— Нет, Клэрибелль, ошибаются те, кто думает, что женщина страдает так же, как мужчина. Она страдает, глубоко переживая свое несчастье, и часто сильное горе действует на нее самым благодатным образом, изменяя ее к лучшему. С мужчиной же не так: видя свои надежды разрушенными, потеряв цель в жизни, он поворачивается спиной к несчастью и начинает искать себе развлечение в обществе… Я не стану объяснить вам, леди Лисль, какое широкое значение имеет слово «развлечение», единственно хочу сказать вам, что восемь лет назад я был достоин вас, а сегодня — недостоин.
— Следовательно, вы не любите меня больше? — спросила она.
— Люблю, Клэрибелль, люблю, сердце мое не способно полюбить другую. Я встречал женщин прекраснее вас и более достойных любви, но в своем безумии, к моему несчастью, я не смог забыть вас, не мог разлюбить… Я проклинал вас за вашу бесхарактерность, презирал за измену, но в течение восьми лет, полных горя, труда и отчаяния, я ежедневно признавался самому себе, что все еще люблю вас. Скажите, я заслуживаю хоть какого-нибудь вознаграждения? Вы теперь вполне самостоятельны, тетка ваша, которая имела на вас такое сильное влияние, давно умерла. Опекуны ваши не имеют больше над вами никакой власти, Клэрибелль. И я спрашиваю вас теперь, когда вы свободны, на том же месте, где вы оставили меня восемь лет тому назад в таком отчаянии: хотите ли вы исполнить обеты вашей молодости?
Леди Лисль несколько минут молчала, а потом прошептала, вытирая слезы, которые с самого начала этого разговора катились по ее лицу:
— Да, Артур, если это может составить ваше счастье.
Она произнесла эти слова скорее под влиянием какого-то страха, чем подчиняясь чувствам. Артур обнял ее, прижал к себе и поцеловал в лоб, а затем молча довел до экипажа.
— Мама, мама! — своим слабым голоском закричал ребенок. — Я тебя заждался. Я очень голоден, и уже становится темно, а Брук устал рассказывать мне сказки.
— Потому что вы слышали их уже много раз, сэр Руперт, — почтительно заметил грум.
— Так Брук рассказывает вам сказки, сэр Руперт? — весело спросил капитан. — Вероятно, он рассказывал о Джеке, убийце великанов и мальчике-с-пальчик? Я думаю, будет недурно, если я расскажу вам какую-нибудь индийскую сказочку.
— В таком случае я буду вас любить и желать, чтобы вы стали моим новым папой!
— Садитесь, сэр Руперт, — сказал Брук. — Теперь восемь часов, а вам пора кушать.
Легкий фаэтон быстро покатил по дороге и уже через полчаса оказался у ворот Лисльвуд-Парка, одного из самых больших и красивых поместий графства Суссекс.
Маленький баронет был в восхищении от своего нового знакомого и до позднего вечера не давал ему уйти, требуя все новых и новых сказок. Но как только часы пробили девять, в гостиной появилась важная, чопорная гувернантка и уговорила сэра Руперта, хоть и с величайшим трудом, следовать за ней в его комнату.
— Вы балуете своего сына, — заметил капитан, когда мальчик ушел.
— А как же иначе? Мне некого больше любить.
— Он очень милый малыш, но слаб телосложением.
— Да, он не слишком крепок, и это одна из причин, почему я позволяю ему делать почти все, что он захочет. Доктора утверждают, что ему не следует противоречить, поскольку он чрезвычайно впечатлителен.
— Он умный мальчик?
— О нет, я не думаю, что он обладает ясным умом, — ответила леди Лисль, поколебавшись, — он учится вяло, неохотно. Господин Мэйсом, пастор, ежедневно дает ему двухчасовой урок, и я опасаюсь, что он находит его слишком ленивым.
— Он когда-нибудь на него жаловался?
— Да, жаловался несколько раз, — проговорила леди Лисль задумчиво.
— Это ничего не значит, Клэрибелль, Руперт будет богат, и ему нет нужды становиться ученым. Это только нам, беднякам, осужденным на вечную борьбу за существование, необходимо развивать свой ум.
Капитан произнес эти слова с горькой улыбкой и, подойдя к камину, облокотился на него и устремил взгляд на огонь. Пламя озарило его смуглое лицо каким-то фантастическим светом, засверкало в грустных черных глазах и резче обозначило строгие очертания красивого рта, полускрытого усами, которые он то и дело разглаживал рукой. Леди Лисль, сидевшая по другую сторону камина за маленьким столом, пристально смотрела на него.
— Вы изменились, капитан, — сказала она наконец.
Он пожал плечами, подтолкнул концом сапога уголья и после короткой паузы спокойно произнес:
— Так вы находите, что я изменился? И очень изменился?.. Удивительно ли это после того, как я провел восемь лет в Индии? После того, как я восемь лет пил эль и водку… упражнялся на бильярде, играл в кости, в экартэ, в различные азартные игры, в крикет… совершал набеги на неприятеля, охотился на вепрей и тигров, ссорился, заводил любовные интриги… О леди Лисль! Мне кажется, уж лучше не вспоминать все свои деяния: они могут не прийтись вам по вкусу.
— Артур, — сказала Клэрибелль, рассеянно накручивая длинные золотистые локоны на свои беленькие пальчики, — знаете ли вы, что вы стали настоящим медведем?
