами, и из зарослей вынырнула ещё одна пара. Светловолосая девушка помахала нам рукой и демонстративно приложила ладонь к уху, как бы показывая, что внимательно слушает.
– Ты случайно мобильник с собой не захватила? – воскликнула первая девушка, – а то здесь человек умирает!
Через минуту я уже прикладывал трубку телефона к уху.
– Оператор Белякова слушает, – прозвучал усталый женский голос.
– На главной аллее Ботанического сада в беседке лежит пожилой мужчина, – затараторил я, – кажется у него сердечный приступ!
– Фамилия, – безжизненным голосом отозвалась моя собеседница.
– Откуда я знаю его фамилию? – искренне удивился я, – он мне не представлялся.
– Ваша фамилия! – с ядовитым сарказмом прозвучало в трубке.
Чертыхнувшись, я назвался.
– Ботанический сад, какой имеется в виду? – не унималась телефонистка с обезличенным голосом.
– То есть как, – удивился я, – разве в Москве он не один?
– Их два, – услышал я в ответ. Один около станции метро Проспект Мира, а другой примыкает к Алтуфьевскому шоссе.
– Вот, вот тот, который у Алтушки! – уточнил я. В самом конце центральной аллеи, той, что тянется от главного входа.
– Пока расстегните ему ворот и если есть возможность, дайте что-нибудь попить, – посоветовала на прощание оператор и, не прощаясь, повесила трубку.
Теперь в беседку, где лежал неизвестный, мы направлялись уже впятером. Глаза у мужчины были всё так же закрыты, но по издаваемым им свистящим звукам было понятно, что он ещё жив. Девушки тут же принялись хлопотать вокруг него, расстёгивая на груди рубашку и подкладывая под голову свои сумочки. Мы же с молодыми людьми остались снаружи и они тут же вытащили сигареты.
– Всё курите? – немедленно подначил я их. Значит, скоро вот так же грохнетесь на улице, и тоже будете зависеть от доброй воли посторонних людей.
– Это от сигареты, что ли? – недоверчивым баском отозвался один из парней.
– Не от сигареты, а от сигарет! – поправил я его. А вы что думали, Минздрав вас просто так предупреждает об опасности курения? Нет, не просто. Никотин ведь не что иное, как нервнопаралитический яд, и рано или поздно он своё парализующее действие явит вам во всей красе!
За душеспасительной беседой довольно быстро подкатила и «Газель» скорой помощи. Кроме водителя в ней сидела лишь молоденькая девушка, которая явно стеснялась своей самостоятельности и, похоже, была не слишком готова оказать бедняге помощь прямо на месте. Так что мы помогли ей погрузить пациента в кузов, после чего красно-белая машина неторопливо поехала в обратную сторону. Молодые пары быстренько ретировались из беседки, а я чуть задержался, поскольку в толкотне при погрузке у меня развязался шнурок, и потребовалось его поправить.
Уже заканчивая эту краткую процедуру, я краем глаза заметил нечто прямоугольно-коричневое, высовывающееся из-за края деревянного чурбачка, на котором была укреплена одна из лавок. Протянув руку, я через секунду извлёк из-за него сильно потёртый портфель из дешёвого кожзаменителя. Он, не сказать, чтобы был очень тяжёл, но в нём явно что-то лежало.
– Не наш ли бедолага его обронил? – подумалось мне. Ну, да, конечно! Проходил мимо беседки и в этот момент почувствовал недомогание. Вошёл, сделал два шага вперёд и тут же упал на правую скамейку. И если свой портфель он при этом держал в правой же руке, то он как раз и должен был угодить прямо сюда, за лавку!
Замок портфеля не был заперт на ключ и легко поддался моим усилиям. Интерес мой к содержимому кожаного вместилища был чисто номинальный. По одному его внешнему виду было понятно, что никаких особых ценностей в нём никогда не было, да и быть не могло. Однако там вполне могли оказаться какие-нибудь справки или документы, по которым можно было бы впоследствии отыскать так некстати заболевшего владельца портфельчика. Но вскоре выяснилось, что ничего подобного там тоже не было. Всё внутреннее пространство занимали две плотно набитые пластиковые папки и толстая, сильно затёртая общая тетрадь.
Открыв из чистого любопытства одну из папок, я увидел толстую пачку бумаги с ксерокопиями каких-то рукописных документов. В беседке было уже темновато, но я всё же вынул из середины один из листов и поднёс его к глазам. Текст её был своеобразен и разобрал я его с известным трудом: «По Высочайшему повелению предлагаю Вашему Высокоблагородию разузнать без потери времени и самым секретным образом, не проживал ли лет 20-ть тому назад в Минской губернии близ г. Слуцка в имении Черебути некто Антон Ивицкий, переехавший в последствии в Виленскую Губернию в имение Свилу, неподалёку от г. Видзы лежащее…, и коль скоро Вы что-либо о нём узнаете, или откроется теперешнее место его пребывания, то немедленно донесите мне о том…,»
– Какая-то старорежимная галиматья! – разочарованно отложил я листок в сторону, но для пущей самопроверки вытащил ещё один.
