В дверях появилась бабушка Аста.
– Половина восьмого, – напомнила она.
– Иду, – ответил Каос, он понял, что его зовут ужинать. На прощание он наклонился и прошептал большой-пребольшой улитке: – Мне надо идти домой ужинать, увидимся в следующий дождь.
Бабушка накрыла стол в кухне голубой клеёнкой, такой чистой и блестящей, что казалось, она светится. Каос ел из старинной детской тарелки, когда-то из неё ела его мама. На дне были нарисованы жеребёнок и лошадь, а ещё мальчик в синей кепке, который смотрел в небо. Очень красивая тарелка, в такой любая еда кажется вкуснее.
– У нас были ещё две такие тарелки, – сказала бабушка, – но Эльза свою разбила, а Берит взяла свою с собой, когда переехала на север.
– Тётя Берит теперь что, очень-очень далеко отсюда? – спросил Каос.
– Да, – кивнула бабушка, – зато Эльза живёт со мной, только сейчас уехала в отпуск в Грецию. Теперь люди много разъезжают туда-сюда.
– И ты тоже разъезжаешь?
– Да, вот к вам приезжаю на каждое Рождество. Но в гостях хорошо, а дома лучше.
– Правда.
– А твоя тётя Эльза весь мир объездила. Жаль, что в этот приезд ты с ней не встретишься. Зато мне повезло: ты мне компанию составишь, а то бы я тут одна куковала.
– Как думаешь, мама уже доехала?
– Давай посчитаем. Автобусом до города часа два. Потом оттуда надо ехать на поезде. Пожалуй, она уже добралась до дома.
Каос представил себе вокзал в Ветлебю, вот бы ему оказаться сейчас там и встретить маму! Тогда бы они вдвоём пошли к Газетному дому. Нет, ничего не выйдет – он здесь, а она там. От этой мысли ему стало немножко грустно, но, чтобы не показать виду, он сказал бабушке:
– У вас-то тут поезда не ходят!
– Верно, только автобусы да лодки.
– А ты умеешь грести?
– Конечно.
– Может, сплаваем завтра куда-нибудь? – оживился Каос.
– Нет, на неделе у меня нет на это времени, и так хлопот много, – сказала бабушка. – Вот в воскресенье вечером может быть.
– Здорово! У тебя ведь тоже должен быть выходной!
– Так-то оно так, – вздохнула бабушка, – но как подумаю, сколько всего мне надо переделать: навести порядок в доме и в саду, сварить варенье, постирать бельё и повесить сушиться, сходить на кладбище и убрать на могилах.
– Папа и мама читают мне перед сном, – сказал Каос.
– И я тебе почитаю, – пообещала бабушка, – только надо решить, про что. Ладно, что-нибудь придумаем.
Каосу не терпелось узнать, что же выберет бабушка, и он побежал укладываться спать. В спальню вела маленькая лесенка. Вдруг Каос подумал: хорошо бы попробовать покачаться на перилах. Сказано – сделано! И вот он уже повис вниз головой. Висеть так было непросто, так что он вскоре снова встал на ноги. Но всё-таки у него получилось! Бабушка посмотрела на внука, а потом ушла на кухню мыть посуду. Она нисколечко не волновалась, что он упадёт.
Каос почистил зубы, умылся и лёг в постель. Это была большая кровать для взрослых, она стояла у одной стены, а у другой была ещё одна – там спала бабушка. Наконец она пришла. Что это у неё под мышкой? Какая-то толстая книга.
– Скажи-ка, Карл Оскар, слышал ли ты про Генрика Ибсена?
– Нет.
– Значит, ты и про Терье Викена не слыхал. Не испугаешься, если я прочту тебе взрослую историю, и даже немножко страшную?
– Не испугаюсь, – ответил Каос, хотя на самом деле не очень был в этом уверен. – А эта книга такая же страшная, как тот фильм, который мы смотрели у Кристиана? Там все били друг дружку по голове.
– Нет, здесь не так, – успокоила бабушка. – Ну, я начну, пожалуй. Не захочешь слушать – скажи.
И она начала:
– «Жил странный старик в нашем хмуром краю».
– Что значит в хмуром краю?
– Значит, в таком, где не часто солнце припекает, а сильные ветры носят по небу серые тучи. «С повадкой и взором орла».
– А это какой?
– Гордый как орёл, и видит далеко-далеко.
– Понятно.
– «Провёл он на море всю жизнь свою,
И людям не делал зла».
Бабушка начала чтение сначала. Каос так увлекся, что слушал не перебивая и ни о чём не спрашивал. Каос лежал и слушал и не просил, чтобы бабушка остановилась, хотя ему несколько раз становилось очень грустно, но это была хорошая грусть.
– Жил странный старик в нашем хмуром краю[2],
С повадкой и взором орла;
Провёл он на море всю жизнь свою
И людям не делал зла.
Но в час непогоды он страшен бывал
И словно бы одержим.
«Чудит Терье Викен!» – народ толковал.
Никто из товарищей не дерзал
Тогда заговаривать с ним.