— Медведем! — насмешливо повторил капитан. — Только эту перемену вы и видите во мне после восьми лет разлуки? Обращение мое уж не такое вежливое, голос мой стал грубым, я говорю дерзости и смеюсь прямо в глаза людям. Я сделался нервным, раздражительным, у меня несносный характер, и я не стараюсь понравиться окружающим, как делают люди благовоспитанные. Я обедаю в пальто и в цветной жилетке, я явился к женщине, восемь лет тому назад изменившей данному мне слову, в шесть часов пополудни и, не застав ее дома, отправился вслед за нею, нашел ее в пустынном месте и предложил ей выйти за меня замуж, меж тем как еще не истек год ее траура… одним словом, леди Лисль, вы правы: употребляя ваше же выражение, я стал медведем.
При этих словах он взглянул в зеркало, висевшее над камином, и откинул назад черные волосы. Леди Лисль не сводила с него полного недоумения взора, но не сказала ни слова. Его влияние на нее было огромным, и в ее обращении с ним проглядывала робость, вероятно, возникшая из сознания его силы и ее собственной слабости.
— Леди Лисль, — продолжал он, — я уже не кажусь вам таким, каким был восемь лет назад? А если я скажу вам, что я с тех пор стал во всех отношениях другим человеком?
— Артур!
— Взгляните на меня в зеркало… идите сюда, Клэрибелль, встаньте рядом со мною, и будем вместе изучать мое лицо. В нем нет каких-то особенных перемен: две-три едва заметные морщинки под глазами, несколько резких линий вокруг рта да смуглая кожа, ставшая такой под индийским солнцем. Великий Боже! Как мало отражает лицо внутреннее состояние человека, и каким иссохшим, старым, безобразным было бы мое, если б на нем отразились все пережитые мною душевные бури! А теперь посмотрите, как прекрасна моя маска, и удивляйтесь, как искусно умеет человек — эта величайшая из всех загадок — скрывать под нею свое истинное лицо!
— Артур, я отказываюсь слушать вас, если вы будете продолжать в том же тоне.
— Ах да, я ведь говорю медвежьим языком, не так ли? Я должен был бы лежать у ваших ног и рисовать самыми радужными красками картину моего восьмилетнего пребывания в Индии: как я, из любви к вам, никогда не пил двойной эль, как по той же причине не прикасался ни к игральным костям, ни к картам и как избегал общества женщин, чтобы мечтать о вашем хорошеньком личике. Это звучало бы приятно для ваших маленьких ушек, не так ли? Нет, Клэрибелль, я всего этого не скажу. Я медведь, как вы сами заметили, и потому буду говорить вам правду и одну только правду. Выслушайте же меня! Я ненавижу вас столь же, сколь и люблю, сердце мое разрывают две эти противоположные страсти, так что я даже еще не уяснил, которая из них привела меня к вам сегодня? Вы по незнанию восемь лет назад совершили убийство и теперь видите перед собой только дух сэра Артура Вальдзингама, которого вы тогда убили. По вашей милости и из-за вашей измены я стал игроком, пьяницей и развратником. Воспоминание о вас преследовало меня неотступно, и чтобы избегнуть этой пытки, я старался забыться в вине, в игре, в оргиях… Вот что я обязан сказать вам, леди Лисль, если уже я должен сказать вам что-нибудь.
— Артур, вы разбиваете мне сердце, — сказала Клэрибелль. Он отвернулся и закрыл лицо руками. — Артур, я обещала сделать все, что будет в моих силах, чтобы вознаградить вас за прошлое. Я обещала это, да? — повторила она, стараясь приподнять его голову своими маленькими руками.
— Да, да, вы добры, Клэрибелль. Вы даже обещали стать моей женой. О, моя возлюбленная, моя мучительница, моя дорогая и жестокая Клэрибелль!.. Пусть ужасное прошлое забудется раз и навсегда, и да не падет ни малейшая тень от него на эту прелестную головку!
Он приподнял ее прекрасные локоны и посмотрел на нее с нежностью, грустью и с глубоким состраданием.
— Клэрибелль, — начал он снова, — вы обещали быть моей женой: не раскаиваетесь ли вы в этом? Не страх ли вынудил вас сдаться на мою мольбу? Обдумайте это еще раз, моя дорогая, пока не поздно, скажите одно слово, и сегодня же вечером я оставлю этот дом, и через два дня снова буду на пути в Индию. Одно слово, Клэрибелль, и вы будете избавлены от меня навеки.
Она подняла на него полные слез глаза и, положив свои нежные пальчики на его широкую ладонь, проговорила чуть слышно:
— Никогда, никогда не любила я никого, кроме вас. Я поступила очень дурно, когда изменила данному вам слову и вышла замуж за сэра Реджинальда Лисля, но я была слишком слабой, чтобы противиться воле моих родных. Как часто сидела я с мужем напротив этого камина и думала о вас, пока не исчезали и эта комната, и лицо мужа… Я видела вас раненым на поле битвы или спящим в каком-нибудь мрачном, непроходимом лесу… видела вас одиноким, покинутым, больным, умирающим. Но слава Богу, вы здоровы и невредимы, вы вернулись ко мне и вы все еще любите меня!
— Люблю и буду любить всегда… Это мое безумие, Клэрибелль. Так вы выйдете за меня, чтобы ни случилось по Божьей воле дурного или хорошего?