Но по стилю изложения информация на этом листе не сильно отличалась от листа предыдущего. Содержание и по смыслу текста и даже по почерку была почти такой же: «Во исполнение предписания Вашего Сиятельства, от 29 ноября минувшего 1839 года, за № 129-м я старался секретнейшим образом разузнать об Антоне Ивицком всё что мог и удостоверился, что он действительно лет восемь жил в Игуменском уезде в деревне Церебутая (на реке Птичь) у арендующего имение сие родственника его, дворянина Овсяного, но уже около 15 лет как выбыл оттуда в Виленскую губернию. Слышно, что он проживал не около Видзе, но близь Вильно и года два тому назад умер, после чего жена Ивицкого с сыновьями: Людвигом, Тимофеем и Робертом переселилась Гродненской Губернии, Новогрудского…»
Уже понимая, что никаких нужных сведений о владельце портфеля я здесь не найду, я всё же скоренько пролистал и страницы тетради в твёрдом, тёмном переплёте. Мелкий трудноразборчивый почерк, рукописные схемы каких-то местностей, фотографии людей в старинных одеждах, вклеенные то там, то здесь кусочки географических карт… Разочарованно захлопнув тетрадь, я сложил бумаги обратно и с чувством выполненного долга направился к выходу из парка. И пока шёл, размышлял о том, кем же был отправленный в больницу старик, любителем-краеведом, писателем или же просто рядовым школьным учителем.
Глава вторая: Дело № 31 – История о французском золоте
Вернувшись домой, я затолкал совершенно никчёмный портфель под вешалку и вскоре благополучно забыл о его существовании. И лежать бы ему там долгие месяцы или даже годы, но некоторые события неожиданно повернули всю дальнейшую историю в совершенно нерядовом направлении. Итак, с того дня прошло чуть больше недели. Над Москвой пронеслись спасительные дожди, несколько развеявшие нестерпимую летнюю духоту, и в один из свободных дней я вновь отправился в Ботанический сад. На сей раз, пошёл туда не с пустыми руками. В сумке нёс остатки подсохшего хлеба, намереваясь поделиться им с оккупировавшими парковые пруды утками. Завершив сию благотворительную процедуру, я повернул к дому, проложив маршрут по укромной аллее, ведущей мимо так называемого «Японского садика». Там обычно стояла передвижная тележка, с которой предприимчивые торговцы сбывали посетителям парка весьма недешёвое мороженое. Встав в конец небольшой очереди, я случайно обратил внимание на то, что на одной из сторон тележки мороженщика висит косо приклеенное объявление. Стоять было скучно и я, чуть наклонившись вперёд, прочёл чрезвычайно заинтересовавший меня текст.
«Все, кто имеет хоть какие-то сведения о найденном на территории парка коричневом портфеле с важными бумагами, получат гарантированное вознаграждение, если позвонят по следующему телефону…», – было написано на четвертушке стандартного писчего листа.
Подошла моя очередь и, протянув продавщице деньги, я принял холодный рожок. Одновременно другой рукой я осторожно оторвал объявление. Присев на ближайшую скамеечку откусил холодного лакомства и перечитал его ещё раз.
– Будто нерусский человек писал, – подумал я. Ну, кто же из наших будет предлагать вознаграждение за «хоть какие-то сведения». Этак, я позвоню и скажу, что портфель на моих глазах засунул в мешок мусорщик. И что мне за это заплатят? Ерунда какая-то!
Мороженое было съедено, объявление изучено вдоль и поперёк, но выбросить его в ближайшую мусорную корзину рука почему-то не поднималась.
– Что же имеется в виду под «важными документами»? – копошилась в моей голове недоуменная мыслишка. Там ведь лежали не чертежи современного истребителя, или какой-нибудь тайной электронной системы, а ксерокопии каких-то старых писем или официальных бумаг. Какая особая важность может содержаться в документах, которым не меньше чем по сто, а то и двести лет? Вау, – озарила меня внезапная догадка, – а может быть, их засунули туда просто для отвода глаз! Может быть, там лежит что-то ещё? Не на виду, нет, а где-нибудь в глубине за подкладкой? Может быть, всего одна единственная бумажка или дискета для компьютера?
Крайне озадаченный и одновременно заинтригованный, я вернулся домой с твёрдым намерением разобраться в загадке как можно быстрее. Смахнув тряпкой накопившуюся на боках портфеля пыль, уложил его на стол и вытащил содержимое наружу. Более внимательный осмотр папок дал несколько неожиданный результат. Выяснилось, что в каждой из них находился один и тот же набор документов, причём даже разложенных в одинаковом порядке. Но среди писем и докладных записок, датированных 1839-м и 40-м годами, не было вложено ни единой посторонней бумажки. Пересмотрел я, разумеется, и тетрадь, уже более внимательно. В ней тоже не оказалось ничего постороннего за исключением нескольких чёрно-белых фотографий, сделанных с каких-то батальных полотен. Далее я тщательно прощупал и сам портфель в надежде отыскать нечто такое, что могло бы представлять хоть какой-то интерес. Однако кроме пятикопеечной монеты, выпуска 1961-го года, неведомым образом завалившейся за его дерматиновую подкладку, отыскать не удалось ничего.