А позже я видел однажды, как он
К нам в город привёз улов.
Он был, несмотря на седины, силён,
И весел, и бодр, и здоров.
Он девушек словом смущал озорным,
С юнцами, как равный, шутил,
Он в лодку садился прыжком одним
И, парус поставив, отважно под ним
В морскую даль уходил.
Всё то, что я слышал о нём не раз,
Теперь вам поведаю я:
Чудесным покажется мой рассказ,
Но всё это правда, друзья!
Я всё это знаю от тех, кто жил
С ним рядом в краю родном,
От тех, кто глаза старика закрыл,
Когда на седьмом десятке почил
Он вечным, спокойным сном.
Он был с детства мальчишка-пострел,
Раненько ушёл от родных,
Везде побывал он и всё посмотрел,
Был юнгой из самых лихих.
Но как-то однажды, придя в Амстердам,
По дому он вдруг заскучал,
На судне «Союз» (капитан был Прам)
Он прибыл к забытым родным берегам,
Но парня никто не узнал.
Да как его было, такого, узнать:
Он стал и силён, и красив!
Но умер отец, умерла и мать,
До встречи с сынком не дожив.
Бродил он, угрюмый, дней шесть или пять,
Но был он не зря моряком:
Не мог он бездомным по суше блуждать,
Уж лучше уйти и скитаться опять
В огромном просторе морском.
А годом позднее жену он взял.
Соседи шептались: «Гляди!
Напрасно он с нею судьбу связал,
Ещё пожалеет, поди!»
Всю зиму он прожил, счастливый вполне,
В уютном гнезде родном:
Цветы, занавески на каждом окне
И ярко на снежной блестел белизне
Весёлый маленький дом.
Но тронулись льдины, и Терье вдруг
На бриге ушёл опять,
Лишь осенью гуси, летя на юг,
Могли бы его повстречать.
Нахмурился он, возвращаясь домой:
Почувствовал тяжесть в груди,
Весёлая воля была за кормой,
И скучная жизнь с подступавшей зимой
Ждала его впереди.
Направившись к дому, весёлым друзьям
С улыбкой он вслед поглядел:
Разгульную жизнь он любил и сам
И втайне о ней пожалел.
Но в комнате мирной увидел он,
Невольно душой умилясь:
Жена его кроткая пряла лён,
А в люльке румяная, как бутон,
Малютка лежала смеясь.
И с этого часа моряк удалой
Впервые стал домовит:
Бывало, работает день-деньской,
А вечером с дочкой сидит.
Когда же, в предпраздничный вечер, гулял
Народ на соседних дворах,
Он лучшие песни над люлькой певал
И маленькой Анне играть позволял
Ручонкой в своих кудрях.
Но вот начался великий раздор,
Жестокий девятый год.
С печалью и ужасом до сих пор
О нём вспоминает народ.
Вдоль берега флот английский стоял –
Угрюмые крейсера,
Богач разорялся, бедняк погибал,
И каждый больной и голодный знал,
Что смерть стоит у двора.
Но Терье осилил и страх, и недуг,
Ведь помнил он в час лихой,
Что есть неизменный, испытанный друг –
Огромный простор морской.
Не зря он умел отлично грести,
Не зря был он смел и силён:
Надеясь семью от страданий спасти,
Задумал он в лодке зерна привезти,
Морской миновав кордон.
Он лодку поменьше себе подобрал,
Без паруса вышел он:
Доверившись морю, он так полагал,
Ты морем самим охранён.
Он рифы и прежде не раз обходил,
И в шторм, и в густой туман,
Но рифов и штормов опасней был
Тот коршун, что зорко за морем следил, –
Военный корабль англичан.
Но, верой в судьбу и удачу силён,
На вёсла рыбак налегал;
Вот лодку на отмель вытащил он
И груз драгоценный взял.
Хоть был этот груз не великой цены –
Всего три мешка зерна, –
Но для рыбака из голодной страны
Жизнь маленькой дочки и жизнь жены
Была в нём заключена.
Три дня и три ночи боролся храбрец
С волнами, не видя земли,
Наутро четвёртого дня наконец
Забрезжило что-то вдали.
То были не толпы бегущих туч,
А цепи суровых скал,
И синий, над строем вершин и круч,
Встал Именес – широк и могуч,
И Терье свой берег узнал.
Он дома! Теперь семья спасена!
Как сердце взыграло в нём!
Он Бога за эти мешки зерна
Восславил в восторге своём.
Но замерла речь, помутился свет
От страха в его глазах:
Не мог ошибиться Терье, о нет!
Входил в Хеснессунн английский корвет
Победно, на всех парусах.
С корвета заметили лодку. Звучит
Сигнал. Закрыты пути.
Но Терье на запад отважно спешит,
Ещё надеясь уйти.
Он слышит, как в шлюпке матросы поют,
Но рук не жалеет он,
И крепкие вёсла по волнам бьют,
И волны дорогу ему дают,
Вскипая со всех сторон.
К востоку от Хомборгсунна есть