Обнаружили его поутру девки, что по дикую рябину в лес пошли. Ох и крик поднялся! Хорошо, Яринке в тот день тоже дома не сиделось, решила с ними проветриться. Живо велела дурным визгуньям сухую да побитую морозом траву рвать, которая пожёстче. Сама же в то время ножичком ивовых ветвей настругала. Да, ножик у неё всегда был с собой, а как иначе? Не всякая трава корни да побеги без боя отдаёт, иногда и срезать приходится. И не голыми руками, а через рукавицу.
Дотащили раненого до деревни на волокуше из веток, связанных стеблями, а там и мужики деревенские помогли. Поселили кметя у бабки Агафьи да деда Еремея – у них снадобий навалом, раны перевязывать научены. Однако чаще за ним ухаживала Яринка. У Агафьи и без него забот было по горло, а с Варьки в лекарских делах проку никакого, она кровищу едва завидит – в обморок падает.
Поначалу робела – мужик чужой, огромный да жилистый, весь седой да в шрамах с палец толщиной, будто крапивой его с утра до ночи стегали. Мало ли, чего от девицы захочет? Ему поди откажи, здоровенному-то… Напрасно боялась. Воин княжий её не обижал, молча терпел промывания едкими настоями, только шипел сквозь зубы. Протянул как-то мозолистую лапищу, погладил Яринку по голове. Та аж обмерла, а дядька улыбнулся ласково и сказал хриплым басом:
– На дочку ты мою похожа, ягодка. Такая же проворная да бойкая.
Так и звал её с тех пор – дочкой да ягодкой. Иногда забывался и называл Настасьей, но Яринка понимала, что к чему. И Настасье той отчаянно завидовала. Своих-то родителей она плохо помнила, а Варька и вовсе не знала. Померли от лихорадки Свят да Маланья, почитай, зим шестнадцать назад, как раз в ту пору, когда младшая дочь родилась. Именно тогда дед от горя хворать начал, будто проклял его кто. Бабка всю тяжёлую работу по дому выполняла, а следом и Яринка подтянулась, как чуть подросла. Жили не шибко богато, но и не голодали. Куры на насестах задорно квохтали да справно неслись. Две коровёнки в хлеву дружно мычали и так же дружно доились. А вот лошади не было – кому с ней управляться, в поле пахать да объезжать регулярно? Потому и муку с зерном у соседей выменивали на сметану с творогом, мёд да целебные настои.
Куском хлеба старая Агафья сирот ни разу не попрекала. А вот ленью да безалаберностью – бывало частенько.
А дядька Борис ни разу плохого слова не сказал, пока жил с ними ту зиму. Причём ведь аккурат к празднику Богоявления дружинники за ним приезжали из Торуги – оказывается, не простого воина девки спасли, а сотника, которому прочили должность воеводы. Вдобавок родственника самого князя! Неблизкого, правда. Про такое родство люди говорили: «Твоя бабушка его дедушку из дальнего села за уд срамной вела». Но всё ж таки своя кровь, пусть и крепко разбавленная.
Однако сотник ехать домой наотрез отказался – куда едва живому, застудиться по дороге и помереть уже окончательно? Потому и остался. Хотя его и староста Антип к себе зазывал, мол, у меня места больше, перины да подушки мягче.
Нет, тот ни в какую. Только и сказал, как отрубил:
– Не пристало воину пузо на перине растить. Мне и тут хорошо.
А сам, едва очухавшись, взялся за посильную работу – стыдно сиднем сидеть, когда три бабы вокруг целыми днями выплясывают: то поесть, то попить, то до нужника довести. Все лавки с сундуками в доме починил. Ложек да плошек настругал целую кучу – красивых, резных, не у каждой купчихи такие есть! Варька с Яринкой ахали восторженно, а сотник только посмеивался. И объяснял, что у воина руки не под одну саблю растут, и должен он уметь не только разрушать, но и созидать. И много чего ещё интересного и непонятного говорил.
А потом взялся девок обеих грамоте обучать, по той уцелевшей книге. Истории в ней были занятные: про витязей, которые нечистое войско побеждали силой духа, про храбрецов, что действовали не телесной могутой, а хитростью, и про красных дев, выходивших замуж по любви за князей да царей. В крайнем случае за воина, который одним махом семерых побивахом, или за удальца, каких мир не видывал: мог и жар-птицу добыть, и яблоки молодильные, и много чего ещё.
Вот с тех пор Варьке и втемяшилось в башку, что муж ей нужен непременно городского сословия, чтобы грамоту разумел. И обязательно добрый да щедрый. А Ванька – сын лавочника, только деньги считать умеет. Читать ему без надобности. И деньгу на куколку из фарфору зажал, стервец. Потому Варька и обижалась и на Ивана-травника гулять с ним идти не хотела.
Бабы деревенские бы её не поняли, зато Яринка прекрасно понимала. Она-то вообще никаких замужей не жаждала, пропади они пропадом. Деревенские парни на язык злы, обзывают головешкой палёной и курицей рябой, а сами в вырез рубахи, на груди, пялятся. На Иванов день у костра плясать с ней все готовы, а жениться… Вопрос хороший. Приданое-то есть, но не шибко богатое. А к нему и характер неуживчивый, и дед с бабкой, которым надо помогать с каждым днём всё. А невестка в новой семье – в первую очередь работница. А тут к ней вдобавок два нахлебника…
Да и за кого идти? Один дурак-дураком, второй запойный, третий скотину тиранит, лошадей за малейшее непослушание кнутом до мяса охаживает. В дальнюю деревушку тоже не хочется, Агафья хоть и вредничает, да всё ж своя кровь, родная… А там кто Яринке поможет в случае беды?
– Сестрица, не хочу я за него, – прервал тягомотные мысли Варькин жалобный шепоток. – Помоги мне! Отвадь его от дома! Вместе со сватами!
– А потом меня бабка следом за ними из дому попрёт, – Яринка мрачно усмехнулась. – А родичи его с нами вообще расплюются, ни муки не продадут, ничего. Жить как будем? Поле пахать? Или тебя вместо лошади в плуг запряжём?
Варька ничего не ответила, лишь стояла, глотая слёзы.
– Ну чего ты ревёшь, а? Ну чего? – Яринка вмиг прекратила ёрничать, спрыгнула на землю и протянула руки. – Иди сюда.
Варька с готовностью уткнулась ей в плечо и захлюпала носом. Вот уж кто любил её беззаветно и искренне, безо всяких условностей в виде уборки, стряпни и беленького личика. И вроде бы причина для слёз совершенно дитячья – эка невидаль, куколку не купил! – а всё равно обида ведь искренняя, горькая.
– Ладно, – Яринка взяла сестру за пухлые щёчки и звонко чмокнула в самый кончик носа. – Придумаем что-нибудь. И не плачь, Иванов день сегодня. Будешь много реветь – водяник украдёт.
Нынешний год выдался нехорошим: по окрестностям то и дело шныряли банды лиходеев, искали, чем поживиться. А у них в Листвянке пятнадцать дворов всего, даже церкви своей нет. Зато живут далече, практически у глухого леса. Даже степняки, четверть века назад прокатившиеся по столице и окрестностям злобной вооружённой ордой, до их медвежьего угла не добрались.
Однако именно в те годы деревенские собрались скопом да поставили вокруг Листвянки укреплённый тын выше человеческого роста и две башенки деревянные, с которых мужики да парни днём и ночью дозор по очереди вели. Целое поколение на этих башнях выросло.
Степняков не дождались, хвала богам и старым, и новому. А вот лесные тати ломились порой. Получали по ведру горящей смолы на головы, а кто с первого раза не понял, тех секли и плетьми, и батогами, и чем ни попадя.
Ибо народ, живший в краю под названием Лесистая Балка, с чужаками особо не церемонился ни в их деревне, ни в остальных. Ещё и князь Мирослав даром хлеб не ел и подати просто так не собирал – постоянно прочёсывали леса его дружинники. После чего численность разбойников в округе уменьшалась. Жаль, ненадолго. Здешний люд жил справно, не бедствовал, лес – он накормит и напоит, ещё и оденет. Потому нет-нет да шныряла вокруг всякая пакость, до чужого добра жадная.
Но сейчас, в великий праздник, временно позабыли о лиходеях. И без них дел хватало: молодёжь искала берёзки поветвистее по окрестным рощицам, плела венки, а к ночному гулянию снаряжала котомки да лукошки с варёными яйцами, хлебом и молоком.
Ярина тоже собиралась в лес – за банными вениками да дикоросами. Ночь на Ивана-травника раз в году бывает, и, если не напугаешься в чащу идти, будешь вознаграждена за смелость… Ну, если повезёт. Диких зверей да лихих людей со счётов сбрасывать тоже не стоило.
Но уж веников настругать и где-нибудь поблизости можно, лишь бы без посторонних глаз. Дюже полезные они, если в это время заготовить. А раньше ни-ни: старики говорят, примета плохая. Непременно чесотка нападёт.
К Иванову дню местные готовилась загодя. Яринка ещё сидючи на ветке над забором видела, как сын старосты, зубоскал, насмешник и похабник Прошка, тащился с огромным ведром к запруде. Друзья его, вечно нечёсаный Ешка да драчливый Венька, уже шарахались по улице в самом драном тряпье и косились в сторону их с Варькой избы. Точно, грязью облить удумали, поганцы, ждут, когда кто-то из сестёр за калитку выйдет!
Обычай дедовской, говорят. Всякая людина в нынешнюю пору должна быть вымыта или хотя бы в воде обмочена. А что вода вперемешку с болотной жижей – так предками заведено, и поди докажи, правда или нет. И хихикают при этом мерзко. Сами, небось, с Масленицы как следует не мылись…
Яринка со вздохом открыла сундук с приданым, которое шила-вышивала долгими зимними вечерами.
Швея из неё была так себе, и хвастаться особливо нечем. Из подарков будущему мужу лишь рубаха с косым воротом, портки из небеленого сукна да пояс. Зато не тканевый, а кожаный, с тиснением и узорами, пробитыми шилом. Дядька Борис научил и сам же подходящий кусок кожи помог выделать. На вышитые тканевые пояса, которые носили деревенские, смотрел чуть насмешливо. А однажды и скривился, мол, девицам такое можно, а мужику на кой ляд? Пояс должен быть широкий и крепкий, чтобы и кошель на него повесить, и ножны для клинка. А если серебряными бляхами по всей поверхности украсить, и вовсе хорошо.
Бляхи из драгоценного металла Яринке взять было неоткуда, пришлось довольствоваться тем, что есть. Но всё равно вышло справно: кожа крепкими нитками прошита, крохотные дырочки в обережные узоры складываются – вот утица с детушками, вот петухи, а вот лист травы петров крест, что от любой нечисти защитит…